Хотеть не вредно!

Ну, общими усилиями вытянули обоих на "три". С физикой дело обстояло сложнее. Я сама сбилась на задаче, забыла одну формулу. Промучили нас с половины девятого до шести вечера, а все потому, что в комиссии сидел директор, Пушкин. Он заявил Сережке Истомину, которому досталась сборка радиоприемника:

— Пока не поймаешь "Маяк", отсюда не выйдешь!

Сережка просидел пять часов. Тогда ему в помощь дали нашу серую мышку Ленку Павлову, такого же умника в радиотехнике. Теперь они вдвоем корпели над деталями. Уже не помню, кто кого пересидел — Пушкин сборщиков радиоприемника или они его, но сдали все. Сашка выплыл за счет того же радиоприемника. Только у него не сборка была, а схема цепи, в которой он прекрасно разбирался. А вот второй вопрос по Паскалю и Архимеду Колобоша совсем не знал, а так мог бы сдать даже на четыре.

Мы оказались в последней группе и домой добирались чуть не ползком. Борису с Маратом повезло: они попали в первую группу с Гришкой Медведевым и Сашкой Карякиным, которые умудрились под бдительным оком Пушкина написать ответы себе и товарищам. Отмучившись, они сделали нам ручкой и отправились в свободный полет, провожаемые завистливыми взглядами. В этот момент Колобоша смотрел на них брошенным щенком.

В последнюю очередь сдавали историю и обществоведение, тут блеснули, наконец. В комиссии, кроме самого Пушкина, был Юрий Евгеньевич. Много пятерок, вполне заслуженных. Сашка, правда, меня взбесил. Когда я вошла, он стоял у доски и что-то тихо-тихо лепетал. Уж историю не выучить! Пушкин рассердился и чуть не выгнал его. Однако отпустили с Богом, не звери же.

Я пробуксовала на втором вопросе о капиталистическом товарном производстве. Написала все, что вспомнила о товаре и стоимости. Такие скучные материи! Думала — все, пятерки не видать! Юрий Евгеньевич ободряюще подмигнул, и я запела соловьем. Напела на две пятерки.

После экзамена мы сидели на подоконнике в коридоре и горланили:

Где вы, школьные учебники

И задания домашние?

Кто теперь сидит за партою,

За четвертой, у окна?

А вечером мы с девчонками сделали очередную шпионскую вылазку в район, походили под окнами частных домов, где в летних кухнях собирались интересующие нас юноши. "Нас" — будет неверно сказано. Меня никто из этих ребят не интересовал.

Разобравшись с Ашотом, я все-таки испытывала уколы самолюбия: как это, взял и забыл? И не стал за меня биться, завоевывать? Дядя сказал — Ашотик подчинился. Да, это было все же маленькое разочарование. Что касается Бориса, то дальше подсказок на экзаменах наши отношения не продвинулись. Зилов продолжал старательно меня не замечать. Это была его месть за Ашота. Ну, что ж. Я имею право на личную жизнь, так сказала я себе и отправилась вместе с девчонками.

Лунная, звездная ночь. Мы крадемся по темным лабиринтам, среди огородов и заборов, как индейцы на тропе войны, и замираем у освещенного окна, вздрагивая от каждого шороха. За столом в летней кухне сидят Толик (это в него влюблена Таня Вологдина) с братом Петькой и еще двое ребят. Они играют в карты, лениво переговариваясь. Нам не слышно, о чем они говорят, но от этого не менее интересно и интригующе. Таня с каким-то отрешенным лицом смотрит, не отрываясь, на Толика. Он симпатичный: длинные вьющиеся волосы, юношеские усики над верхней губой, широкоплечий, высокий.

Считая всех знакомых парней "тряпками" и "половиками", мы умудрялись идеализировать какого-нибудь Толика, о котором практически ничего не знали, но свято верили в его исключительные достоинства. Ночи напролет мы с Таней просиживали на кухне в разговорах о нем и разгадках тайн его души. Толик рисовался нам этаким Печориным, загадочным и таинственным.

Однажды наша бывшая одноклассница Людка Павленко, которая училась в том же техникуме, что и Толик, поведала некоторые сплетни, завезенные из Читы. Из ее рассказа следовало, что Толик — "тертый птиц". У него связь с одной из студенток, о которой он треплет на каждом перекрестке, хвастаясь победой. Все это так не вязалось с привычным обликом нашего кумира, что мы возненавидели не его, а Людку, которая, скорее всего, врала. А я укрепилась в решении поговорить с ним накануне отъезда. Для меня это было уже делом чести — доказать, что Людка всего лишь жалкая сплетница.

