Страница 3 из 27
Второе соображение связано с теми стихийными бунтами, которые идут по всей Аргентине уже почти две недели. Глядя на то, как там народ отнесся к девальвации и замораживанию вкладов, невольно вспоминаю нашу Россию десять лет назад. Почему такое молчание? Почему так спокойно и так тихо сдали советскую власть, о которой теперь жалеют. Жалели ли о падении власти царской? Наверное, отдельные слои тоже жалели.
Путин сейчас находится с визитом в Польше и, как всегда, демонстрирует новое видение, в том числе и международных проблем. (Писал ли я, что читаю мемуары Станислава Понятовского, польского короля и фаворита Екатерины? Впрочем, я сразу много чего читаю, а когда кончаю читать и утыкаюсь в телевизор, сразу же начинается депрессия.) Так вот, в Польше на заданный ему на пресс-конференции вопрос относительно визита папы римского в Россию Путин ответил вполне по-светски: да, дескать, пущай приезжает и с патриархом разбирается в богословских вопросах. И тут же, буквально наутро, последовал резкий ответ Святейшего Патриарха Алексия II: в обстановке экспансии католической церкви на Восток, в обстановке, когда разоряются в Западной Украине традиционные приходы и закрываются православные церкви, встреча с папой римским для русского патриарха невозможна. Редчайший по решительности отпор. Браво, церковь! Я вообще последнее время много думаю о так называемом плюрализме. Гадкое, нерусское слово. Под его мурлыканье воровство стало называться бизнесом, предательство — прагматизмом, обман — деловой хваткой.
18 января, пятница. С утра у меня в плане три дела: сходить к врачу, В. С. уже устала меня к нему записывать, съездить на работу, чтобы посмотреть список коммерческих жильцов и определиться с приказом об их оплате на этот год, и утром, к 12, съездить на Пречистенку, 10 на собрание по случаю очередной годовщины нападения американцев на Ирак. “По случаю 11-й годовщины бессмертной “Матери битв” и нападения на страну коалиции тридцати держав” — это уже официальная формулировка. Позвонил накануне Сережа Журавлев и сказал, что мне, как члену правления Общества дружбы, надо бы на это собрание придти, застращал тем, что будет Сажи Умалатова, генерал Валентин Варенников и Саша Проханов. Сережа в этом обществе один из главных — с ним я ездил в Ирак несколько лет назад, — и он отец нашего платного студента Вани Журавлева. Ваня учится плоховато, но играет за институтскую футбольную команду; дружу с обоими.
Честно говоря, я подумывал, стоит ли идти, не лучше ли поработать дома, но очень часто не дневник идет за мной, а я за возможностью что-то интересное вложить в дневник. Какое-то сложное чувство повело и соблазнило меня. Я навзлет прикидываю, что Пречистенка, 10 — это или Дом ученых, или музей А. С. Пушкина, но в обоих случаях ошибся. Какие же еще могут быть на этой стороне улицы общественные здания?
Десятый дом по Пречистенке оказался милым особняком, он рядом с музеем Пушкина, и на этом особнячке я уже давно приметил мемориальную доску. О тексте доски. Здесь во время войны размещался еврейский антифашистский комитет, члены которого в 1952 году пали жертвами сталинского террора. Здесь же еще были вывески — общество дружбы со странами Африки и Юго-Восточной Азии и пр. (за точность всего здесь изложенного не ручаюсь). Вот уж не думал, что мне доведется попасть в этот особняк. Наконец подъехал Сережа Журавлев, и мы вошли в дом.
