Хотеть не вредно!

— Один раз приезжала, рассчитывала накрыть меня с кем-нибудь. Она решила, что я из-за женщины ушел. Дура! Теперь детям плетет всякую чушь. У меня старший в институте учится, а младшая еще в школе. Вроде уже не младенцы. Но, пока не самостоятельные, надо помогать…

Потом вспоминается, как он тихо смеется, разглядывая мою руку и прикладывая к ней свою ладонь:

— Такая крохотная ладошка, как у ребенка.

— Ну, что тут смешного-то? — смущаюсь я.

Он нежно целует тыльную сторону моей ладони:

— Маленькая моя…

Еще картинка: я указательным пальцем обвожу его профиль, такой мужественный, красивый. Глубокие морщины на лбу, вертикальные морщинки у переносицы, хищнически изогнутый нос, чувственные губы, твердый подбородок.

Почему же я несусь сейчас, как преступница с места преступления? Почему не осталась и не дождалась, когда он проснется? Боялась, что утро отрезвит и снимет вуаль? Боялась разочарования, которое часто приходит с дневным светом? Что это было? Как я могла так низко пасть, что прыгнула в постель к почти незнакомому человеку? Причем без всякой подготовки, не успев даже поговорить с ним хотя бы для приличия? Но уж, наверное, не потому так случилось, что у меня давно никого не было. Жила же сто лет целомудренно, и это ничуть не беспокоило меня по большому счету.

Чем ближе подходила я к Ленкиному дому, тем глубже осознавала нелепость и безумие происшедшего. Господи, что Борис-то обо мне подумал! Теперь точно решит, что в Москве я когда-то промышляла на Тверской. Однако ситуация повторяется. Но какова же я! До сих пор не подозревала в себе такой пылкости и страстности. Нет, конечно, догадывалась, что такое теоретически возможно со мной, но чтобы так распуститься! Может быть, Борис и есть тот единственный человек, который был создан специально для меня? А я — для него? И только с ним возможна и эта пылкость, и эта страсть?

Нет, мимо, мимо! Он семейный человек, хоть и разведен! Да, он развелся совершенно законно: Лариса подала на развод, боясь, что Зилов не будет давать денег на детей. А так обязательно алименты с него вычтут. И не к чему, совсем не к чему мне это все. Наши отношения обречены изначально, это же факт. Между нами — огромная пропасть.

Тут я вспомнила, натыкаясь на столб, как Зилов бросил между прочим:

— Кто ты и кто я?

Этим он объяснял, почему не сложились наши отношения тогда, в юности.

Но тут я даже остановилась, так меня обожгло это воспоминание прошедшей ночи. Вот Зилов целует меня в висок и шепчет прямо в ухо:

— Это Бог послал тебя мне именно сейчас…

— Да это я сама, нахалка, притащилась сюда, в этот вагончик, и соблазнила тебя, как школьника, — возмущаюсь я.

— Почему же раньше ты это не сделала?

— А ты? — пререкаюсь я.

Вот тут он и сказал:

— Кто была ты и кто — я?

— Два дурака, — ответила я на риторический вопрос.

Влетев на четвертый этаж без запиночки (обычно еле-еле приползаю и отдышаться не могу), я долго стучу в дверь. Стыдно, но что делать? Наконец, Ленка открыла. Вся взлохмаченная, заспанная, в ночной рубашке, она удивленно вытаращилась на меня:

— Ты где была?

— Сейчас, сейчас, — бормочу я, ужом проскальзывая мимо монументальной фигуры доморощенной Фемиды в туалет.

Пока там сидела в надежде, что Ленка бухнется спать дальше, ничего не смогла придумать в оправданье. Рассказывать о Борисе я пока боялась. Выйдя из туалета, я огляделась с опаской.

— Так где же ты была? Я кому только не звонила вчера!

Значит, на подруг не сошлешься. Я стала бормотать:

— Собственно, что случилось? Ну, решила погулять, туда зашла, сюда…

И тут меня осенило:

— Слушай, я придумала, что нам делать дальше! Вернее, вам с Сережей. Ходила, думала, думала и вот!

Ленка прошла на кухню, налила чаю себе и мне и села напротив:

— Но?

— Ему надо уйти из дома, но не к тебе, понимаешь? Чтобы у его семейки не возникло ощущение, что он бросил их из-за тебя.

— А потом? Потом же они все узнают. Ты думаешь, они не припрутся сюда и не устроят грандиозные разборки?