Наблюдая за парнями, мы увлеклись, стали комментировать их действия и тихо хихикать, только Таня по-прежнему обожающе взирала на своего Толика. Ничего особенного нам не открылось. Я слегка заскучала и отошла в сторонку пописать, как тут вдруг наткнулась на мирно спящую собаку, которая огласила тишину визгливым, испуганным лаем. Ей сразу ответил целый хор брехливых псов, и пошла перебранка! Девчонки всполошились, увидев, что Петька выходит из домика. Мы сиганули врассыпную, давясь от хохота и стараясь меньше шуметь. Ни в коем случае нельзя было себя обнаруживать, такой позор.

Выскочив на простор, мы, наконец, объединились. Задыхаясь от быстрого бега, делились впечатлениями. Танька Лоншакова напомнила:

— Послезавтра уже выпускной, а ты обещала с Толиком поговорить. Придется завтра.

— Завтра так завтра, — согласилась я.

Сказать легче, чем сделать. Мне нужно было собираться в дорогу: сразу после выпускного, в шесть утра, я уезжала в Москву. Весь день я тряслась от мысли, что меня ожидает серьезный разговор с незнакомым парнем. Что за нужда, скажете? Почему сама Таня не поговорит? Да она никогда в жизни бы не решилась! Это мне нечего терять: мы больше не увидимся. Просто уже не было сил смотреть, как она тоскует.

Таню объединяло с Толиком одно горе: у него тоже рано умерла мать. Братья остались с пьющим отцом. Петька уже отслужил, работает, а Толе еще учиться и служить в армии. Однажды, во время одной из вылазок мы подслушали разговор их дяди с тетей. Тетя рассказывала:

— Этот Кеша нахрюкался и полез на Тольку. Петька ему говорит: "Папка, уходи от нас, без тебя лучше будет!" А тот орет: "Я убью этого гаденыша!" Это про Тольку-то. Совсем ума лишился, на родного сына руку поднимает.

Нас растрогал этот рассказ, к обожанию добавилась жалость, хорошая, бабья. Все замечательно, но как я начну разговор? О чем буду говорить? Собирая чемодан, упаковывая тряпки и книги, я думала только о роковом часе, который стремительно приближался.

Бытует мнение, что нельзя вмешиваться в чужие отношения и решать чью-то судьбу. Это все так. Однако сюжеты многих классических комедий строятся на том, что находчивый слуга или служанка помогают господам в сердечных делах. Более того, они в нужный момент, когда все, казалось, рушится, соединяют влюбленных путем какой-нибудь остроумной хитрости.

Теперь я знаю, что иногда полезно чье-то вмешательство. Почему считается нормальным, что недоброхоты разрушают чужие отношения, а дружеское вмешательство порицается? Мне, к слову, часто не хватало собственной решимости, и такая помощь, возможно, была бы очень даже кстати в некоторые моменты. Ведь беспристрастному человеку проще объясниться и развести руками.

Вечер неумолимо приближался, я все больше волновалась, но уже чувствовала какой-то азарт. Явились девчонки, и мы направились в район, на разведку. Таня Вологдина волновалась, кажется, еще больше, чем я. Лоншакова выразила недоверие:

— Мне кажется, ты испугаешься, не сможешь.

— Посмотрим! — не стала я возражать.

Толика мы обнаружили у кинотеатра. Он шел смотреть очередной индийский шедевр "Зита и Гита". Мы не нашли в себе достаточно сил, чтобы подвергнуться подобному испытанию, поэтому решили ждать. А фильм длинный, две серии! В поисках, чем бы себя занять, мы забрели в гости к одному из приятелей Толика, Валерке.

Валерка жил в том же лабиринте деревянных домиков, окруженных сараями, огородами и всякими хозяйственными постройками. Он привел нас в сарайчик, где обитал летом. Кроме стола и кровати, там ничего и не помещалось. На стене висели политические плакаты, на столике громоздился большой катушечный магнитофон. Валерка напоил нас чаем, поставил записи Высоцкого. Я тогда слушала с интересом, но настоящее открытие Высоцкого, конечно, было впереди.