Страница 5 из 41
И.Я.: — Полковник Буданов для многих герой.
А.Я.: — В этом все дело. Появись сейчас человек с огненным взглядом и призывами «Бей жидов (или кавказцев, или татар), спасай Россию», что будет?
И.Я.: — У меня к вам вопрос на близкую тему. На днях я зашел в большой книжный магазин и обнаружил там специальную полку; на которой стояли апологетические (подчеркиваю, не аналитические, а апологетические) книги о Сталине. И еще одна полка апологетики Советского Союза. Как вы думаете, насколько долго будет продолжаться эта линия? Как вы осмысливаете эту тенденцию?
А.Я.: — Сколь долго это будет продолжаться? Трудно сказать, но завтра это не окончится. Нет, нет. Честно говоря, это одна из моих личных иллюзий, я об этом пишу. Мне казалось, что вот стоит крикнуть: «Ребята, свобода», и все шапки начнут бросать, плясать, три дня пьянствовать и еще четыре — от радости. А вышло по- другому. Одна интеллигенция или часть ее — не приближенная к бывшей власти — сказала, что это хорошо. Правда, сейчас многие из них поменяли свои оценки.
Помню первый удар по моим иллюзиям. Я поехал в свою родную деревню. Меня встретили, зазвали в избу, там всего-то три дома осталось, сели за стол. Я им про свободу, про демократию. Они так скучно слушают, а потом говорят: «Вот, Александр Николаевич, провода оборвались, электричества нету. Вот, понимаете, мост сломался, если кто женится или в больницу везти, не проедешь...» Обездоленному, нищему, а нищий значит раб, свобода не нужна. Зачем она ему?
И.Я.: — Это фундаментальная проблема.
А.Я.: — Правильно, фундаментальная, ибо мы не справились со свободой-то, с демократией. Не справились. Но мы легко справлялись с тоталитарным режимом.
И.Я.: — В семнадцатом все-таки демократия рухнула за девять месяцев, а сейчас держится двенадцать лет. Есть какой-то прогресс.
А.Я.: — Что считать прогрессом. Ведь за время Перестройки мы решили основные проблемы, уже другие пришли к готовенькому: свобода слова, свобода информации, отрицание революции как фактора развития, религиозная свобода, реабилитация жертв политических репрессий, осуждение сталинского режима, там много было сделано. Начали разговор о рыночной экономике, альтернативных выборах.
Но когда я перечисляю эти фактические достижения, то в то же время начинаю себя одергивать. Это же всего-навсего нормальное состояние. А потом должно быть движение дальше. Это все процедуры демократии, процедурное оформление свободы. А свобода-то в человеке. А мы еще на коленях. Мы и бунтуем на коленях.
И.Я.: — Ну, это уже масштабы исторические. Политик создает условия для изменения ментальности, а отдаленные результаты достаются детям и внукам.
А.Я.: — Да, конечно.
И.Я.: — Александр Николаевич, если учесть, что СССР был великой ядерной державой, сверхимперией, то изменение этой системы без катастрофы глобальной могло произойти только изнутри самой системы, а значит, эволюционно. Так это на самом деле и случилось. В самой системе нашлись силы, которые осознали необходимость коренных преобразований и смогли повернуть эту ситуацию. Как я понимаю, это возможно лишь в том случае, когда сами эти реформаторы менялись вместе с процессом. Отсюда мой вопрос: как вы соотносите тот проект, с которым приступали к преобразованиям в 1985 году, и то, что мы с вами имеем в 2003? И еще, какова дистанция между Яковлевым 1985 и Яковлевым 2003 годов?
А.Я.: — В Конституционном суде я сказал, сославшись на Бальзака, что только болваны не меняют своих взглядов с течением жизни. Но должен сказать две вещи. Во-первых, мои романтические всхлипы того времени и ожидания далеко не совпали с реальностью, но это явление не новое. Тем не менее, когда говоришь: «Исторически это оправданно», личностно становится обидно. Начинаешь себя грызть, самоедством заниматься — туг не доделал, там чего-то не учел, здесь неправильно поступал.
