Все. что могли

— Поверье это не про нас с тобой, — обнял он Надю, и жена ласково прильнула к нему. — Пусть помочит. Я ехал через поля — какой добрый урожай зреет. Дождичек богатым хлебом обернется.

4

За обедом Ильин напомнил Наде: рожать она поедет к своим родителям в Воронежскую область. В августе он получит отпуск и заберет свое пополнившееся семейство. Спросил, не уехать ли ей с Машенькой сегодня же. Тем более, что она, со слов начальника штаба, изъявила желание сопроводить в санчасть отряда заболевшего красноармейца. Честно говоря, Ильин ухватился за этот повод, зная, что с минуты на минуту явятся особисты и начнут его допрашивать, а то и арестуют, увезут. Разве зря начальник отряда пообещал, что не миновать Ильину суда? Пусть Надя ничего этого не увидит.

Она согласилась ехать. Собрались быстро, потому что у нее все уже было приготовлено заранее. Подкатил Кудрявцев, увязал узел и чемодан на багажник рессорной коляски.

Усадили красноармейца, у него была высокая температура, и он едва крепился. Ильин прощался с женой и дочкой, вдогонку крикнул:

— В отряд я позвоню, документы тебе выпишут и на поезд посадят.

Долго глядел им вслед и видел покачивающиеся розовые бантики в волосах дочки, прощально вскинутые над головой ручонки.

Однако, как бы ни беспокоила собственная судьба, ни растравляла душу разлука, Ильин ушел в служебные дела. Позвонил на границу, поговорил с начальниками застав. Там все оставалось по-прежнему: на сопредельной стороне по ночам рокотали моторы, шло непрерывное движение, будто ворочалось невидимое гигантское чудовище, поднимало пыль, изрыгало бензиновую гарь.

Под вечер он направился к себе на квартиру выпить чашку чаю, подумывая о том, чтобы тотчас же уехать на заставу. Не видел смысла дожидаться утра. Возле командирского дома увидел Кудрявцева.

— Приехал… Почему не рассказываешь, как там наш больной, проводил ли моих женщин?

— Тут такое дело, товарищ капитан…

Но досказать не успел, на крылечке показались Надя с дочкой.

— Мы вернулись, папка, — зазвенела Машенька, кидаясь к отцу.

— Чес-слово, я не виноват, — отходя, пробормотал Кудрявцев.

— Не сердись, Андрюша, — сказала Надя. — Мы передумали. Зачем нам быть порознь, если вместе лучше. Бойца довезли, сдали в санчасть. Выздоровеет.

Нет, он не мог сердиться на них, хотя жена и нарушила такой, казалось бы, хорошо обдуманный план.

В это же время к комендатуре подъехала телега, груженная дровами. Рядом вышагивали старшина Горошкин и боец с его заставы.

— Но, Серко, шевелись, гляжу, совсем разморило тебя, а нам еще обратно ехать, — басовито покрикивал старшина. Заметив Ильина, он передал вожжи бойцу, подошел и доложил: — Товарищ капитан, старшина Горошкин прибыл за продуктами.

Левый рукав его гимнастерки был завернут, близ локтя виднелась глубокая подсохшая ссадина. Увидев, что капитан заметил его неряшливость, быстро опустил рукав, смущенно пояснил:

— Знакомого лесника встренул. Говорит, руби сухостой. Ну не упускать же случай. Мы возок напилили. Еще один себе на заставу отвезу. Вот… рукой на сучок напоролся.

Ильин хорошо знал Горошкина и любил его. Уже года три тот служил сверхсрочно. Сноровистый, работящий, он в большом порядке содержал хозяйство заставы. Был на все руки мастер, казалось, не существовало ремесла, какое ему было не под силу. Часто посещал соседние с заставой хутора, водил дружбу с крестьянами, чем мог, а мог только своими руками, помогал. И даже направляясь в комендатуру, зная, что там постоянно в чем-то испытывают трудности, привозил то сено, которое ему тоже кто-то помогал косить, то овощей, а теперь вот и дров. Поговаривали, имелась у Горошкина и зазноба на ближайшем хуторе, намекали на недалекую женитьбу.

— Не столь из-за продуктов я приехал, сколь из-за курева, — продолжал старшина, поправляя фуражку с длинным козырьком. — Без ево ребятам, знаете… с точки зрения…

— Ну-ка, идемте, я перевяжу вам руку, — требовательно сказала Надя.

