Страница 7 из 68
17 октября 1905 г., в самый разгар всероссийской политической стачки, когда от Вислы до Тихого океана бастовало, если советские историки не преувеличивали слишком сильно, до двух миллионов человек, Николай II подписывает «Манифест об усовершенствовании государственного порядка». В нем говорилось о «непреклонной воле» монарха «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на основах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Будущей Государственной думе придавались законодательные полномочия: Манифест провозглашал, что «ни один закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думы». На Думу возлагался, кроме того, «надзор за закономерностью действий» исполнительной власти. Документ, который невозможно читать без волнения, завершался призывом «ко всем верным сынам Отчизны помочь прекращению неслыханной смуты… напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле».
За день до обнародования Манифеста царь пишет петербургскому генерал-губернатору Дмитрию Трепову: «Да, России даруется конституция. Немного нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное! Тем не менее, по совести, я предпочитаю даровать все сразу, нежели быть вынужденным в ближайшем будущем уступать по мелочам и все-таки прийти к тому же».
«Основные законы» 23 апреля 1906 г. сделали Россию конституционной монархией. На фундаменте достижений предшествующих десятилетий сложилось де-юре правовое государство на базе рыночной экономики, частной собственности, достаточно эффективной судебной системы и с опорой на быстро развивающуюся культуру, науку, технику и образование. Общественные настроения и требования доводились до властных структур, был выработан механизм принятия политических решений, в котором участвовали Государственная дума, политические партии, представители общества, земства, функционировали информационные агентства, свободная пресса. Действовали многие тысячи добровольных общественных организаций (только благотворительной деятельностью занимались в 1913 г. 4762 общества), стремительно развивалось кооперативное движение. Государственная власть считалась с критически (к сожалению, сверхкритически) мыслящим общественным мнением. Если это не гражданское общество, то что же это? Невозможно не согласиться с Б. Н. Мироновым: «Через одно-два поколения [все это] вошло бы в плоть и кровь общественной жизни, и демократический режим стал бы необратимым… Между тем в конце XIX – начале XX в. общественность в массе своей была искренне убеждена, что страна находится в состоянии перманентного кризиса, что положение народа ухудшается».
Этот вывих мысли имел долгую традицию. «Революционные демократы» уже с 1840-х гг. приучали свою аудиторию к мысли, что видеть вокруг себя что-то хорошее стыдно. Беспросветный, мрачный образ России второй половины XIX – начала XX в. создавался радикальной интеллигентской контрэлитой (как кадетско-либеральной, так и марксистско-народнической) намеренно, с целью дискредитации своих политических противников, это было частью борьбы за власть. В работах Б. Н. Миронова, М. Д. Давыдова, С. В. Куликова, В. В. Думного, Е. М. Уилбур (США) и других исследователей выявлено множество фактов сознательной («из лучших побуждений») и бессознательной подтасовки фактов относительно положения народа. Как выразился знаменитый публицист Михаил Меньшиков, «наша… больная и злобная обличительная литература есть не столько лечение, сколько сама болезнь». Интеллигенция же свято верила своим кумирам – либеральным и социалистическим, – не сомневаясь, что народ, и прежде всего крестьянство, действительно вымирает и спасти его может лишь низвержение царизма.
Правящий класс не озаботился создать парламентскую проправительственную партию европейского типа. Это была ошибка лично царя. Ему вплоть до 1917 г. казалось, что всем оппозиционным политическим партиям противостоит незримая партия возглавляемого им народа, которая бесконечно сильнее всех и всяких оппозиционеров (его отец, Александр III, говаривал: «Я царь крестьян»). Согласившись на создание формальной партии, монархия, чего доброго, уравняла бы себя с какими-нибудь кадетами или октябристами.
