Страница 7 из 25
— Выпьешь?
Я кивнул. Он сразу бросил чиниться, плюхнулся рядом, едва не расплескав ношу. Мы чокнулись под примитивный и совсем неуместный тост истинных алкашей:
— За здоровье!
Отхлебнули крепкой, вонючей бурды. Это ж бражка! Пошлая деревенская бражка.
— Точно! — кивнул Дамир: — Бабка ставила, еще зимой начала, три бочки наготовила, пока мы подо льдом лежали.
Я удивленно посмотрел на него — а дом?
— Ну, мы-то с Манькой в доме как раз и были, а вот все эти, — он кивнул на веселящихся, — эти по местам. Потом уж, как оттаяло, начали шляться, к бабке приставать.
— Слушай, Дамир, а почему вы с Машей в доме, а эти — под водой?
«Где утопился — там и пригодился»! — криво усмехнулся он: — А мы-то не топились, зарезали нас.
«Кто, когда?» — я уже понял, что он слышит и так, и открывал рот только для выпивки.
— Ой, да давно! Еще до войны, в коллективизацию. Машкиных всех раскулачили, а она женой моей назвалась, все равно думали жениться, по сеновалам сколько кувыркались уж… Он тяжело вздохнул, глядя в кружку.
— А потом не дала одному работничку партийному, он ее и чиркнул, несильно, для страху. Тут я забегаю, он как метнется к двери! Я его ловить, да на Манькиной крови-то оскользнулся, а он ножик выставил. Эх, и пропорол же он меня, знатно! Долго я подыхал, мучился. А когда изошел весь, Машка и реветь не стала, р-раз себя под ребра перышком, да и на грудь мне упала, голубка моя. Ох, и кровищи было, знать бы тебе! Постель вся насквозь, под кроватью лужи собрались, как весной на дороге!
Он помолчал, глядя пристально и нежно на бесноватые пляски своей прекрасной мертвой ведьмы. Я напряженно ждал самого главного в его рассказе — что же было потом … даже выпивши, понимал, что лучше не спрашивать, раз он молчит. Между нами стена, толстая, хоть и зыбкая и легко преодолимая. Мы существа противоположного порядка, но мне давно очень хочется на его сторону. И если бы не проклятый инстинкт самосохранения! Но я его понемногу ломаю, и надеюсь скоро перейти эту грань …
— Нас и похоронить не успели, — бесцветный голос Дамира заставил меня вздрогнуть. — Этот гад сбежал, а деревню объявили вымершей, и как советская административная единица, несуществующей. Война прошла мимо, Хозяин постарался. Я хотел было спросить: «какой Хозяин?». Но, уловив тень благоговейного трепета на его лице, промолчал.
На мой мысленный вопрос он или намеренно отвечать не стал, или просто не понял.
— Потом обнаружили нас — Хозяин по свежей крови соскучился. Деревню заселили молодежью, детишки пошли, вкусные, — тут парень зло усмехнулся.
— Не сдержались мы, люди и давай опять бежать отсюда. Да как раз перестройка, или чё у вас там началось. В общем, в то время ты только родился, примерно. Молодежь со всех деревень в города неслась, культурные все, бля! Последней бабкина сноха была. Ну, ты понял, про которую я бабку! Она нам всем как родная, хоть и в дочки мне годится, а кому и в правнучки. Только одна живая здесь, не бросила нас: бражку ставит, пирожки печет, новости про вас, живых, рассказывает!
— Ты про сноху чё-то говорил? — напомнил я. Почему-то мне казалось это важно узнать!
— А, про сноху-то! Ну, она за сына бабкина вышла. Одна радость у ней была, сынок. Он и отца не знал. Старуха все печалится и досе, что далеко мужика убили, в войну еще, сгинул где-то. Кабы здесь притонул, так бы с ней и остался. Вот. А тут городская нагрянула, синеглазая, на каблучках. Сын-то и пропал. Поженились. Этого вот родили. Он указал кивком на парня лет семнадцати, с лицом вздорным и капризным, но очень красивым, даже я не мог не признать. «Мальчик-звезда»
Так ведь это, стало быть, он приходил — «Бабка, открывай»!
— А потом ей здесь не глянулось, по городской жизни тоска заела! Сбежала домой. Мужичок и запил. Сгорел по-пьянке. Даже не приходит — чему там приходить-то, кости одни горелые. Сноха помаялась с годик, и обратно бежит: где мой дорогой, любимый? Старуха ей: «Ах, ты блядь, сына моего сгубила!» Та развернулась, пошла в сарае да и повесилась. Дитю три года было, нет бы его пожалеть!
