В двух лицах

Джин Ард набрала первый символ, и на экране его монитора возник треугольник. За толстым стеклом кабинки ее лицо выглядело невозмутимым, и Рафаэлю пришло в голову, что она, наверное, вовсе не всегда сосредотачивается на проецировании, а просто думает о назначенном на вечер свидании. Вскоре вспыхнул экран Уошберна. Треугольник. Рафаэль закурил сигару и прикинул, скоро ли можно будет объявить перерыв и выпить кофе. На экране Джин возник квадрат и на экране Уошберна тоже. Джин снова набрала треугольник, Уошберн повторил. Круг и звезда — Уошберн ответил кругом и звездой. У Рафаэля забилось сердце, и он ощутил тот нервный азарт, который превратил бы его в завзятого игрока, если бы он не предпочел сублимировать свою страсть в научных исследованиях. Теперь он уже с напряженным вниманием следил, как Джин продолжает бессистемно набирать тот или иной из пяти абстрактных символов, используемых в телепатических экспериментах. Восемь минут спустя она завершила серию из пятидесяти проецирований.

Результат Джо Уошберна — пятьдесят попаданий.

Рафаэль погасил сигару дрожащей рукой. Когда он взял микрофон, его пронизала ледяная дрожь, но он сумел придать своему голосу бесцветность, чтобы не оказать на эксперимент ни малейшего эмоционального воздействия.

— Для раскачки недурно. Джин и Джо. Сделаем еще серию. — Оба кивнули и, нажав на кнопку, он обратился уже к одной Джин: — На этот раз давайте вместе абстрактные и ассоциативные символы.

Сгорбившись над консолью, он впился в экраны мониторов с напряжением игрока в русскую рулетку. Добавление пяти конкретных символов — дерева, автомобиля, собаки, стула и человека — увеличивало выбор вдвое, снижая вероятность случайных попаданий до ничтожно малой величины.

В следующей серии Уошберн промахнулся только один раз из пятидесяти, а в дальнейших трех — ни разу. Рафаэль решил усложнить задачу, введя факторы эмоций и осознанности.

— Слушайте, оба! — сказал он хрипло. — Не знаю, как вы этого добились, но по всем сериям вы дали практически стопроцентный результат, и не мне вам объяснять, что это означает. Ну, так продолжим, пока не установим на сколько еще вас хватит.

В следующей серии Уошберн промахнулся четыре раза, далее — два раза, а в последующих пяти не допустил ни одной ошибки. Только когда Рафаэль выключил записывающее устройство. Джин с Уошберном не могли поверить, что Рафаэль вовсе не подделал результаты опытов с целью воздействия на них, но что так было на самом деле. Когда же, наконец, убедились, то посмотрели друг на друга с опаской.

— Мне кажется. Джин, — сказал Рафаэль, — нам сейчас самое время выпить кофе. Все это необходимо осмыслить.

Пока Джин варила кофе, Джо Уошберн бродил по лаборатории, ухмылялся до ушей, поматывал головой и бил правым кулаком в левую ладонь. Рафаэль закурил было новую сигару, но тут же погасил ее, чувствуя, что должен немедленно поделиться с кем-нибудь тем, что произошло. Он подошел к телефону и уже протянул руку к трубке, когда раздался звонок.

— Вас вызывает междугородняя, доктор Рафаэль, — сказала телефонистка.

— Профессор Моррисон из Кливленда.

— Благодарю вас, — машинально произнес Рафаэль, ошеломленный таким совпадением. Ведь он собирался позвонить именно Моррисону, ближайшему своему другу из горстки людей, которые продолжали упрямо исследовать область экстрасенсорного восприятия. Он не сомневался, что знает, чем вызван этот звонок, и возбужденный голос в трубке подтвердил его предположение.

— Алло! Фергес? Слава Богу, я вас застал! Вы не за что не угадаете, что у нас твориться.

— Угадаю, — ответил Рафаэль.

— Ну-ка, ну-ка!

— Вы начали получать стопроцентные попадания в телепатических экспериментах.

Он ясно расслышал, как Моррисон охнул от изумления.

— Вот именно! Но как вы узнали?

— Может быть, — мрачно ответил Рафаэль, — я и сам телепат.

8

Только к вечеру Джек Бретон справился с волнением, которое пробудило в нем случайно прочитанное четверостишие.

