Тревожный берег

Помолчали. Русов думал о своем, о том, что вчера написал Людмиле еще одно письмо, а от нее пока нет… Зато потом при встрече она снова может сказать: «Но я о тебе каждый день думала». А Славиков говорит, что Русову повезло. Может быть…

Незаметно дошли до совхоза. Вот уже до ближайшей хаты какая-то сотня метров осталась. Видно, как во дворик вышла женщина в белой косынке, стала снимать с веревки белье, трепещущее на ветру.

— Куда думаешь пойти? — поинтересовался Славиков и, узнав, что ничего конкретного Русов не наметил, посоветовал:

— Здесь три достопримечательности. Старая крепость. Вернее, развалины. Ужас сколько лет им! Наверное, еще начала нашей эры. Табличка имеется, что охраняется государством, а там, по сути дела, и охранять нечего. Археологи бывают. Вот, наверное, из-за раскопок и охраняется.

Второе — причал. Тоже старый. Там в воде сваи видны — зеленые, лохматые. Можно прекрасно посидеть, поразмышлять под плеск волн. Интересно бывает, когда вечером мотоботы рыбацкие приходят. Это часиков в девять.

Ну и третье — местный Дом культуры. По здешним масштабам — дворец. Вот там в библиотеке и работает наша Юля.

— А ты куда стопы направляешь? — спрашивает Андрей.

— Я-то? О, у меня есть один местный Попов. Радиолюбитель экстра-класса. У него в доме, представь себе, с половины мира радиовизитки собраны. Ну вот мы и пришли. Так с чего же ты решил начать знакомство с Прибрежградом?

— Для начала пройдусь по улицам.

— Не «цам», а «це»! — Славиков поднял вверх палец. — Одна здесь улица, сержант! Всего одна!

Русов улыбался:

— Давай двигай, профессор!

— Эх, мать моя старушка! — Бакланов опрокинул на себя ведро воды. — Давай еще!

— Зараз! — ответил долговязый парень в майке-сеточке и соломенной шляпе. Подхватил ведро и скрылся в дверях. Бакланов снова склонился над двигателем. Вкрутил очередной шуруп в трещину, идущую вдоль корпуса. Кропотливая это работа — вкручивать один в другой шурупы. Миллиметр за миллиметром, сантиметр за сантиметром затягивается трещина. Медленно, но надежно. Филипп уверен — двигатель заработает. Вот жаль только, времени свободного нет. Пока не приехал этот Русов, на все времени хватало — и на ремонт, и на сердечные дела. А теперь…

«Ну, на сегодня, пожалуй, хватит, к Юле успеть надо», — решил Бакланов. Он сел, вытер ветошью руки.

— А вот и мы! — В сарай вошел парень. Поставил ведро, удивленно посмотрел на Филиппа: — Перекур или как?

— Шабаш! На сегодня хватит. Лей!

Долговязый взял ведро, недовольно проворчал:

— Надо бы поскорее закончить. Что-то ты редко приходить стал.

— Да, редко… Зажали, брат. Да так, что не пикнешь.

— Лейтенант разве вернулся из госпиталя?

— Лейтенант… Между прочим, есть чин поехидней десяти лейтенантов, вместе взятых.

Долговязый, Петро Семенюк, сам недавно пришел со срочной, а поэтому кое-что в солдатской службе понимал. Правда, службы он не хлебнул. Служил в большом штабе писарем. Но по рассказам знал, что маленькие начальники всегда занозистей больших. В совхозе Семенюк работал экспедитором. На работу не жаловался и, как сам говорил: «Судьба пока не обижает».

Прошлой зимой попали в руки Семенюка два негодных двигателя. Семенюк зажал один из них. С недели на неделю ожидалось прибытие новых движков для поливки, и тогда… Восстановив старый, подкрасив его, можно будет сбыть кое-кому налево. Бумаги левакам не всегда нужны. Дело бы, конечно, не выгорело, если бы не этот солдат. Золотые руки. Это он подал идею насчет ремонта. Все остальные идеи принадлежат, разумеется, экспедитору Семенюку. О них Бакланов пока не знает. Ему, видите ли, очень хочется «оживить» движок. Пусть оживляет. Но теперь Бакланова кто-то зажал.

— И хто ж к тэбе зараз пристал?

— А ну его! Дай-ка тряпку. Зеркальце есть?

— Есть. А как же. Все хочешь библиотекарше понравиться? Юлька — дивчина голубых кровей. А Ксанка что, уже не нравится? Ты ж, кажуть, прошлым летом чуть сватов ей не прислал?

Семенюк захохотал, запрокинув кадыкастую шею,

— Иди ты… знаешь куда! — рассердился Филипп.

