Страница 2 из 4
Однако внутри сферы познанного научное знание незыблемо и все детальнее. Наука не отдает однажды завоеванной территории. Новое знание не отменяет старое, а оказывается — если оно истинно — частным случаем новой теории. Этот принцип соответствия, выдвинутый Н. Бором, можно назвать условием и признаком научности новой теории. Как говорил Эйнштейн [3], «лучший удел физической теории состоит в том, чтобы указывать путь создания новой, более общей теории, в рамках которой она сама остается предельным случаем». С этой точки зрения появление теории относительности и квантовой механики следует рассматривать как революцию не в естествознании, а лишь в психологии исследователей, поскольку была осознанна необходимость построения более общих теорий, недостаточность механистической картины мира. Логическим развитием этого вывода является заключение о том, что научное естествознание возникло лишь с Коперником и Галилеем, и что революций в науке вообще не бывает [4].
Научное знание основано на наблюдениях (или воспроизводимом эксперименте) и принципиально доступно проверке (опровержению). Однако не видим ли мы только то, что доступно нашим инструментам? Мы накидываем свою сеть на мир — но то, что моя сеть не может поймать — не рыба, как говорил А. Эддингтон. Однако «истина есть процесс. От субъективной идеи человек идет к объективной истине через «практику» (и технику)» [5]. Ячейки нашей сети непрерывно уменьшаются со временем. В астрономии за последние полвека нам стал доступен весь диапазон электромагнитного спектра (скоро будут доступны и гравитационные волны и мы способны уже ловить нейтрино), человек побывал на Луне, а его аппараты — на далеких планетах. И что же — ныне, когда на наших глазах диапазон энергий воспринимаемых нашими приборами квантов электромагнитных излучений расширился на 15 порядков, оказалось, что знания, полученные оптическими телескопами со дна земной атмосферы, полностью подтверждаются, хотя прибавилось и много новых. И.С. Шкловский [6] справедливо именно это считал важнейшим результатом космических исследований.
Наша система понятий развивается адекватно нашему проникновению вглубь макро и микромира. Дело в том, что и мы и наше сознание — дети нашей Вселенной. Макс Планк говорил: «…Я понял тот далеко не очевидный факт, что законы человеческого мышления совпадают с законами, управляющими последовательностями впечатлений, которые мы получаем от окружающего мира. И поэтому мышление позволяет человеку проникнуть внутрь этого мира. Первостепенную роль при этом играет то, что внешний мир является чем-то не зависящим от человека, чем-то абсолютным…» [7]. Это действительно то условие успеха науки, истинность которого доказана всей историей человечества. «Вера в существование внешнего мира, независимого от воспринимающего субъекта, лежит в основе всего естествознания» [8]. Современные философы, остающиеся на прочной почве фактов, поддерживают естествоиспытателей. Эволюционная теория познания утверждает, что «субъективные структуры познания подходят к миру, поскольку они сформировались в ходе эволюции путем приспособления к этому реальному миру и они совпадают (частично) с реальными структурами, поскольку только такое совпадение сделало возможным выживание»[9].
Этого не понимают воинствующие критики науки, которые, вслед за Т. Куном (несостоятельность выводов которого давно уже продемонстрировал В.Л. Гинзбург [10]) и П. Фейерабендом, фактически отрицают объективность результатов науки. Они не понимают непреложность действия принципа соответствия, говорят о «эмпирической невесомости» современной науки, имея в виду сложность проверки ее выводов, и подозревают ученых в том, что их результаты определяются априорными теоретическими взглядами или даже сговором друг с другом. Заметим, что в астрономии особенно отчетливо видна несправедливость утверждений о том, что опыты ставятся «под» определенную теорию, что каждая теория оперирует собственным набором опытов. Другое дело, что новая теория часто обнаруживает новый или добавочный смысл известных уже данных. В этом смысле и надо понимать известное высказывание о том, что только теория указывает, что можно наблюдать. Критикам науки, пытающимся свергнуть ее с того действительно особого места, которое она занимает в человеческой культуре, можно напомнить слова Станислава Лемма о том, что наука — это передний край соприкосновения человека с миром.