Он расспрашивал о нем Кэт со всей настойчивостью, на какую мог рискнуть, а когда узнал, каким образом оно появилось на листке, притворился, будто очень интересуется автоматическим письмом. Кэт словно была очень польщена и довольна тем, что он разделил ее увлечение, и подробно изложила все, что ей было известно о медиумических способностях Мириам Палфри.

Все больше и больше тревожась, Бретон просмотрел сотни листков с автоматическими записями и убедился, что до этого вечера ничего подобного из-под пера Мириам Палфри не выходило. И написала она эти строки всего за час-другой до его появления во Времени Б, что вряд ли могло быть случайным совпадением. Как он не перегруппировывал факты, единственным их объяснением оставалась телепатия, а ему вовсе не хотелось, чтобы кто-то читал его мысли.

На следующее утро его догадка, какой бы правдоподобной она ни казалась, подтвердилась самым неожиданным образом. С его появлением отношения Кэт и Джона зримо ухудшились. Джон замкнулся еще больше, его тон, когда он упоминал Кэт, словно бы мучительно осмысляя свою жизнь, обретал особую едкость. И как будто утверждая свое право на независимое существование в своей вселенной, он непрерывно расхаживал по дому с приемником под мышкой, включая его на полную мощь, едва начиналась передача последних известий.

Те, которые успевал услышать Джек Бретон, словно бы указывали, что происходят какие-то весьма неожиданные события, но он был так поглощен своей личной судьбой, что не обращал внимания на аномалии, ставящие ученых в тупик. И если бы он не начал пересматривать свои планы, учитывая, что Мириам Лалфри словно бы выхватила что-то прямо из его сознания, он пропустил бы мимо ушей сообщение, что в нескольких университетах телепатические эксперименты начали давать потрясающие результаты. После этого Мириам из необъяснимой угрозы была низведена до уровня множества явлений, творящихся на заднем плане.

А вот в отношениях со своим альтер эго Джек Бретон, как ни странно, никакого ухудшения не обнаружил. Большой дом переполняло почти физическое напряжение, пока Кэт и Джон маневрировали в Ожидании, кто же из них первым нарушит сковавшее их душевное оцепенение. Но порой Джек оказывался с Джоном как бы в тихой заводи, и они разговаривали точно близнецы, встретившиеся после многолетней разлуки. С легким удивлением он обнаружил, что их общее детство Джон помнит гораздо полнее и подробнее. Несколько раз он принимался спорить с Джоном о подлинности того или иного случая, и вдруг в его мозгу словно открывался какой-то ящичек, и калейдоскопические обрывки воспоминаний убеждали его, что Джон прав.

Джек предположил, что воспоминания закрепляются, если их вызывают часто, а Джон Бретон в течение последних девяти лет на каком-то этапе начал жить в прошлом. Неполадки жизни, какой она стала, толкнули его искать утешения в радостях былого.

Как ни мало прожил Джек в их доме, он успел заметить интерес Джона к старым фильмам, настолько его поглощавший, что он то и дело сравнивал людей с прежними звездами экрана. Мастерская в подвале была увешена фотографиями автомобилей тридцатых годов с их маленькими вертикальными ветровыми стеклами. («Я бы с наслаждением прокатился на таком близоруком старичке, — сказал Джон как-то. — Просто чувствуешь запах пыли, набившейся в их широкие матерчатые сиденья!») А высвобождаясь из прошлого, он избегал реальностей человеческого общения в настоящем, с головой уходя в инженерные и коммерческие проблемы своей фирмы.

Джек Бретон с радостью выслушивал все сведения о ее делах — ему необходимо было располагать наиболее полной возможной информацией, когда осуществится подмена. Кроме того это давало ему возможность установить один факт, без чего его план был обречен на заведомую неудачу…

— Гравиметрические съемки, естественно, стали невозможными, — заметил после обеда Джон Бретон. — Утром Бюро стандартов так и объявило — сила тяготения уменьшается. Она всегда флуктуировала, и я побьюсь об заклад, что мы просто переживаем нисходящую стадию необычно глубокого колебания, и все же странно, что в радиопередачах этот вопрос затрагивается так мало. В конце-то концов сила тяготения составляет основу основ. Возможно, на что-то наложен запрет.