Страница 31 из 41
— Ще трошки, Резо. Я цибулю разделаю, а ты картошку дочисти.
Трудной была прошедшая ночь. Дизелистам досталось. И у дизеля дежурить, и точку охранять. Что касается операторов, то о них вообще говорить не приходится. Менялись через каждые час-полтора…
…В кабине управления, как всегда, полумрак. За шторкой работает Русов. Володя Рогачев заносит данные в журнал. Сколько заполнено листов? Некогда считать.
— Николай, подай чернила, — обращается Рогачев к Славикову, который, сидя напротив, дремлет, прислонившись к стене кабины.
Славиков устало открывает глаза и, не меняя позы, шарит рукою по ящикам ЗИПа. Находит верхний, пытается выдвинуть, но из этого ничего не выходит. Встает и, зевая, открывает ящик. Квадратики-карманы ящика заполнены радиолампами. В большом кармане лежат на боку в безразличной позе две пузатые стекляшки — генераторные лампы. Славиков вспоминает, что их сменили при проведении станционного регламента. Еще тогда сказал он сержанту, что работают эти лампы хорошо и менять их, пожалуй, рановато. А сержант не согласился. Выработали, мол, срок, и нечего им делать в аппаратуре. «На любых экономь — только не на генераторных». Выходит, что сержант прав. Он как знал, что будет тревога и такая долгая работа. Кто может гарантировать работу этих снятых ламп? Вдруг, чего доброго, отказали бы, как тогда 6Н8 отказала. Не может себе Рогачев того простить. Никому не говорит, а вот все помнлт… Урок себе на будущее. А сейчас генератор работает как часы. Как бы не сглазить.
Славиков трижды как бы плюет в сторону.
— Ты что? — удивленно поднимает брови Рогачев. И тут же понимающе смеется: — Задумал что-нибудь? Глупости все это.
Славиков находит чернила.
— Давай наберу.
— На. Чувствуешь, вроде бы затихает?
Славиков смотрит на шторки, из-за которых доносятся редкие отсчеты двух целей. Потягивается.
— Курить охота…
Грустно улыбается, усаживается в прежней позе. Закрывает глаза. Светлая прядь волос падает ему на лоб.
Отбой дали днем, к концу третьих суток. Умолкли вентиляторы, открылась дверца кабины управления. А на пороге станции еще с минуту стояли Кириленко и Славиков. Стояли, закрыв руками глаза. Постепенно отнимали ладони. Но все равно солнечный свет резал глаза до слез.
К станции подошел Русов. В брюках и майке. Босиком. Сказал, улыбаясь:
— Ну все! Отработали. Всем собраться у домика!
Когда все собрались, Русов сказал:
— Звонил капитан Воронин, сказал, что командование объявило благодарность всем постам нашей и соседней части. Значит, отмолотили как надо. А теперь — всем отдыхать. Кому где нравится.
— О! Проникновенная команда, — просиял Славиков, дружески хлопая по плечу Бакланова.
Тот закрыл глаза и, блаженно улыбаясь, покачал головой. Он разделял мнение Славикова. Еще бы, их любимое место отдыха — в тени под кабиной управления. Обычно сержант не разрешал, а сегодня — пожалуйста. И странное дело, всего полчаса назад хотелось спать, а сейчас, когда разрешено, спать не хочется. Только голова тяжелая, точно ее свинцом залили.
Пройдите по посту 33. Можете громко разговаривать, даже петь песни — солдаты не проснутся. Они спят везде, где есть хоть маленькая тень: под кабиной управления — Бакланов и Славиков, под дизельной — Далакишвили, на полу между кроватей — Русов, во второй комнате между столом и стеною — Кириленко.
Единственный бодрствующий — ефрейтор Рогачев. Он ляжет спать через два часа, а как бы хотелось прямо сейчас! Пробовал сидеть в домике, читать газетную подшивку — бесполезное занятие: вязкая дрема наваливалась тотчас же, и он начинал клевать носом, «бодать», головою стол… Рогачев держится подальше от сонного царства, бродит, насвистывает протяжную мелодию будущей песни. Вот подождите, скоро он выдаст ее ребятам.
Приезжал старшина Опашко, привез чистое белье, газеты и письма. Ребята уже спали, и потому в домике на тумбочках неразобранные лежат письма и газеты.