Второй план рассуждений на эту тему такой. Мы с Горбачевым не один раз разговаривали и сходились на том, что надо избежать крови. Во чтобы то ни стало, может быть, впервые в истории сделать ненасильственную революцию со всеми ее трудностями. Но трудности мы. к сожалению, преуменьшили. Мы понимали силу бюрократии, огромную силу, но что она такая цепкая, такая злая и такая коварная, что она так гибко и быстро сумеет приспособиться к новой власти, не думали. Смотрите, КПСС распущена, но сейчас у нас, по меньшей мере, четыре коммунистические партии.
Ведь в новой оболочке, под новым гарниром всплывают вечные чиновничьи лозунги: власть, сильное государство, патриотизм. Что такое «сильное государство»? Чиновник говорит, что это он должен быть сильным. Сильное государство для военных значит больше бомб, больше ракет, больше эсминцев. Патриотизм превратили в чистейшую спекуляцию. До отвращения людей спекулируют каким интимным фактически чувством! Не будет же человек нормальный бежать по улице и кричать: «Я люблю свою маму!». «Я люблю свою родину!» — это же естественно. Нет, идет искусственное нагнетание. И смотрите, как нагнетают — совершенно похабными способами хвалят достижения контрразведки, достижения армии и так далее.
И.Я.: —Давайте заметим, что эти советские разведчики, о которых сейчас создают циклы телепередач, воевали за мировой коммунизм, а не за Россию, как это трактуют в последнее время.
А.Я.: — Да. Вы это кстати напомнили. Бухарин в 1928 году писал: «Нас интересует не Советский Союз, не его составные части, а борьба против мирового капитала и всемирная революция...» А Ленин по этому поводу высказался коротко и ясно: «Хворост, хворост мировой революции!»
И.Я.: — Александр Николаевич, существуют параллели между нашей Перестройкой и Пражской весной 1968года. Вы были в те трагические дни в Праге. Как эти события отложились в вашем сознании?
А.Я.: — Ох, вы знаете, я ведь на второй день после ввода войск там был. Цель была идеологическая. Надо было оправдать создание рабоче-крестьянского правительства. Но меня потрясла и вытеснила все из головы одна вещь. Вдруг я с ужасом обнаружил, что нас не любят. Понимаете, повешенные муляжи советских солдат, эти лозунги; «Ваньки, убирайтесь к своим Манькам!» Когда я пришел на площадь, где митинговали, увидел, с какой ненавистью люди говорили слова «свобода, независимость». И демонстрация нашей дикости и глупости; все это меня потрясло. Думаю, Господи, что происходит, что же, что мы делаем-то?
Понимаете, у них в программе ничего антисоциалистического, на самом деле, не было, кроме одного пункта: альтернативные выборы. Вот чего испугались наши небожители. Намек, что их, понимаешь ли. не изберут. А все остальное — и дружба, и союз с Советским Союзом, и вся остальная мура в их программе стояли.
И.Я.: — Естественно, Дубчек учел опыт оккупации Венгрии в 1956 году и строил программу грамотно.
А.Я.: — Совершенно верно. Почему они и сказали: «социализм с человеческим лицом». Это то же самое, что мы начали в начале Перестройки. Но, правда, для вида. А тогда меня потрясла эта Чехословакия. Как политик я был очень рад, что там оказался и увидел. Пять дней я там был, наблюдал своими глазами. Это были великие для меня, для моего внутреннего воспитания дни. Вроде как оседающая при пожаре крыша.
И.Я.: — Насколько я мог понять из книги, распад Советского Союза был для вас событием печальным. С той поры прошло 12 лет. Как вы сегодня расцениваете это событие?
А.Я.: — Эту оценку я, пожалуй, и не менял. Было ясно, что в прежней конфигурации Советский Союз существовать не может. Выходя видел в добровольной конфедерации независимых государств. Мне казалось не очень разумным просто так разбежаться, и все. И хаос. Я боялся хаотического распада. Но этот идиотский путч сделал хаотический распад неизбежным.
И.Я.: - А вам не представляется, что Россия выиграла от распада СССР?
А.Я.: — Спору нет. Россия подтягивала регионы и республики прежде всего из собственных ресурсов. Чем была Киргизия до 1917 года и чем стала Киргизия к 1991? Россия выиграла, другой разговор, что надо более разумную политику вести.