Страница 24 из 42
Старуха попросила, чтобы ее усадили, подперев подушками; глаза ее были устремлены вдаль сквозь маленькое, в свинцовой раме, окошко; легкий поток воздуха поднялся над более тяжелым, образовался мираж, и на несколько мгновений в комнате ослепительно замерцало зыблющееся серебряными полосами море, ограниченное плотиной, даже южное окончание отмели Йеверса можно было увидеть.
В изножье кровати сидела на корточках маленькая Винке, крепко держа отца за руку, который стоял тут же, рядом. Смерть уже наложила на лицо умирающей «маску Гиппократа»[64], и дитя, затаив дыхание, вглядывалось в таинственно и жутко преображенные черты, которые хоть и были прежде безобразны, но не вызывали страха.
— Что она делает? Что с ней? — прошептала девочка пугливо и вонзила ноготок в руку отца.
— Она умирает, — ответил смотритель.
— Умирает? — повторило дитя в еще большем недоумении.
Но старуха вновь зашевелила губами.
— Йинс! Йинс! — вскрикнула она, будто в отчаянии, качнулась вперед и простерла руки к мерцающему за окном миражу. — Помоги мне! Помоги! Ты ведь под водой… Боже, сжалься над другими!..
Руки ее опустились, тихо скрипнула кровать — старуха теперь не принадлежала этому миру.
Девочка глубоко вздохнула и взглянула своими светлыми глазами на отца.
— Она еще умирает? — спросила Винке у отца.
— Свершилось[65], — ответил смотритель и взял ребенка на руки. — Она теперь далеко от нас, у Господа.
— У Господа, — повторила Винке и немного помолчала, как если бы захотела обдумать его ответ. — Там, у Господа, хорошо?
— Да, там лучше всего.
Однако Хауке никак не мог забыть последние слова старухи. «"Боже, сжалься над другими!" — повторял он про себя. — Чего хотела старая ведьма? Могут ли умирающие пророчествовать?»
Вскоре после того, как Трин Янс похоронили наверху, на церковном кладбище, распространились по северофризской земле слухи о различных бедах и злоключениях, наводящие страх на народ; достоверно было известно, что в четвертое воскресенье Великого поста порывом ветра сбросило с колокольни золоченого петуха;[66] верно было также и то, что в разгар лета с неба, будто снег, повалил помет, да так густо, что и глаза нельзя было возвести, и лег на маршах слоем толщиной в ладонь; такого еще никто никогда не видывал. В конце сентября старший батрак и Анна Грета ездили в город, чтобы продать зерно и масло; вернувшись, вылезли оба из повозки смертельно бледные от страха.
— Что? Что случилось? — воскликнули другие служанки, которые вышли из дома, заслышав скрип колес.
Анна Грета, в дорожном платье, задыхаясь, вошла в просторную кухню.
— Ну, рассказывай! — наперебой принуждали ее. — Что за несчастье приключилось?
— С нами крестная сила! — воскликнула Анна Грета. — Вы знаете старую Марикен с кирпичного двора, что живет на той стороне берега? Мы с ней, когда продаем масло, всегда стоим вместе на углу аптеки;[67] так вот она мне рассказала, и Ивен Йонс говорил то же самое. «Великая беда, — сказала она, — настигнет всю землю фризов; верь мне, Анна Грета!» И еще, — служанка понизила голос: «Со смотрителевым скакуном тоже нечисто!..»
— Тсс, тсс!.. — насторожились другие служанки.
— Да-да, вот что меня заботит! Но там, на другой стороне, дело обстоит еще хуже! Не только мухи и помет — кровь падает с неба, будто дождь! А когда в воскресенье утром пастор подошел к умывальной чаше, там оказалось пять черепов величиной с горошину; все, кто пришел, это видели! В августе ужасные красноголовые гусеницы ползали повсюду и пожирали на своем пути зерно, муку и хлеб, и, когда их кидали в огонь, они не сгорали!
Рассказчица неожиданно запнулась: ни одна из служанок не заметила, как в кухню вошла хозяйка.
— Что это вы такое говорите? Хоть бы хозяин не услышал, — заметила она. Служанки тут же захотели ей все пересказать, но Эльке возразила: — Довольно! Я и так уже много услышала. Беритесь-ка за работу, это принесет больше пользы.
И она пригласила Анну Грету в комнату, чтобы вместе с ней подсчитать выручку за проданное масло.
