Страница 33 из 46
— Ну ты даешь, ма! — небрежно бросил через плечо.
Нельзя, чтобы она знала. Поспешил уйти, не дай бог, заметит по лицу, что права. Но закрывая за собой дверь, услышал тяжелый вздох. Знает. Чёрт!! Какой кошмар… я встал за дверью, прислонившись спиной к косяку, закрыл глаза. А на что я рассчитывал? Увы, как ни кошмарно, мать всегда знает всё. Аж волосы дыбом — это же чистый ужас, пиздец просто! Оттого и хочется вернуться в квартиру, упасть в ноги и целовать — о, мама! Ты и таким меня любишь, даже все зная! Но откуда у такой святой женщины такой сын? За что ей столько боли и позора? И сцепив пальцы, и сжав зубы — идешь все дальше, не в силах извиниться — все равно это вслух не скажешь, за что извиняешься! Нет. Может быть, потом…
Я очень люблю, когда губы Арто обкусаны, отчего они припухают и алеют на его бледном анемичном лице. Это очень красиво, и он любит, когда я его кусаю. А я буквально не могу себе в этом отказать. Мало того, что это очень приятно — кусаться в порыве страсти, так ещё и потом любоваться на его пухлый рот в следах моих зубов. Я будто помечаю Арто, как свою собственность. Я не был ревнив никогда, в жизни ни разу не ощутил не единого укола и считал все эти инсинуации влюбленных просто гадостью и ерундой, полагая, что вообще никакой любви не существует. А одна лишь похоть, и то ненадолго — а если надолго, то тут уже действуют разные странные законы — общие интересы, дети (не дай бог), и прочий кавардак бытия, повязавшись которым людям просто лень или лишняя морока расставаться. В общем, максимум, что являет собой любовь земная — это привычка, привязанность. Но… в последнее время я жестоко замечаю за собой совершенно новое и страшно неудобное состояние — я ревную. Иначе как еще это может называться? Я не желаю, не хочу и даже не могу делиться своим ни с кем! Мне неприятно, что Арто общается с кем-то ещё помимо меня, будь это даже его драг-диллер. А уж девки и вовсе исключены! Найдя в его аське (каюсь, рылся в его контакт-листе, пока тот ходил за пойлом) какие-то женские ники, я сжался болезненным и гадким чувством — как, ты ещё с кем-то контактируешь? Но я не хочу тебя делить. Ах, ты просто общаешься с ними? Что значит, общаешься?… тут я с ужасом обнаружил, что говорю (пусть и мысленно, не вслух, не дай бог) как девка! Мелочная придирчивость, поджимание губ, требование видеть в мире вместо всего сущего одного лишь меня — не это ли бабские замашки? О черт… Но я не знаю, что делать. Я ревную. Я желаю, я хочу — я приказываю в конце концов, чтоб ты, Арто, был только моим! Моим и ни чьим больше! Ни с Жахни, ни с однокурсниками, ни со случайными прохожими — вообще ни с кем, ты понял меня, ни с кем!! — не буду я делить тебя. Или я убью тебя.
— Ну, я дома! — пишу снова в аську Эрот.
— Ура-ура! — отвечает она. — Дык кагдила-то?
— Да вот, гуляли с Арто, а ты че, так и не вылазила из компа до сих пор?
— Неа. Не вылазила, я всю ночь материалы фотосессии отсматриваю, че хорошо, а че отстой.
— Разве у тебя могут быть отстойные фотки, детка?
— Ну, я же тоже человек… типа
— А я типа не очень
— Как Арто, как че?
— В смысле? Вот мама заподозрила про нас
— Что вы вместе?
— Ну да… спросила вчера, что типа за х-ня, вы не того?
— Хм…
А отчего бы тебе реально деффку не завести?
— Какую ещё деффку? Я его люблю
— А…
— Вот тебе и а. Любовь, Эрот, такая штука… это не выбирают. Это просто есть. И жить без этого не возможно, что бы раньше не говорил, как бы не гнал — я ошибался. Он нужен мне. Я представить не мог, что такое вообще возможно. Но вот — и я попался…
— Где ты нахватался такого пафосаJ я пацталом ваще, ну и траблы…
— Ах, тебе смешно! Ебаная ты сука, — написал я и отключился.
Она прислала мне смс-ку, которую я прочитал лежа в кровати: «Ну прости… я дура». Я усмехнулся, давно не обижаясь ни на кого на свете — только для собственного удовольствия. «Не за что. просто я думал, у меня есть друг. я ошибался». И выключил телефон тоже. Пора спать. Меня ждет мир сладкого ужаса и отвратительных прелестей — мои сны…
Так и вышло. Мне приснилась Сашка. Какого вообще… я ее вспомнил?? Я и не думал о ней давным-давно. А вот поди ж ты… моей жизнью все так же правят женщины. И похоть. Арто ведь тоже баба, хоть и не признается. Но у него женская душа, женское мышление. И сам он женщина, да еще и такая, каких мало.