— А потом пусть приходят! Он должен развестись, пока живет один, понимаешь? Важно, чтобы у них этот развод не связывался с тобой.

— И где он будет жить?

— Ну, пусть что-нибудь придумает. К приятелю напросится на какое-то время. Да мало ли! В мастерской на работе раскладушку поставит и пусть спит.

— И долго так? — недоверчиво спросила Ленка.

— Не знаю, как пойдет. Ему надо самому все решить, не вмешивая тебя, понимаешь?

Лицо Ленки просветлело:

— А что, хорошо. Это, по крайней мере, выполнимо.

— Ну вот, поговори с ним сегодня, объясни, что он должен делать. Если ты действительно так ему дорога, как он говорит, пусть докажет действием. А твое дело потом принять или не принять его предложение. Ну, как?

— Но, — согласно кивает сестра.

С чувством исполненного долга я пытаюсь просочиться в ванную, чтобы принять душ. Но меня настигает роковой вопрос:

— Так где же ты была? Просмотри на себя в зеркало, на кого ты похожа!

Я подхожу к большому трюмо в прихожей и вскрикиваю от испуга. На меня смотрит нечто жуткое: под глазами черные круги, помада размазана не до конца, губы припухли, волосы торчат из косы. Просто ужастик бесплатный. Сразу в голове мелькнуло: хорошо, что догадалась с утра исчезнуть. Иначе Борису не избежать бы родимчика.

Пряча блудливые глаза и направляясь к ванной, я прошу:

— Лен, ты иди спать, я потом тебе все расскажу, ладно?

— Обещаешь? — подозрительно смотрит на меня сестра.

— Да, — со вздохом отвечаю я.

Когда смылась вся грязь с лица, глаза мои засияли совершенно бесстыдно. Неужели я снова живу, спрашиваю у своего отражения в зеркале. И миф о моем бесчувствии рассеялся как дым? Я живу каждой клеточкой своего существа, каждой мыслью и всем звенящим телом! Ехидный голос откуда-то из потайных уголков души спрашивает: надолго ли? Я отмахиваюсь. Это неважно, как не важно и то, чем все закончится. А то, что закончится, я не сомневаюсь. Но пусть продлится как можно дольше, а? Господи, как это здорово, жить! Я много раз слышала мнение, что любовь — это болезнь. Инфицированный человек иначе дышит, по-другому видит все вокруг, иначе воспринимает. Я готова болеть хоть всю жизнь! Но выздоровление неизбежно: за редким исключением болезнь эта — излечима.

Когда я была бесчувственна, то думала: пусть я буду страдать безумно, испытывать страшную боль, но чувствовать, жить! А теперь мне так хочется продлить это счастье первых шагов, прелюдии, когда еще отношения не отягощены ничем мирским… Чтобы сохранить это, нужно скрыть от чужих глаз, уберечь от досужих сплетен. Или больше не приходить в этот домик. Да, так вернее всего. Да и зачем мне в моей и без того замороченной жизни еще одна проблема?

Все, спать, спать, говорю себе, сваливаясь на диван. Утро вечера мудренее, как-то все само решится…

И с утра, действительно, наступило отрезвление. Вернее, не с утра, а с того момента, как я проснулась и услышала:

— Мы едем сегодня на природу, ты разве забыла? Ирка уже звонила, спрашивала, готовы мы или нет, — Ленка присела возле меня. — Я сказала, что пока нет. Еще Сережа не пришел. Вставай, будем завтракать, а то уже два часа дня.

Я сладко потянулась, опять припомнив, что пережила вчера. Однако пора возвращаться к реальной жизни.

Твердо решив, что с авантюрами покончено, я придумываю, что сказать Ленке. Не стоит рассказывать о Борисе, подавать младшей сестре дурной пример. В ее представлении я — идеальная, возвышенная, чистая. Пусть такой и останусь, все равно скоро уезжать. Это маленькое приключение еще не превратилось в большую беду. И чтобы оно так и осталось приятным воспоминанием, надо сейчас остановиться.

Однако что же Ленке сказать? Я выхожу из ванной с надеждой, что на сей раз сестра забудет спросить, где я была. В прихожей раздался звонок, который меня и спас. Пришел Сережа Моторин. Ленка уже собрала котомку с едой, Манька давно била копытом в нетерпении, поторапливала нас. Я постаралась свои сборы свести к минимуму, хотя обычно они занимают не меньше часа. Ирка-Армянка позвонила и скомандовала: