Очищение

Веккер закончил разговор с девушкой только к пяти вечера. Он спустился к Фомину и сказал:

– Ну, я так и думал… чиста пятеро студиозусов больных вичем, причем, кажется, друг от друга… ну, в общем, решили помочь делу объединения ВИЧ зараженных. На общественных началах, а не по указке кого-либо. Сейчас уже остальных задержат. Ну и в СИЗО препроводят.

– За что? – удивился Фомин.

– Вику, за угрозу жизни сотрудникам милиции при исполнении ими служебных обязанностей. Остальным другие будут эпизоды шить… – спокойно и с улыбкой сказал Веккер и сев на подоконник закурил, стряхивая пепел в горшок с цветком.

Фомин был несколько изумлен.

– Подожди, Толик, ты же ей обещал что отпустишь.

Веккер вскинул в удивлении брови и спросил:

– А ты всерьез считаешь, что мы имеем право ее отпустить? Одно ведь дело обещать, а другое не иметь на это права.

– Не понял… – признался чуть шокировано Фомин.

Веккер подбирал слова около двух минут. Потом он оторвал свой зад от подоконника и, пройдясь по кабинету, с грустной улыбкой сказал:

– Сегодня она активистка… расклеивает объявления, призывы… завтра она уже будет в первых рядах тех, кто выйдет на улицы заражать других.

– Глупость какая… – сказал Фомин.

– Может быть глупость… Но как ты считаешь мы имеем право рисковать? Когда она один раз уже показала, на что способна. Она уже почувствовала слабость перед ней общества. Она видела, как шестеро ментов стояли, боясь к ней приблизится! А страх перед ней она воспринимает как власть над людьми. А завтра она войдет в банк и приставит иглу к клерку и скажет: мне нужны деньги или ты будешь до конца своих дней пахать на таблетки от СПИДа. Это именно власть страха… как и любая власть она развращает. Не сегодня и не завтра, но она точно воспользуется этой властью в ситуации не как сегодня… не для защиты. И потому мне не стыдно, что я нарушаю обещание. Что такое один человек, когда в опасности общество? И притом…

Он странно замолчал на полуслове и, уставший ждать, Фомин спросил:

– Что при том?

Веккер повернул голову к окну и сказал, кривя в усмешке рот:

– Сема… мне кажется это война. Война здорового человечества против силы, которая скоро организуется… против силы, которую будет не остановить увещеваниями… знаешь в политике есть такое понятие сдержек и противовесов? Так вот тут ни сдерживание, ни противовесы не прокатят. Этот противник, обозленный на здоровый мир, приложит немало усилий, чтобы и остальному миру стало так же плохо как ему. И я не знаю, как это остановить. И никто не знает. Потому что, чтобы мы не сделали все будет плохо.

– Так ты что… была бы твоя воля ты бы их убивал? – изумленный откровением спросил Семен.

Веккер ответил не сразу… Он улыбнулся как-то слишком грустно и сказал:

– Нет, наверное. Но изолировал бы точно. Что я, кстати, и делаю. Но пока это касается только тех, кто выходит за рамки Игры. Общество ни в чем не виновато перед ними. И если они начинают создавать угрозу обществу… в общем они знают на что идут. Семен не гляди на меня как на диковинного зверя. Я много думал об этом. Побольше чем ты. Да и повидал я их больше чем ты себе представить можешь. И везде одно и тоже… они считают, что остальной здоровый мир в чем-то виноват перед ними или чем-то им обязан. Есть дети, зараженные в больнице… есть несчастные, зараженные в зубных кабинетах или на переливании крови… есть много несчастных случаев. И этих людей надо пожалеть. И надо им помогать. Это, да, вина общества, что недоглядели. Вина контролирующих органов. Даже наша с тобой вина. Но как только такой несчастный начинает создавать даже нам с тобой угрозу…

Веккер замолк, разглядывая лицо Фомина. Потом он вдруг улыбнулся, открыто, словно рассказывал анекдот и сказал:

