Страница 19 из 41
— С денежками только Василь Резниченко. Потому как холостяк, а остальных жинки наверняка выпотрошили. Хотя тот не рыбак, кто заначку не сделает.
— Резниченко — это что орденом награжден?
— Да. Трудовое Красное Знамя на целине заработал и у нас медаль «За трудовую доблесть». Вот так, Филипп. Резниченко что! — продолжал Замула. — Ты у Ивана Ивановича в День Победы ордена видел? Вся грудь — от плеча до плеча. Морская пехота. Весь изранен. Три раза тонул. В декабре сорок первого несколько часов плыл вдоль побережья с донесением. Вот так.
— Юлькин отец?
— Он самый. А ты бы спросил у него как-нибудь на правах будущего родственника! — Замула засмеялся.
«Ишь ты, — подумал Филипп, — и этот знает, что я за Юлькой ударяю…»
Рыбаки приближались. Уже слышны были оживленные голоса. Впереди шагал Иван Иванович. Глядя на него, Филипп признался:
— До родственников нам еще — как отсюда до Африки.
— Да что ты говоришь? — удивился Замула. — А я-то прикидывал, что осенью комсомольскую свадьбу сыграем. Новому рыбаку с дочерью рыбака… Звучит? А может, все же закатим, а?
— Посмотрим, — дипломатично ответил Филипп. «Ладно, покалякаю малость и двину в совхоз», — решил он.
13
Еще утром, приехав в Морское, Андрей Русов заказал на вечер переговоры с Людмилой. Не потому, что за это время получил от нее лишь четыре письма, а сам написал намного больше, а просто очень хотел услышать ее голос. Разница во времени позволяла ему звонить, когда Людмила могла быть дома. Если в Морском сейчас пятый час вечера, то на Урале — седьмой. Андрей, не очень веривший в то, что заказ вообще состоится, с радостью узнал, что Оренбург заказан.
— До пяти часов еще сорок пять минут, — сказала девушка в очках, сидевшая за телеграфным аппаратом и у телефонов. Аппарат застучал, и белая стружка телеграммы стала укладываться на пол.
— Разговор мы гарантируем не сразу, в течение часа, начиная с пяти, — опять тем же строгим тоном предупредила девушка, но Андрей заметил, что за стеклами очков вовсе не сердитые глаза, что девушка очень хочет казаться строгой и самостоятельной. «Работает недавно», — подумал Андрей и вспомнил, как долго и наставительно говорила с ней уходившая домой сменщица.
Андрей сел на скрипучий старенький стул. Раньше, когда он служил в Морском, бывать здесь приходилось часто, но за время, пока не был на почте, ничего не изменилось. Все та же фанерная голубая будка, легонькая дверца… «Изоляция — шик модерн!» — улыбнулся Андрей. На стене все тот же плакат, призывающий граждан хранить имеющиеся у них лишние деньги в сберегательной кассе. Бодрый молодой человек загадочно улыбался с плаката, суля тем, кто последует его призыву, простиравшееся за спиной голубое море, белый пароход и пальмы на курортном берегу. Все, кроме пальм и курортного берега, у Русова было в избытке, содержание плаката он знал наизусть и потому думал о предстоящем разговоре с Людой и о сегодняшнем дне…
Перед собранием забежал он на позицию роты капитана Шахиняиа. Туда, где раньше служил. Заглянул на свою станцию, поговорил с ребятами, с лейтенантом Кучеровым.
— Ну и как там тридцать третий пост? — спросил лейтенант. — Курорт по сравнению с нашим?
Раньше бы, до прихода на тридцать третий, Андрей подтвердил бы — точно, курорт, но сегодня служба там не казалась ему легкой и безоблачной. Хотя, безусловно, здесь, в расчете Кучерова, работа потруднее. Расчет включен в график боевого дежурства, и одно это говорило о многом…
Русов ответил, что работы хватает, не боевой — так другой.
— Это факт, — согласился Кучеров и задумчиво добавил, что лейтенант Макаров все в госпитале…
— Как его здоровье? — поинтересовался Андрей. Он лишь по разговорам знал о лейтенанте Макарове, начальнике тридцать третьего поста. Слышал, что Макаров — «морж», что зимой, идя купаться, поскользнулся, сломал ногу и, пока добрался до поста, крепко простыл…
— Да что-то с легкими. И закаленный вроде был, а вот не уберегся.
— Вылечат. Сейчас не такие болезни вылечивают, — убежденно сказал Русов.
— Должны. Иначе всю госпитальную медицину надо переквалифицировать в управдомы.