— О, уже и обиделся! Це я так. Шуткую. Ну ладно, хватит. Хиба ж я до женитьбы сам не такой, як ты, був? Такой. Тильки знаешь, скажу тэбе, як другу. З Юлькой — пустой номер. Если даже серьезно надумаешь, не пойдет она за тэбе.

— Это еще почему? — прищурился Филипп.

— А потому, что в батьку. Серьезная. Понял? Да еще и культурная. С книгами знает дело, бачишь? В институт вот поступать надумала.

— Культурная? — Филиппу стало обидно. Ему всегда было обидно, когда кого-то, а Не его называли культурным человеком.

— Я, между прочим, не меньше ее читаю. А вот там, — Филипп кивнул на лежащую в углу гимнастерку, — в кармане стихи. Мои личные, между прочим. Вот ты стихи пишешь? Пишешь?

— Хиба ж я дурный?! — засмеялся Петро. — Да я и без них вот так, с присыпочкой проживу. Стихи… Знал я одного. Тоже гарны вирши складал. Тоже этот, ну как его?.. Ну, с парусом! О, романтик! На целину подался орден зарабатывать. Он тоже, брат, как ты, считал меня, между прочим…

Семенюк не заметил, как применил излюбленную баклановскую связку слов, это неизменное «между прочим».

— Но остался этот романтик с носом, а я при симпатичной жинке. Вот так! — И Семенюк, едва они вышли из сарая, позвал жену.

На крыльцо вышла молодая красивая женщина. Черноокая, косы тугой короной уложены на голове.

— Ну, чего там еще?

— Помнишь, Галю, як ухаживал за тобою Василь Рез-ниченко? Все вирши под окошком читал. А я и без вир-шев его обошел, а, Галю?

— А ну тебя, — махнула рукой женщина и сердито свела брови в линию.

Может быть, просто показалось, а может, на самом деле заметил Филипп в глазах женщины обиду и грусть. Она словно стыдилась прошлого, тех воспоминаний, которые только что разбередил ее муж.

Галина ушла, а Петро, криво улыбнувшись, по-своему расценил ее уход:

— Во, видишь. Бабы, они, хлопче, решительность любят и ужасно серчают, когда им про слюнтяев напоминаешь. Так что учти. Забрось свои стихи за печку и берись за дило.

— Ну, ты даешь, — засмеялся Филипп. Ему почему-то стало весело. «А что, если действительно быть понапористее, а?» — подумал он и спросил: — Значит, считаешь, что и культурные любят напор и смелость?

— Факт, — дурашливо улыбаясь, согласился Петро. — Ну так в чем же дило? Казаки мы чи ни? Действуй!

— Буду.

— Правильно!

И Семенюк шлепнул Филиппа по голому, крутому, как каменная глыба, плечу.

…Бакланов шагал по широкой совхозной улице. Возле магазина стояла группа парней. Они хорошо знали Филиппа. Бакланов хотел отделаться одним приветом, но не тут-то было. Двое из парней осенью собирались в армию и при виде бравого солдата решили выяснить кое-что о военной службе. Посыпались вопросы: как попасть в саперные войска? Кого посылают учиться на сержанта? Дают ли хромовые сапоги к выходному обмундированию? Да и как она вообще, служба, — тяжелая? Эти вопросы еще более подняли настроение у Филиппа. Он ответил на все, о чем спрашивали, а насчет службы пояснил:

— Как видите, не жалуюсь, сам себе голова.

Вынул коробку «Казбека», которую ему сунул Семенюк. Пусть не думают, что солдаты курят только дешевые сигареты. Широким жестом протянул папиросы:

— Желающие закурить, считаю до тридцати!

Сейчас же к раскрытой коробке потянулось несколько рук. Среди парней прошел одобрительный шумок. Но Филипп себе на уме:

— Пятью шесть — тридцать!

Засмеявшись, захлопнул коробку перед носом ребят. Но тут же раскрыл ее и, потирая нос, сказал:

— Берите, берите, я шучу.

Парни оценили шутку, засмеялись. Смеялся и Филипп.

Вся компания шла по улице, слушала наставления бывалого солдата.

— Между прочим, одно могу посоветовать, как родным. Не рвитесь в мелкие части. Если утром в части кричат: «Здравия желаем, товарищ полковник!» — это еще куда ни шло, в такой части солдат — что иголка в стогу сена. А если: «Здравия желаем, товарищ капитан!» — дело похуже, там тебя тот капитан каждое утро видит. Ну, а если тишина и начальник над всеми какой-нибудь старшина или сержант — страшное дело. Может, там людей-то всего раз, два да обчелся… А считать тебя будет тот старшина по семь раз на дню… Одно, братцы, точно: на легкую службу, на отдых не настраивайтесь. Бывают, конечно, моменты… Но главное — привыкайте к дисциплине и порядку, тогда и служить будет легче.