Тревожный берег

— Ого! А ты, брат, силен! — не то с удивлением, не то с сожалением сказал Бакланов, пытаясь высвободить руку. Сержант разжал пальцы.

Итак, это Филипп Бакланов… С виду рубаха-парень. А на самом деле? Посмотрим.

Познакомился со Славиковым — высоким светловолосым солдатом. На гимнастерке у него синий ромбик — значит, высшее образование имеет. Представился Славиков сдержанно, с достоинством, по-военному:

— Славиков, Николай. Оператор. Второй и последний год службы.

Богатырского роста, широкогрудый солдат представился немногословно:

— Кириленко. — И больше ничего. Стал в стороне, скрестив руки на груди. Чем запомнился он Русову? Что сказать о нем? С лица неприметный. Только осталось ощущение чего-то прочного, большого и доброго. И еще голос — почти бас.

Солдата-грузина зовут Резо. Ну что же, будем знакомы, Резо! Русов с удовольствием жмет руку солдату. Резо приветливо улыбается. Русов запомнил его блестящие маслины глаз, смелый, честный взгляд.

Последним подошел Рогачев. На смуглом лице недолгая улыбка:

— Владимир. Очень приятно познакомиться.

А цыганские глаза откровеннее, чем он сам. Они говорят, что ему не очень-то приятно знакомство, лучше бы его не было.

— Вот мы и знакомы, — улыбнулся Русов. Огляделся вокруг: — А здесь красиво. Море, свежий воздух, травка. Курортное место. Скучно вот только, наверное?

Сказал и тут же пожалел о последней фразе. Бакланов, казалось, только ее и ждал:

— О! Это точно. Скуки здесь — во, — он провел ребром ладони но горлу. — Но нет худа без добра. Здесь-то, конечно, степь, а вон там, за холмом, совхозик один есть. Километра полтора отсюда. Так что…

— Это мы в свое время узнаем. Со всем познакомимся. Л спортом вы здесь занимаетесь? Что-нибудь тяжеленькое у нас есть? Скажем, гирька двухпудовая?

Рогачев и Славиков переглянулись. Бакланов поскреб затылок:

— А… Ты об этом вон у него спроси, — Филипп указывает на Рогачева, — он у нас абсолютный чемпион по поднятию тяжестей. Но самое «тяжеленькое» здесь — служба, а гири — это так. — Бакланов улыбается, но вот лицо ого становится озабоченным, удивленным: — Хлопни, чего мы тут стоим? Дома у нас нет, что ли? Где твои пожитки, Андрей?

— Что?

— Чудак человек. Шинелька, чемодан где?

— Шинель и вещмешок я у дороги оставил.

Бакланов выразил удивление. Солдату, мол, третьего года службы надо иметь чемодан, а не вещмешок. Произнес он это слово с явным удовольствием, с этаким покровительственным высокомерием.

Никто не заметил, когда отошел Кириленко, а теперь все увидели, что он идет по склону холма с вещами сержанта.

— Пока мы тут болтали и знакомились, человек пользу сделал. Молодец, Кириленко, молодец! Совсем как в Грузии гостя встречает, — оценил Далакишвили.

Русов сказал, что и сам бы принес вещи, и поблагодарил Кириленко. Рогачев пояснил, что у них на точке гостей всегда хорошо встречают. Сказал и расправил гимнастерку, на которой рядом с комсомольским значком синел щиток специалиста первого класса. «Да, он здесь старожил. Третий год служит. Но ведь и я тут тоже теперь не гость», — подумал Русов.

Бакланов широким хозяйским жестом пригласил:

— Ну что же мы? Пошли в наши хоромы.

В домике — маленькая старая дверь, обитая внизу листом железа. На нем — грязные отпечатки ног. Три окошка, перед ними скамейка и деревянный столик. Бакланом толкнул ногой дверь. Жалобно заскрипев, она открылась вовнутрь. Русов вошел в домик, огляделся. Это ныло низкое, добротное, но запущенное помещение. Стены, наверное, забыли, когда их в последний раз белили. Койки стояли в два ряда, неровно, как молодые солдаты в строю. Койка в дальнем ряду у окна не прибрана; все, что ее окружало, резко бросалось в глаза. На тумбочке — стопка каких-то книг и журналов, на стене — портреты киноактрис, на подоконнике — сплющенные окурки и горелые спички. И над всем этим красовались выцарапанные на стене каракули — ДМБ, что, очевидно, означало «демобилизация». Видя, что вновь прибывший внимательно осматривает «красочный угол», Бакланов пояснил:

— Это моя резиденция. Так сказать, рабочий кабинет. — Он мог бы и не пояснять. Русов сразу понял это.