При отсутствии правящей партии все существующие партии были хоть и по разным причинам, но оппозиционны власти – одни в большей степени, другие – в меньшей. Перекос получался воистину уникальный. Не было и по-настоящему официозной печати. В силу какого-то умственного вывиха тогдашние журналисты и редакторы были неспособны понять, насколько опасно раскачивать лодку, особенно во время войны. Русская печать, как писал без тени раскаяния в своих мемуарах кадет И. В. Гессен, вела «партизанскую войну» с властью, вела «с возрастающим ожесточением до самой революции». Информационная война против правительства и царя была окончательно выиграна радикалами в феврале 1917 г. Безумцы, толкавшие страну к пропасти, как водится, не ведали, что творили.
О расцвете литературы, изобразительного и сценического искусства, архитектуры, общем культурном взлете, Серебряном веке говорить излишне, поскольку все это общеизвестно. Но в тени остается такая важная примета последних лет Российской империи, как стремительный образовательный, научный и технологический рост.
В 1890 г. в России было 12,5 тыс. студентов, а в 1914-м – уже 127 тыс. (тогда как во Франции 42 тыс., в Германии 79,6 тыс., в Австро-Венгрии 42,4 тыс.). По числу врачей Россия к 1913 г. обогнала Францию (соответственно 28,1 и 22,9 тыс.) и Великобританию. Перед Первой мировой войной Россия была уверенным мировым лидером в области книгоиздательства. Уже в 1888–1889 гг. она заметно опережала по выпуску книг Великобританию и США (7,25 тыс. наменований; 6,33 тыс. и 4,32 тыс. соответственно), почти сравнялась с Францией (7,35 тыс.), но уступала Германии (17,5 тыс. названий). Вскоре Россия обогнала Германию и стала мировым лидером по выпуску книжной продукции: в 1913 г. он достиг в России 30,1 тыс. названий, в Германии – 23,2 тыс., в Великобритании – 12,4 тыс., в США – 12,2 тыс. Такие показатели, как десятикратный рост числа студентов и более чем четырехкратный – книжной продукции, не могут быть ни случайными, ни изолированными. Они очень точно отражают развитие страны.
В СССР не могли нахвалиться дальновидности советской власти, которая учредила, начиная с 1918 г., целый ряд научных институтов, быстро вырвавшихся на передовые позиции в мире. Вопрос: каким образом? Совнарком издал декрет, пришли пролетарии и на пустом месте быстренько соорудили институт? Между тем прославленный ЦАГИ – это лишь новое имя аэродинамического института, основанного в 1904 г. Д. П. Рябушинским в Кучине под Москвой. Государственный оптический институт создан на базе Русского физико-химического общества. Радиевый институт организован путем объединения Радиологической лаборатории Императорской академии наук (ИАН) и Радиевого отдела при Комиссии по изучению естественных производительных сил России (КЕПС). «Расщепление» Химической лаборатории (по сути, института) ИАН позволило создать Химический институт, Институт физико-химического анализа и Институт платины. Физико-математический институт им. В. А. Стеклова – результат, наоборот, слияния Физической лаборатории (детища умершего в 1916 г. академика Б. Б. Голицына) и Математического кабинета ИАН. Авиационное Расчетно-испытатель-ное бюро и отраслевые лаборатории Императорского Московского технического училища (затем известного как Бауманка) дали жизнь еще пяти НИИ. И так далее.
Велик был вклад меценатов. Институт биофизики и физики был построен и начал работу в 1916 г. в Москве (на Миусской площади) без всякого государственного участия, на средства мецената Христофора Леденцова по замыслу физика П. Н. Лебедева. Оба, увы, не дожили до открытия. От этого института отпочковались затем Институт физики Земли, Институт рентгенологии и радиологии, Институт стекла, знаменитый ФИАН и, наконец, Институт биофизики. На средства фонда «Леденцовское общество» была создана лаборатория высшей нервной деятельности И. П. Павлова. Владелец Балашихинской мануфактуры Павел Шелапутин в 1893–1895 гг. построил Гинекологический институт при Московском университете; судовладелец Александр Сибиряков финансировал полярные экспедиции; по завещанию генерала Альфонса Шанявского его вдова Лидия Шанявская создала целый университет, примеров множество.