— Сука-баба! — кивнул я, наливая еще.
— А где она?
— Где-где… в п…де! Не показывается она здесь, на людях-то! Стыдно, мол! Да куды там, ни хрена ей не стыдно, просто сын ее так и не простил, видеть не хочет, — тут он зло сплюнул.
— А это кто? — указал я на длинного типа, в драной-передраной рубахе, совсем белого и с перерезанным горлом. Он разевал рот, но не мог издать ни звука, только мутная жижа вытекала от натуги из гнилой раны.
— Этот, зарезанный? Яшка-студент, в городе в общежитии жил, в университете учился. С бандитами какими-то связался, задолжал чего-то, они его — чирк! — и в помойку. Да не захотел он там пропасть, на родную землю запросился. Ну, Хозяин пустил! А он, вишь, не каждого пускает.
— А-а, ясно.
Меня все еще доставал один вопрос, и я, хлебнув для храбрости еще, решился:
— Дамир, а Хозяин-то — кто?
— Хозяин — кто? — он хмыкнул, и вдруг согнувшись, затрясся. Я не сразу понял, что он смеется.
— Дурак ты, Шут! — сказал он, когда успокоился.
— А че сразу «дурак»? Начал, так уж заканчивай! Сказал «а», так и «б» скажи! — вспылил я. Ишь, деловой, сам помер, так другим не надо, что-ли?
— Бэ! — поиздевался он. — Ну, а ты че, костылями на Восток собрался лечь? Так это не трудно, можем организовать!
— Организуй, будь другом! — почти крикнул я, уже чувствуя, что теряю грань между сознанием и беспамятством, уплываю в полное несоображение. Я испугался вдруг, что все эти пляски утопленников и зарезанных вокруг, девка-труп, с которой я вот только трахался, мертвый чувак — собутыльник, упырек в траве — все это чушь, бред, пьяный сон, и меня так никто и не убьет! Ужас взял так и остаться в живых, я крикнул снова:
— Убейте же меня, кто-нибудь!
Сонм мертвых лиц снова обернулся ко мне: вот сейчас кинутся, им ведь так хочется! Но нет, отвернулись, заплясали дальше.
— Куда же вы? — жалобно позвал я.
— Шут, Шут, тихо, что ты разорался? — рука Дамира тяжело легла мне на плечо, надавила: — Сядь!
Я упал в траву, надо мной закачались свинцовые начищенные звезды.
— Почему… почему меня ни…никто не трогает?! Дамир, послушай, я… я больше… не могу! Кругом одни гопы, я не нужен даже своей матери! Король… она меня не любит, да, совсем не любит. Я не нужен ни… никому… Но это херня, а глав… главное, я не нужен сам себе! Я себя… «I hate myself, I want to die!!!» — снова заорал я. — Я хочу к Курту, к Юре Хою, к Янке… Я к вам хочу, Дамир!
— Шут, ты меня слышишь? Уймись, ладно?
— Ну, унялся, и что? Слушаю! — я затих, замер от тупой бессмысленности собственного живого «я» в этом мире мертвых. Меня будто тащило, башкой по доскам, зацепив ногой за карусель.
— Хозяин запретил нам тебя принимать. Ты — первое живое существо на этой территории за последние… В общем, очень долгое время!
— Ну, и че? — уже равнодушно спросил я. Какая разница, чего он скажет, если ничего не изменится?
— Маша ведь тебе уже говорила, ты нам живой нужен! И вообще, я думал, ты и сам все понял, когда с ней в траве покувыркался! Мы будем пить тебя постепенно, по капельке, чтобы на всех хватило. Наши девки будут иметь тебя, вытягивая жизнь. А мы просто потихоньку, очень маленькими глоточками, почти незаметно пить кровь. Пока ты весь не изойдешь и не иссохнешься. А потом, когда весь кончишься и больше нам не будешь пригоден, мы тебя выбросим. Окажешься в голой степи, и враз погибнешь. Но не радуйся, ничего особенного не произойдет. Тебя просто не станет. Совсем. Ты станешь прахом. Души-то у тебя нет, она отправится прямиком в ад, а все остальное из тебя высосем мы.
— И че, я даже подохнуть нормально не смогу? — до меня начало доходить: — Но я же не хочу так, я к вам хочу!
Я уже сам не понимал, что говорю, да и что конкретно хочу, тоже.
— А знаешь, Шут, ты мне понравился, я хочу, чтоб ты остался! Барагозили бы вместе! — доверительно зашептал Дамир, наклонившись.