Я определенно всегда найду именно то, что мне надо. Не успели мы с Сережей раздеться, а я уже разговаривал с каким-то человеком моего возраста — то ли швейцаром, то ли хозяйственником, а возможно, и каким-то большим начальником ныне или ранее всех этих комитетов. Есть такая порода доброжелательных и разговорчивых людей, которые с удовольствием расскажут обо всем, что знают, в этом они видят долг какого-то своего общественного служения. Оказалось, что этот особняк, который я помню лет 60 и которым я лет 50 интересуюсь, потому что до 45-го года жил на этой улице и учился в школе, которая находилась вблизи, интересуюсь еще и потому, что на доме все время, сменяя одна другую, красуются разные вывески — я, например, помню, что здесь был и какой-то шахматный комитет, и Комитет сторонников мира, — так вот, дом принадлежал знаменитому декабристу Михаилу Орлову. Еще маленьким, повторяю, я ведь жил на этой улице, когда она еще называлась Кропоткинской, еще крохой, я уже тогда никак не мог понять, как из ничего что-то получается. Как возникают эти комитеты? Как собираются и кучкуются в них люди? Кто дает им эти особняки и зарплаты, потому что без зарплаты жить нельзя. При знакомом имени Михаил Орлов я сразу подумал, что эта роскошная лестница из чугуна и мрамора слышала шаги Чаадаева и Пушкина. Воистину, всё здесь рядом: в десяти минутах ходьбы дом Павла Воиновича Нащокина — любимого друга Пушкина, за домом самого Орлова расположен Чертольский переулок, а значит, район, где селились опричники. Говаривали, что и Малюта Скуратов где-то здесь неподалеку был похоронен; недавно, будто бы в районе храма Христа Спасителя, нашли древнюю плиту с его могилы. А знаменитая лестница из мрамора и чугуна, по словам моего внезапного собеседника, оказалась привезенной из Италии. Но по ней кроме Пушкина ходил еще и герой-летчик Маресьев, потому что был председателем одного из комитетов, и Илья Эренбург, и Николай Тихонов, поэт и тоже председатель. “Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире прочнее гвоздей”. Видимо, в этом доме бывал и Михоэлс, но главным образом здание в то давнее время занимал славянский комитет. В 1991 году представители того самого разгромленного еврейского антифашистского комитета хотели объявить себя правопреемниками и требовали в свое пользование здание. Время было горячее: кто дома себе оттребовал, а кто недра и электростанции целой огромной страны. Ситуация складывалась по аналогии с Домом писателей на Комсомольском, который хотел закрыть префект Музыкантский. Хотел, но не закрыл. Лавры французской революции никому не давали спать спокойно. Но “правопреемникам” Еврейского антифашистского комитета, посмотрев в бумаги и чертежи далеких лет, объяснили, что в те времена Еврейский антифашистский комитет занимал всего две комнаты, а остальные 48 — всеславянский комитет. На этом все дело и закончилось, но мемориальная доска серого гранита, с изображенным на ней девятисвечником, спешно повешенная, осталась, и хорошо, что повешена и что осталась. Поговорили мы еще и о том с внезапным доброжелателем и любителем истории, что у Сталина всегда были какие-то, хотя бы фантастические, основания для его репрессий. Вроде бы граждане еврейской национальности хотели организовать свою советскую еврейскую республику в Крыму. На полуострове Крым. Просачивались слухи о работе антифашистов на разведку своих соплеменников. А потом, организованный не без помощи Сталина, этот самый Израиль как бы кинул нашего Большого Джо. Сталин помог и людьми, приоткрыв для выезжающих в Палестину железный занавес, и помог своим авторитетом, а Еврейская советская республика на Ближнем Востоке не получилась. Советские евреи стали ориентироваться на США и Англию. По логике Сталина, еврейский комитет как бы должен был отвечать за своих людей.
В выступлении посла Ирака, перевод которого раздали, есть такие цифры: “…общий бомбовый груз, сброшенный на Ирак только за 43 дня агрессии, аналогичен 141 961 тонне взрывчатки, что равно 7 атомным бомбам типа той, сброшенной американцами на Хиросиму”. Речь и атмосфера моего детства. Потом выступил посол Палестины. Он говорил о двух стандартах ООН, о тех резолюциях Совета Безопасности, которые выполняются, когда надо притеснить Палестину, и которые не выполняются, когда Израиль должен уйти с оккупированных территорий. Это тоже из решений ООН. Оглядываюсь на большое число присутствующих людей — из других посольств, моих соотечественников, а также иракцев, прижившихся в Москве, — и думаю, что многим из них не очень много дела до Ирака, но все пришли, потому что возмущены поведением Америки и Израиля.
19 января, суббота. Утром уехал на дачу. Несмотря на свою “Ниву”, к участку не пробился, машину оставил возле дома сторожа и по снежной целине тащил сумки с едой. Одно утешало: удивительная тишина, отсутствие телевизора и белый, незагрязненный, провинциальный снег. Отчетливо чувствуется, что промышленность не работает. Кстати, здесь неподалеку, под Малым Ярославцем, находятся какие-то предприятия, в которых что-то, и видимо, немалое, принадлежит сыну Черномырдина. С чувством глубокого удовлетворения услышал недавно в одной из передач по телевидению упоминание о нем и дочери другого магната, Рема Вяхирева, в связи с очередными нефтяными скандалами. Радостно, что этих присвояльщиков наконец-то выводят на чистую воду. По крайней мере, они живут в атмосфере тревоги. Удобную нашли форму — через детей, через наследников. Они будут лежать в сандаловых гробах, в мраморных саркофагах, а наследники вершить судьбами нищего народа. Они стали богатыми и еще желают носить, как знамя, хорошую репутацию. Нынешнему поколению богатых людей общество вправе отказать в звании порядочных. Богатство можно было нажить только путем махинаций и присвоения общенародной собственности. В лучшем случае, лишь ко временам внуков что-либо забудется в наше памятливое время. Когда я читал у Бальзака о временах, последовавших за французской революцией, я удивлялся этому бесстыдству присвоения и полагал, что ни в какое другое время подобное повториться не может. Неужели общество ничему не может научиться?