– Знаешь, что мне Вика сейчас сказала? Что, да, она ненавидит весь этот долбанный мир. Эту страну… Этих политиков которые никак не могут принять указ об изоляции подобных больных. Ведь если бы того парня, который ее заразил… если бы его вовремя увезли в другой город или в специальный санаторий… она бы не бегала по метро и не расклеивала бы эти объявления. Подумай на секунду: Она уже зла на всех нас. Мы для нее еще не враги, но уже друзьями не станем. И она тоже не станет другой. Если бы у нее было время вырасти, набраться мудрости… стать матерью, в конце концов. Да, она может родить, но не станет рисковать. Есть шанс и не маленький, что ребенок будет ВИЧ инфицированным… зачем рожать? Зачем дарить жизнь, чтобы ее отняла эта же болезнь? У нее нет времени стать умнее… и значит она потенциально наш враг. Твой и мой. А так же всех здоровых людей… парней, которых она может заразить. Она ведь красива. Правда? Ты бы с такой с удовольствием переспал?! Не зная, чем она больна, ты бы пулей к ней в постель прилетел. Не мотай головой. Надо оставаться честными с самими собой, раз не получается быть честными с ними.

Фомин молчал. В его голове все настолько спуталось, что он действительно пожалел о переводе в подчинение Веккеру. Одно дело, когда ты решаешь строго оперативные задачи и ни о чем другом не думаешь. Другое дело, когда у тебя нет выбора и ты должен думать не просто об исполнении приказа, а еще решать моральную проблему.

– Она жалеет, что таких больных не изолируют? – переспросил Фомин. Веккер кивнул и Семен сказал: – Ну что ж… тогда в ее случае мы исправим данную оплошность…

Вечером, задержавшись на работе, когда даже Толик уже уехал домой, Семен, скурив почти полпачки сигарет за неполный час, решился на не совсем адекватный поступок. Накинув на плечи куртку, он прошел в дежурную часть и попросил уточнить у дежурного по изолятору, где содержится задержанная утром девушка. Ему быстро сообщили нужное и Семен порадовался что девчонка не сидит в их подвале, а переведена в здание изолятора пристроенное к Управлению. Там все-таки новые помещения. Поприличнее обстановка. Не долго рассуждая, он вышел из Дежурной части на улицу и побрел к освещенному входу в изолятор. На входе он поздоровался со своим знакомцем дежурным и после положенных формальностей поднялся на третий этаж, где были камеры для особо опасных «нигадяев», как говорил с улыбкой дежурный. Охрана, не смотря на вполне официальный запрет нахождения на территории изолятора посторонних лиц, не обращала вообще никакого лишнего внимания на Семена. Все ведь друг друга знали. Остановившись перед камерой, в которой по журналу находилась Вика, Семен больше ни о чем не думая открыл смотровое окошко.

Вика спала. Ее не разбудил ни грохот отпираемого окошка, ни довольно громкий ржач двух охранников у лестницы. Она спала сном человека, который действительно устал. Ей было все равно, что деревянная шконка неудобна и что поутру у нее наверняка онемеет рука, которая странно была подвернута под голову. Ей было уже, наверное, все равно, что в камере пахнет мочой. Она спала так, как никогда бы не смог спать в камере сам Семен. Она спала, словно надеялась на лучшее. Не так… словно точно знала, что все в итоге будет хорошо. Спокойно, беззаботно. Без нервных подрагиваний во сне.

Давно Семен не смотрел на спящего человека. Он даже испугался, что эта пигалица проснется от его слишком пристального взгляда. Но оперативник не мог оторвать своего взора. Толик был прав. Она была красива. Необыкновенно красива. Там на перроне, когда она оскаленным волчонком билась между наступающих милиционеров Фомин этого не видел. В машине сидя за рулем, он тоже не мог ее пристальней разглядеть. В кабинете у Толика он лишь украдкой поглядывал на девушку боясь, что Толик неправильно поймет его рассматривания и будет снова насмехаться. Она была очаровательна. И она была смертельно опасна для всего человечества. Завтра она действительно решится и начнет заражать… скольких она успеет? Скольким она навсегда испортит жизнь пока ее не остановят. Та девчонка успела двадцати трем… это только те, кого нашли. Этой удастся больше.

Стоя перед камерой, Семен, словно сам себя убеждал, что, то, что они делают, оформляют на нее дело по двести девяносто пятой статье, суть высшее благо. Но уговаривать себя становилось все труднее и труднее. Невинное лицо расслабившейся во сне девушки убивало в нем любую мысль о том, что она опасна. Что в ее голове уже табунами бегают «тараканы» о несправедливости мира и о том, что мир должен перед ней ответить.