— Не стоит беспокоиться, Надежда Михайловна. Привычный я, заживет, как на собаке, — Горошкин протянул широкую, как лопата, ладонь с въевшейся в трещинки кожи чернотой ружейного масла и пороховой копоти, с твердыми желтыми бугорками мозолей.

— Ступай без разговора, если тебе фельдшер говорит, — нахмурил брови Ильин.

— Есть! — козырнул Горошкин, крикнул бойцу: — Разгружайся, я одним махом…

После Ильин видел, как, заполнив бричку мешками с крупой, ящиками с макаронами и махоркой, Горошкин оделял гостинцами комендатурских ребятишек. Машенька держала большой кусок пчелиного сота на зеленом лопухе, слизывала мед, жмурилась, янтарная капелька сползала по подбородку.

— Ой, спасибо, дядя Горошкин! Как сладко, — звенела она.

Усаживаясь на телегу, старшина пробасил:

— Деду пасечнику передам. Это он раздобрился-угостил.

5

После ужина Ильин вышел на веранду. Вечер был теплый, тихий. Тянул легкий ветерок, под его дуновением чуть слышно лопотали липы. Вокруг лампы вились мошки, неслышно трепетали крылышками ночные бабочки.

— Совсем забыл, Наденька, прости, — спохватился Ильин, ушел в комнату и быстро вернулся. — От Аркадия письмо сегодня принесли.

Он подал жене изрядно потрепанный конверт. Надя подвинула низенькую скамеечку поближе к лампе, зашелестела бумагой.

— Мой братец верен себе, — подняла она смеющиеся глаза. — Все-то над собой подшучивает.

«Родная, любимая Надюшка, как я счастлив рядом с тобой», — вдруг растроганно подумал Ильин, вспомнив ее недавние слова: «Если нам хорошо вместе, так зачем же быть порознь». Почему-то именно в эту минуту ему показалось, что он еще никогда так сильно не любил жену, как сейчас. Нет, он уверен, всегда любил Надю преданно и нежно. Но раньше, когда они поженились, и потом, в первые годы совместной жизни, любовь у них была какая-то шальная, необузданная. Они упивались общением, страстным, ненасытным влечением друг к другу, своей молодостью. Случавшиеся тогда короткие разлуки были мучительными для обоих. Теперь ему казалось, их любовь вылилась в спокойное, уверенное единение взглядов, помыслов, желаний. Годы не притушили обоюдное влечение и радость общения, но они привнесли мудрую рассудительность в отношениях, сделали их чувства тоньше, глубже. Наверное, на это повлияло во всей полноте осознанное материнство и отцовство, а теперь к этому чувству добавилось новое — ожидание второго ребенка.

Ильин замечал, Надю не портила беременность, как это бывает с иными женщинами. Конечно, она пополнела, но ее поступь и движения не огрузнели, а сделались более мягкими, плавными. Сейчас он глядел на жену, и все ему нравилось в ней: ровный овал лица, освещенного неяркой лампой, чуть припухлые, раскрывшиеся в улыбке губы, немножко вздернутый нос, гладко зачесанные темные волосы с тяжелым узлом на затылке. Она не стриглась по теперешней моде — коротко, в скобку, как многие молодые женщины. С ее волосами было много мороки, но ему нравилось глядеть, когда, вымыв, она заплетала их в толстую косу и перебрасывала ее на грудь. Это неожиданно преображало ее, очень молодило. И тогда она казалась Ильину той девушкой, с которой он познакомился однажды летним днем, приехав в отпуск на воронежскую землю вместе с ее братом Аркадием Лученковым.

— Карточку прислал, — Надя долго вглядывалась в портрет брата, очень похожего на нее. — Бравый командир, вылитый Чапаев. Глянь-ка.

Старший лейтенант Лученков смотрел со снимка на Ильина со смешинкой, разудало. Он был сфотографирован в полный рост, в командирском снаряжении. Левой рукой опирался на эфес шашки, правой чуть приподнял бинокль. Из-под сдвинутой набекрень фуражки выбивались непокорные завитки.

В словах жены Ильин почуял лукавинку, добродушную усмешку и вместе с тем почти материнскую теплоту. Они очень дружили, брат и сестра Лученковы. Покровительственные нотки по отношению к старшему брату понятны, ведь Надя уже была матерью, а Аркашка пребывал в холостяках. Судя по залихватской позе на снимке, он все еще оставался тем деревенским парнем-забиякой, каким помнился ей.