…Она скакала на монгольской лошади, голая, маленькие груди вздрагивали в такт, она терлась о спину животного, и прикрыв глаза, кусала губы, сдерживая оргазм — я отлично это знаю, я не раз это видел, когда шарил в ней пальцами за углом на улице, где нельзя стонать, — и вцеплялась в гриву лошади, как бывало мне в волосы… я проснулся в липкой лужице.
— Приезжай, ты мне нужен! — сказал он в трубку деловым тоном, но так неосторожно судорожно вздохнул при этом… что я бросил все, и помчался.
— Привет… малыш, — сказал он, в дверях, зябко ежась. Я весь сжался — чего это он? Что-то не так. Назвать меня вслух малыш… обычно он сдержан, и говорит ласковости только на ухо и в моменты… ну, понятно.
— У меня мать уехала, а мне плохо, вот… — и он неловко обнял меня, уткнувшись в душу. Я погладил его по лопаткам, и сглотнул вязкую слюну в приступе голода. Сам не знал, как дико соскучился за каких-то… сколько прошло? Не помню. Поднял его лицо, и поцеловал в холодные губы. Он едва заметно задрожал. Сразу накрыло — удушить. Но в такие моменты мне начинает казаться, что я могу провести с ним всю жизнь. Тем более, что жить мне немного, так что не трудно будет!
— Значит, будем ночевать? — спросил я, непринужденно. Он кивнул.
— Да, там водка есть, извини, что дешевая и есть нечего… плохо мне что-то, мать ниче не купила, а мне идти худо…
— Похуй, забей, — раздраженно отмахнулся я, стесняясь своего влечения. На шее его стучат сосуды. Губы его обкусаны. Руки его сложены на груди, лопатки торчат, ключицы под футболкой, волосы за ушами — маленькими девчоночьими ушами… о, яду мне! А вот он — яд. Пей… демон мой жрет кишки. Я отвернулся.
— Давай, тада, тянуть не будем, мне тоже нехорошо, начнем пить.
А потом я тебя убью… любовь моя.
— Мое имя — иероглиф, мои одежды залатаны ветром… — умиротворяюще поет моя любовь, подыгрывая себе на гитаре. Я не пою, я молча пью. Худо мне. Хочется исчезнуть отсюда, за тридевять земель… я терпеливо заливаю нутро теплой водкой.
…все лицо мое в сперме, и на грудь стекает. Пиздец, и откуда ее так много! У меня же столько не бывает, блядь, почему тогда у него столько?
Я стою на коленях перед ним, в ошейнике. Он не хотел, но я настаивал. В какую грязь бы я до сих пор не упал, мне, уроду, все мало, мало!! Блядь, блядь, зубы сжимаю так, что вот-вот хрустнут и сломаются. Презираю себя, и тошнит от него. Закрыл глаза, и смотреть на него не могу… хотел испытать границы своего терпения, и чувствую — перегнул, не надо было затевать эту игру, сознание мутит гнев, и злоба — блядь, да отойди же уже от меня, я прибью тебя, ну неужели не ощущаешь? Уйди, уйди, ублюдок, тварь, неужто ты поверил, что я способен быть твоим рабом!
Он склонился надо мной, и протянул руку — я поднял глаза, и что-то увидел он в них, такое, что аж отшатнулся, лицо его дрогнуло, а я вскочил тогда, сорвал ошейник, и отшвырнув вон, вытирая лицо ладонями, ушел в ванную. Я не закрывал дверь, пусть он слышит, как с омерзением отмываю я изгаженную кожу свою… долго мылся, так долго как только мог, все прислушиваясь, где он, и очень боялся, трус, что униженный и наказанный за свое доверие ко мне Арто придет за мной. Тогда я заору на него, прогоню вон, и даже может быть побью. Руки сами сжимаются так, что ногти впились! Но он не шел… я постоял в темноте, утерся полотенцем, и на цыпочках, тихонько прошел в комнату. Арто там не было, но я легко понял, что он на балконе, и осторожно выглянул туда… на подоконнике дымила полускуренная сигарета, а сам Арто, полуголый и жалкий, вздрагивая острыми плечами, тихонечко рыдал уткнувшись в сложенные на перилах руки… я непроизвольно протянул руку, жалея его, но тут же отдернул. Он сам виноват. Не нужно было со мной связываться…