— А ты ложись на эту койку! На ней, между прочим, мой друг Коля Цибульский спал. Хороший человек. Да, кстати, как он там? Вот и я говорю, парень как парень, а здесь он что-то начальству не понравился. Вот эта — твоя тумбочка. — Бакланов открыл дверцу. На внутренней стороне ее была наклеена вырезка из журнала. Улыбающийся Жерар Филип обнимал за плечи какую-то кинозвезду. Бакланов подмигнул:

— Тоже Филипп. Только французский. Жил немножко веселее, чем я.

Русов снял панаму, присел на край кровати. Огляделся.

— Так, понятно… А табуретки у нас есть?

Рогачев усмехнулся: «Чудной какой-то этот сержант. Только заявился и уже говорит „у нас“».

— А як же. Тильки они в столовой стоят, — пояснил Кириленко.

Столовая — маленькая комнатушка. У окна — стол, обитый белой жестью. Здесь же печка, самодельный шкафчик для продуктов. У противоположной стены другой стол, вокруг него табуретки. Столы чисто выскоблены и вымыты, табуретки расставлены аккуратно. Нештатным поваром на точке работает Кириленко. Уже одно то, что здоровяк-солдат заботится о товарищах своих и много времени проводит у жаркой плиты, внушало уважение к Кириленко.

— О, здесь чувствуется хозяйская рука, порядок. А в той комнате… Это вам, Бакланов, просто повезло, что капитан пе зашел в домик. Койка-то у вас не убрана. Или здесь за беспорядок не ругают?

Солдаты переглянулись. Бакланов короткими сильными пальцами поскреб чуб,

— Ругают, говоришь? Все здесь бывает. Только на губу отсюда не сажают. Вон его посади, — Бакланов кивнул на ефрейтора, — так кто тогда работать будет? Сам капитан, что ли? Здесь, брат, тяжелая служба, тяжелые условия, ну и многого, что положено солдату по уставу, — нема. Следовательно, и с нас спрос такой. Вот.

Бакланову, убежденному в своей правоте, в том, что он живет не «как человек», было даже приятно говорить н лицо аккуратному сержанту о той суровой необходимости, которой этот сержант там, в Морском, наверняка не нюхал. Лишь одно удерживало Бакланова от прямой грубости: сержант только что приехал, и все население точки еще считало его гостем. А с гостем ругаться неудобно.

— А что здесь не уставное? Что положено, а нет? — спросил Русов, не желая уступать разбитному дизелисту. Спросил и тут же пожалел. Бакланов ответил с нескрываемым вызовом:

— Вот я, когда дождь, в мокрых сапогах хожу. А по уставу чуть ли не комната для сушки предусмотрена. Только нет этой комнаты. Раз! В прошлую ночь карабин Нике на череп упал. А для оружия по уставу комната положена. Два! Зимой «до ветру» в такое шаткое сооружение бегаешь, что насквозь продувает. А по уставу небось теплый туалет положен. Это три.

Ответить ему сержант не успел. Вмешался Кириленко:

— Ну что ты прицепився, як репей до штанив? Не успел человек приехать, а ты со своими уборными да едой лезешь.

Славиков улыбался: «А что, интересно».

— Правильно, кончайте этот разговор. — Подошедший Далакишвили тронул Филиппа за плечо:

— Пойдем перенесем продукты.

Бакланов расправил гимнастерку, надел панаму.

— Я что? Я ничего. Просто человек поинтересовался, и ему ответил.

Ночью станция работала по заявке КП. Русов сидел в кабине управления, возле одного из гудящих металлических шкафов, начиненного донельзя электронной аппаратурой.

Станция эта была хорошо знакома Андрею. На ней работал он сразу после окончания учебного подразделения. Позже освоил более мощную систему, а потому, как в таких случаях бывает, вспоминал он эту «старушку» быстро. И каждый ее блок, каждый переключатель как бы заново приобретал сейчас свое назначение, свою взаимосвязь со всем, что находилось рядом.

Да и характер работы поста отличался от других постов роты. И срочную служат два года. Тридцать третий работал «в курортном» режиме, а говоря понятнее, он не нес боевого дежурства по обзору воздушного пространства, и здесь при заступлении на смену не звучали торжественные слова приказа: «К охране воздушных границ Союза Советских Социалистических Республик приступить!»