Довольный своим отношением к медикам, двадцатилетний крепыш Кучеров дернул за околыш полевую фуражку и протянул крепкую, сухую ладонь:
— Ну, будь здоров, Андрей! Всего! Как похудею здесь, попрошусь на тридцать третий.
— Милости просим. Только и у нас не поправитесь, это точно.
Да и вряд ли лейтенант Кучеров у себя на точке похудеет. У него от природы широкая кость. Оба поняли друг друга, засмеялись.
— Ну, всего!
— А мы же на партсобрании еще встретимся, — начал было Русов, но лейтенант Кучеров кивнул на вращающиеся антенны станции;
— Дежурю.
Едва лейтенант отошел, как Андрея окликнули:
— Товарищ сержант! Ру-сов!
У края капонира стоял нескладный солдат в гимнастерке, расстегнутой до пояса, — дизелист Цибульский. Тот самый, которого перевели сюда с тридцать третьего поста на перевоспитание. Дружок Бакланова.
— Приветствую вас, — сказал Цибульский и жестом испанского гранда снял панаму, махнув ею перед собой. — Прошу прощения, мы нынче — кот ученый, все ходим по цепи кругом, и отойти, сами знаете, нельзя… — Цибульский имел в виду работающую в капонире станцию и то, что он сейчас дежурный дизелист. — Как там, на тридцать третьем? Не обижаете наших ребят, товарищ сержант?
— Да кого как, — уклончиво ответил Андрей.
— Это зря. Не надо обижать «стариков». Им служит. ь-то осталось всего девяносто три дня…
Андрей улыбнулся. До чего же Цибульский похож на Бакланова! А внешне вроде полная противоположность — высок, черняв, глаза с грустинкой.
— Уедут домой живыми, здоровыми, — шутливо пообещал Русов.
— У меня к вам просьба. Я Филиппу письмо написал. Так зачем загружать почту, и опять же фактор времени. Обождите секунду — оно в дизельной.
Он метнулся к станции, нескладно махая руками, исчез в капонире. Андрею не хотелось брать это письмо. А вдруг в нем какие-нибудь разговоры «об выпить». Так, кажется, говорит одессит Цибульский. За Цибульским такое водилось. Что может быть нелепее, чем сержант, выступающий в роли связного между двумя солдатами, решившими…
А, ладно! Придумать шут знает что можно. Письмо есть письмо. Да и с чего вдруг все эти мысли. Служат люди в разных населенных пунктах. Им встретиться не так-то просто…
Прибежал запыхавшийся Цибульский:
— Вот. Будьте любезны!
— Передам. — Андрей взял конверт и едва сдержал улыбку. Красным карандашом от угла к углу было написано традиционное препровождение: «Почтальон, шире шаг!»
— Больше никаких поручений и пожеланий? — спросил Андрей.
— Увы…
Цибульский хотел еще что-то добавить, но его позвал лейтенант. Андрей заметил — Цибульский встрепенулся, пальцы его поспешно пробежали по расстегнутым пуговицам гимнастерки, точно по кнопкам баяна, и пуговицы застегнулись все до единой. И еще одно запечатлелось в памяти: значок в виде щитка, на значке цифра «2». А ведь больше двух лет у Цибульского был третий класс… Значит, сдал на второй. Подтянул его все же лейтенант Кучеров. Конечно подтянул. Вот сейчас слышен их разговор:
— Горючее в ГСМ почему не закатили?
— Как же не закатил, товарищ лейтенант? Закатил и перекачал, а это уже пустые бочки, тара, так сказать… Увозить-то не моя забота.
— Добро. Не отходите от станции.
…До начала партсобрания Русова вызвал к себе капитан Воронин. Подробно расспросил, как идут дела на посту, в чем требуется помощь. Маслов сразу от дверей протянул руку, поздоровался. Присел на корточки возле открытого шкафа и, копаясь в бумагах, спросил у Воронина:
— Насчет разнарядки говорили уже?
— Успеется, — недовольно буркнул капитан, и Андрей понял, о чем речь. Об училище. Видно, прибыла разнарядка, а с сержантами еще раньше говорили на эту тему. Все Маслов старается. Послушаешь его — вообще вроде бы и незачем возвращаться в народное хозяйство. Боевая готовность, обороноспособность страны! Правда, на подобные беседы вызывались не все сержанты. Есть один, который сам рвется в военное училище, а ему замполит напрямик рубит: «Рановато вам, товарищ Кузько, об офицерских погонах думать. Послужите еще полгодика, оправдайте звание младшего сержанта, подтяните расчет, а тогда и…»