Страница 50 из 71
Депутаты должны были представлять «нужды и недостатки каждого места» и наказы от избирателей, обсуждать новые законы. В выборах депутатов участвовали дворяне, горожане, «служилые люди старых служб», купцы, однодворцы, казаки, черносошные, государственные, «экономические» и приписные крестьяне, пахотные солдаты, «ясачные» народы и вообще все оседлые инородцы. Самые крупные депутатские группы были от следующих сословий: 33 % от дворянства, 36 % – от горожан, 20 % – от государственных крестьян. Невыборными были члены Сената, Синода, 28 представителей коллегий и канцелярий. Число депутатов в УК доходило до 580. По сути, это был настоящий, но уже последний Земский собор.
Число наказов достигло полутора тысяч – это была поразительная демократическая самодеятельность. Но главным из них стал «Наказ» Екатерины, настоящий философский труд эпохи просвещенной монархии. Своим «Наказом» императрица, как считалось, направляла деятельность депутатов в нужное русло. «Наказ» провозглашал, среди прочего, что «Россия есть европейская держава». Под свободой «Наказ» Екатерины понимал «спокойствие духа», проистекающее от сознания собственной безопасности. Передовым для своего времени был тезис о том, что все сословия обязаны одинаково отвечать по уголовным преступлениям, а равенство всех граждан состоит в том, «чтобы все подвержены были тем же законам». В «Наказе» отмечалось, что нет необходимости наказывать голый умысел, не причинивший реального вреда обществу.
Подчеркивалось, что указы не заменяют законов, а потому могут иметь ограниченный срок действия. Интересной была и такая мысль: «Надлежит, чтобы скорость в решении дел, из дальних стран [ «пространного государства» – т. е. России] присылаемых, награждала медление, отдаленностию мест причиняемое».
Депутаты работали не только в общем собрании (состоялось на удивление много заседаний – 204), но и в 19 частных комиссиях (сегодня мы бы назвали их комитетами), а также в подкомиссиях. Общее собрание вел маршал-председатель. Среди прочего был рассмотрен проект Жалованной грамоты дворянству, оглашенной, правда, лишь 17 лет спустя.
Впрочем, екатерининская Уложенная комиссия была с самого начала обречена на неуспех: у депутатов XVIII в. отсутствовали шансы договориться – интересы участников оказались слишком непримиримы. Дворянство требовало расширения прав и привилегий, укрепления своей монополии на земельную собственность, стремилось к созданию замкнутой дворянской корпорации с дворянским самоуправлением на местах и даже к неограниченным правам в предпринимательской сфере. Правда, дворяне требовали также расширить права крестьян в области торговли и промышленности – помещикам были нужны богатые, а не бедные крестьяне. Купечество, наоборот, жаловалось на конкуренцию со стороны крестьян и требовало отстранить их от этого рода занятий. Оно также не видело причин, зачем дворянам заниматься предпринимательством. Крестьяне жаловались на малоземелье и тяжесть тягла.
При таком количестве депутатов естественно было ожидать и некоторого количества радикальных выступлений. При обсуждении крестьянского вопроса депутаты-дворяне Г. Коробьин и Я. Козельский, а также И. Жеребцов (от пахотных солдат), И. Чупров (от государственных крестьян), А. Алейников (от казаков) и другие предлагали передать часть земли в собственность крестьян, ограничить повинности крестьян, предлагали меры по органичению крепостного права. Депутат-однодворец А. Маслов поднял вопрос о фактическом изъятии крепостных из-под власти помещиков.
Труды Уложенной комиссии представляют огромный интерес для историка, стремящегося понять, что представляло из себя русское общество на пороге третьей трети XVIII в. К сожалению, они изучены, во-первых, недостаточно, а во-вторых, слишком односторонне – главное внимание всегда уделялось крестьянским наказам.
Примирить противоположные точки зрения депутатов УК не представлялось возможным. Несогласованность действий представителей разных сословий, мощные корпоративные интересы затрудняли совместную кодификационную работу. Екатерина начала понимать, что такая комиссия новый свод законов не составит. Поводом к остановке работы УК послужила очередная русско-турецкая война, начавшаяся в 1769 г., а после нее – пугачевский бунт, поставивший под вопрос слишком многое из обсуждавшегося. В итоге работа УК так и не возобновилась, хотя ее частные комиссии заседали до 1773 г., да и после этого штаты комиссии распущены не были, статус и правовой иммунитет депутатов сохранялись.