Улыбается во сне Резо, шевелит губами. Ему снится проспект Руставели, увитый плющом балкон родного дома. В комнате собралась семья: седоволосый, грузный и очень добрый отец, Леван Вахтангович. Мать с младшим братишкой Романом, старший брат Шота с невестой. У него красивая невеста. Они оба такие счастливые. А еще в углу в кресле сидит бабушка. Отец читает большую газету, в которой сообщается о том, как был посажен самолет-нарушитель и что среди солдат, заставивших сесть этот самолет, был их сын Резо Далакишвили. Солдат радиотехнических войск. Ему сам Министр обороны вручил медаль. Вот опа, на груди. А вот и сам он стоит в дверях родной квартиры, за портьерой, и поэтому родные, не видят его. А он стоит с чемоданчиком в руке и слушает, как отец читает газету. Резо поправляет медаль. Какая она блестящая и новенькая!
Спит расчет маленького южного поста. Он выполнил смою задачу. Он заслужил право на отдых. А в Москве, н многоэтажных сверкающих стеклом зданиях, идет напряженная работа. Сотни сотрудников Министерства иностранных дел, Министерства обороны, сотрудников специальных служб выясняют обстоятельства, при которых «пытался заблудиться» иностранный самолет. Извиняются иностранные дипломаты, изворачиваются «заблудившиеся» пилоты. Может быть, завтра в центральной прессе будет опубликовано важное сообщение, а может, такого сообщения не будет. Если даже и будет, все равно не узнают родные Далакишвили о гордости их сына, солдата, мечтающего совершить подвиг. Не узнают потому, что солдаты умеют молчать. Такая у них служба.
23
Если в сорок лет люди относятся к внезапным телеграммам с опаской, то в двадцать — море по колено — беззаботное мальчишеское любопытство:
— Кому телеграмма, товарищ старший лейтенант?
Маслов жестом факира провел листком бумаги перед носом любопытных:
— Угадайте!
А как угадать, если ни у кого в ближайшие два месяца дня рождения не ожидается. Однако всем ясно: раз замполит улыбается и шутит — это что-то хорошее, значит. Маслов тянуть за душу не любит, спрашивает, глядя на Русова:
— Так никто телеграмму не ждет?
У Андрея радостно застучало сердце, почувствовал, как заполыхало лицо: «Неужели? Да, конечно, от нее!» Ответил:
— Я жду.
— Ну, раз ждете, вручаю лично. Хотели передать по телефону, но слова на бумаге особой силой обладают. Так?
А Русов ничего уже не слышит. Спешит отойти в сторону. Торопливо раскрывает сложенный вдвое листок. «Вылетаю пятницу. Встречай вечером автобусом Прибрежном. Целую Люда».
«Ну, отчаянная девчонка! Надо же… Едет ко мне. Нет, не едет, а летит. Летит! Слово-то какое! Будто на крыльях своих…» — радостно думал Русов. И вроде бы не стало поста 33 и товарищей. Только видится ее лицо. Маленькие с ямочками в уголках губы, в глазах плещется нежность. Для него, для Андрея. Боже, какое счастье! Но мало-помалу он возвращается к действительности — на эти берега, на землю, где стоит. И снова видит смеющихся ребят: Славикова, важно читающего свою «Учительскую газету», и добродушно щурящегося на солнце Кириленко…
«Приедет она вечером, а в Прибрежном гостиницы нет… Где устроить ее? У кого? Потом и мне надо отпроситься. А вдруг опять учения? Или еще что срочное по службе», — тревожится сержант.
Сразу столько вопросов! И Русов идет к замполиту. С ним легко все можно разрешить. Он не станет допытываться, каковы отношения между Андреем и Людой. Раз летит, значит, любовь…
— Увольнение мы вам дадим, — говорит Маслов. — А где ей остановиться? На всякий случай сходите к хозяйке, у которой сначала жил лейтенант Макаров… Думается, это самый хороший вариант. Кто останется за вас на точке?
— Рогачев.
— Ну что ж. Пусть он.
Бакланов, Далакишвили и Рогачев сидят в домике, беседуют. Загорелые, крепкие ребята.
— Вот чего себе не могу представить… Как наш сержант целуется? Комедия… Неужели такое с ним бывало?