Эту позицию наука занимает потому, что обладает уникальным методом, систематическим подходом, включающим строгие требования к способам получения и организации знания, которые, как показывает практика, неизбежно приводят к преемственности между старыми и новыми теориями [11]. Соответствие принципу соответствия можно считать наиболее лаконичным критерием правильности новой теории (и тогда с необходимостью следует вывод, что деятельность Коперника и Галилея ознаменовала не революцию в науке, а начало современной науки) [4].
Слух о кризисе науки пущен теми философами, которые не в состоянии угнаться за ее быстрым развитием, за ее фантастическими достижениями. Некомпетентность объясняет азарт, с которым некоторые «социологи» науки говорят о необъективности, «социальном конструировании» научного знания. На дискуссии в НГ (НГ-Наука № 2, от 16 февр. 2000 г.) некоторые из них утверждали, что «ХХI век не будет веком науки вообще», что «мы еще наплачемся с вытекающими из нее неконтролируемыми последствиями наподобие чеченских или экологических». Почему наука виновата в чеченских событиях, не особенно ясно. Правда, лично Нобель изобрел динамит. Наверно теперь этот «науковед» скажет, что наука виновата и в событиях 11 сентября 2001 г. в США. Действительно, ведь без науки не построить ни самолета, ни небоскреба…
Такие интерпретаторы фактически пытаются дать наукообразное обоснование разгулу иррационализма. Этого рода философы заявляют: то, что мы видим, определяется лишь нашим восприятием и нашей деятельностью; они говорят о «полимундии», о «множестве реальностей», отрицая всеобъемлемость и объективное существование реального мира. Бесплодие своей философии необерклианцы компенсируют клеветой уже не против только науки, но против всей реальности, против самой жизни. Если объективная реальность, окружающий нас мир — не более чем один из снов или же иллюзия, обусловленная, например, недостатком алкоголя или ЛСД в крови, то почему же со своими рассуждениями о «полимундии» они обращаются не к обитателям воображаемых ими миров, а к нам с вами. Они не желают понимать, что в отличие от гуманитарных наук, в естествознании существуют объективные критерии истины.
Оказывается, однако, что «в социологии науки показано, что 2+2 =4 является истиной социально детерминированной» (см. [12]), и что даже истины логики и математики «социально конструируются», не говоря уж о физике. Положение дел в философии и некоторых гуманитарных науках, по-видимому, согласуется с идеей о социальной обусловленности их выводов, — т. е. об утрате ими объективных критериев истины. Но ошибочно думать, что и в естественных науках царит такая же неразбериха. Джордж Оруэлл [13] как будто предвидел достижения «горе-социологов познания», вкладывая в уста Эммануэля Голдстейна такие слова: «Нельзя игнорировать физические факты. В философии, в религии, в этике, в политике дважды два может равняться пяти, но, если вы конструируете пушку или самолет, дважды два должно быть четыре. Недееспособное государство раньше или позже будет побеждено, а дееспособность не может опираться на иллюзии». Между прочим, это понимали даже тт. Сталин и Берия, когда отказались от идеи разгромить квантовую механику и теорию относительности ввиду их сомнительного философского статуса. Бомба спасла нашу физику.
Критерий общечеловеческой практики остается последней инстанцией. Водородная бомба взрывается в согласии с основанной на квантовой механике теорией термоядерных реакций, развитых первоначально для объяснения источников энергии звезд (и которая недавно была подтверждена регистрацией требуемого этой теорией потока нейтрино от Солнца). Траектории межпланетных аппаратов и элементарных частиц в ускорителях планируются с учетом эффектов теории относительности, проявляющихся при больших скоростях. Это азбучные истины, но их приходится повторять, потому что воинствующие невежды, озабоченные лишь только тем, чтобы высосать из пальца «чего-нибудь новенькое», называют себя философами, эпистемологами, социологами науки.