Если провести параллель к Уложенному собору 1648–1649 гг., его единодушие (и то очень относительное) объяснялось отсутствием на нем депутатов от крестьян. Именно за их счет «блок дворян и купцов» смог тогда решить неотложные вопросы страны и свои собственные – прежде всего вопросы земельной недвижимости, посадов, налогов, судопроизводства, ограничения имущественных и иных прав церкви.
2. Первые приступы европейской зависти
В середине XVIII в. шведами было пущено утверждение: «Петербург стоит на костях». Что шведами, неудивительно – ведь это у них отняли устье Невы, это шведские пленные прорубали первые просеки будущих улиц (и в случае Невского проспекта, прорубая с двух сторон, промахнулись с направлениями: проспект, задуманный прямым как стрела от Лавры до Адмиралтейства, переламывается у Московского вокзала). Запуская этот слух, шведы пытались хоть как-то отомстить за свое поражение в Северной войне. Зависть к государству-победителю, возведшему сказочный город, требовала любой ценой обесценить его успех. Шведская сказка воспроизведена бесчисленное число раз – главным образом жалостливыми отечественными авторами. Но и европейскими тоже. К примеру, модный в свое время французский писатель Люк Дюртен пишет о Петербурге в своей книге «Балтика» (1928): «Возведение города из камня унесло больше человеческих жизней, чем земляные работы в Версале»[124]. В книге «Другая Европа» он даже приводит цифру: «Город стоит на костях – на болоте, где царь Петр похоронил 150 тысяч рабочих».
Да и в наши дни кто же не знает про «город на костях»? Правда, доказательств этой «общеизвестной истины» никто никогда не представил, и при ближайшем рассмотрении (А. М. Буровский. Петербург как географический феномен. – СПб., 2003) выяснилось: город на костях – полный вымысел, решительно ничем и нигде не подтвержденный: ни историческими документами, ни церковными и кладбищенскими книгами. «Из года в год в списках получавших жалованье, хлебное и денежное, встречаются одни и те же имена», – цитирует Буровский историка В. В. Мавродина. Рабочие жили в Петербурге в две смены с мая по ноябрь – по три месяца смена. В холодное время строительные работы за отдельными исключениями останавливались. Из «доношения» Устина Сенявина следует, что в 1712 г. из 2210 присланных в Петербург ремесленников умерли 61, а 46 оказались «дряхлыми за старостью». Экстраполируя цифру умерших на годовое количество рабочих в Петербурге (от 24 до 32 тыс.), можно допустить, что за год умирало в среднем 770 человек. Но смертность простых людей в те времена вообще была высока во всем мире – что в Версале, что в Петербурге. Причем конкретно в Петербурге рабочих постоянно не хватало и их берегли.
Из бумаг главы Канцелярии городовых дел князя А. М. Черкасского видно, что в 1717 г. на 32 тыс. рабочих числилось 1000 больных (три процента, и, естественно, не все они умерли) и 3200 кашеваров (по одному на 10 едоков!). Причем 1717-й – последний год, когда привлекались рабочие по разверстке. После этого город строили уже вольнонаемные. Но вольнонаемных было немало и на первой стадии – на «великую стройку» люди стремились попасть ради хорошего заработка, особенно каменщики (редкая тогда специальность), печники, плотники, кровельщики, столяры, мостовщики, возчики. А еще Петербург был магнитом для беглых всякого рода – и до 1717 г., и после. Нуждаясь в рабочих руках, петербургские власти делали вид, что принимают беглого за оброчного.
124
Тут один миф наложился на другой: при строительстве Версаля действительно гибли люди, что во время французской революции 1789 г. было поставлено в особую вину французским королям, а число погибших было преувеличено до пределов вероятия. Для многих поколений французов, воспитанных в преклонении перед революцией, «жертвы Версаля» стали служить меркой для сравнений.