Итак, в доме смотрителя суеверные пересуды не находили у хозяев никакой поддержки; но в других домах, чем дольше становились вечера, тем сильней возрастал интерес к подобным разговорам. Будто туча сгущалась над всеми, и каждый только и говорил потихоньку, что великое несчастье скоро должно постичь фризскую землю.
Это случилось незадолго до дня Всех Святых, в октябре. С юго-запада все время дул штормовой ветер, вечером на полумесяц стремительно наплывали багровые тучи, мрак то и дело сменялся зловещим светом. Шторм усиливался. В комнате смотрителя стол после ужина был пуст: слуг отправили в стойло приглядеть за скотом, служанкам велели проверить во всем доме и на чердаке, прочно ли затворены двери и ставни, чтобы не ворвался ветер и не натворил бед. Хауке стоял у окна рядом с женой; он только что отужинал, а до того был на плотине. Еще днем отправился туда пешком; побывал всюду, где плотина казалась не слишком прочной, приказал свозить колья и мешки с землей или глиной, вбивать эти колья и наваливать на них мешки, как только течение начнет разрушать плотину. На северо-западном углу, где старая плотина смыкалась с новой, поставил больше всего людей; уходить им разрешалось только в крайнем случае. Сделав эти распоряжения, не более чем на четверть часа заглянул домой, мокрый и растрепанный, и теперь, прислушиваясь к тому, как ветер, налетая порывами, сотрясает оправленные свинцовыми рамами стекла, смотрел отсутствующим взглядом в пустынную ночь. Настенные часы за стеклом только что пробили восемь. Девочка, стоявшая возле матери, съежилась и спрятала голову в складки материнской юбки.
— Клаус! — воскликнула она, всхлипывая. — Где мой Клаус?
Она могла сколько угодно спрашивать, потому что чайка, после полета со стаей на юг, с прошлого года не появлялась. Отец словно не слышал вопроса дочери, но мать взяла ребенка на руки.
— Твой Клаус сидит в амбаре, там ему тепло.
— Почему? — спросила девочка. — Это разве хорошо?
— Да, это хорошо.
Хозяин дома все еще стоял у окна.
— Так больше не годится, Эльке, — сказал он. — Позови кого-нибудь из служанок. Ураган выбьет нам стекла, надо покрепче привинтить ставни!
По приказу хозяйки на улицу выбежала одна из служанок; из окна можно было видеть, как развевается на ветру ее юбка; но едва только девушка отодвинула скобу, ветер вырвал ставень из рук и швырнул прямо на оконное стекло, причем несколько осколков влетело в комнату, и одна из свечей задымила и потухла. Хауке поспешил служанке на помощь. И только с большим трудом, постепенно, ставни были укреплены. Когда при входе в дом служанка отворила дверь, порыв ветра ворвался в комнату, так что в шкафу зазвенела стеклянная и серебряная посуда; под крышей задрожали и заскрипели балки, как если бы ураганный ветер хотел сорвать с дома крышу. Но Хауке уже не вернулся в комнату; Эльке слышала, как он через гумно идет на конюшню.
— Сивого! Выводи сивого! Эй, Йонс, живей!.. — услышала она голос мужа. С растрепанными волосами он возвратился в дом, его серые глаза сверкали.
— Ветер перекинулся на северо-запад, — воскликнул он, — во время большого прилива! Да это уже и не ветер — ураган!.. Мы такого прежде не знавали.
Лицо Эльке покрыла смертельная бледность.
— Ты опять должен туда идти?
Он взял ее за обе руки и судорожно сжал их.
— Да, должен, Эльке.
Она медленно подняла на него темные глаза, несколько мгновений супруги глядели друг на друга, но им показалось, что прошла целая вечность.
— Я знаю, Хауке, ты должен, — промолвила жена.
Они стояли перед дверью. Вдруг Эльке бросилась на шею мужу, и на мгновение, на одно только мгновение показалось, будто она не желает его отпускать.
64
«Маска Гиппократа» — характерное искажение черт лица умирающего, названное по имени древнегреческого врача (460–377 до н. э.), первым описавшего это явление.
65
Свершилось… — Аллюзия на Евангелие (см.: Ин. 19: 20).
66
Петух — здесь: знак принадлежности Церкви к протестантской конфессии.
67
…всегда стоим вместе на углу аптеки… — В постоянном торговом месте на углу аптеки на рыночной площади легко узнается старая «Айнхорн-Апотеке» («Einhorn-Apotheke») в Хузуме.