Алиенора Аквитанская

Впрочем, для того, чтобы оправдать авторов, слишком «романизировавших» биографию Алиеноры, достаточно сказать, что и «историки» Средневековья большей частью поступали в этом смысле ничуть не лучше. Они также довольствовались лишь чтением литературных текстов (естественно, ведь они куда доступнее, чем грамоты, хартии или реестры счетов), преобразуя их в исторические источники, чтобы, приложив минимум труда, блестяще синтезировать полученную таким образом информацию.

Как тут не тревожиться: только представьте себе «Картину нравов XX столетия», который ученый третьего тысячелетия мог бы создать, основываясь на творениях Жана Жене или театре Ионеско; а если бы ему попались на глаза — История знает подобные случаи! — подшивки «Франс-Диманш»… Можете себе представить, как мы будем выглядеть в глазах грядущих поколений?

Помимо литературы такого рода, существует единственный написанный по-французски труд, из которого можно черпать подлинную историю жизни Алиеноры. Здесь приводятся документы того времени, просеянные сквозь сито самой придирчивой критики. Речь идет об исследовании Э.Р.Лабанда (E.R.Labande), названном автором «К вопросу о правдивости образа Алиеноры Аквитанской» («Pour une image veridique d' Alienor d'Aquitaine»). К сожалению, познакомиться с этим на самом деле важнейшим исследованием, богато проиллюстрированным выдержками из исторических текстов, с исследованием, благодаря которому перед нами с поразительной ясностью встает незабываемый в силу своей правдивости портрет Алиеноры, имели возможность только читатели одного из номеров «Бюллетеня Общества западных антикваров» («Bulletin de la Societe des Antiquaires de l'Ouest», 4-me serie, t.II; 1952, 3-me trimestre, pp. 175–234).

Подобная ситуация — отнюдь не исключение, она повторяется очень часто. Сколько раз о персонажах, событиях, нравах «Средневековья» широкий читатель узнавал лишь из внушительного количества совершенно фантастических россказней, тогда как точные и достоверные исследования оставались почти не известными публике только из-за того, что они были опубликованы в изданиях, доступных лишь бесконечно малому числу читателей, и без того уже хорошо знающих проблему. Полагаю, дело тут еще и в излишней скромности ученых, и как тут не пожалеть о преследующем их страхе перед упрощением излюбленной темы, из-за которого все большее и большее количество интересующихся историей своей родины людей лишаются информации, необходимость в которой испытывают все острее. Самоустранение этих ученых от популяризации своих достижений, их стремление держаться в стороне резко контрастируют с многословием других, уверенных в своем праве на трактовку исторических документов при помощи высосанных из пальца суждений и комментариев. А именно с этим мы, увы, так часто сталкиваемся в университетских кругах.

За пределами Франции Алиенорой и ее временем занимались блестящие историки, среди которых первой хочется назвать американку Эми Келли, чей труд под названием «Алиенора Аквитанская и четыре короля» («Еlеаnог of Aquitaine and the four kings») был опубликован в 1950 г. издательством Гарвардского университета «Harvard University Press», переиздан и дополнен там же в 1959 г. Исследование Эми Келли примечательно как основательностью, так и живостью, виртуозностью письма.

Нам, читателям, остается только следовать шаг за шагом за историками, узнавая подробности и любуясь блеском деталей. Первое издание книги Э. Келли посвящено главным образом жизни самой Алиеноры, тогда как второе рассказывает обо всем ее окружении: Людовике VII, Генрихе II, Ричарде и т. д. Жаль только, что автор, несмотря на все свое мастерство, иногда чересчур увлекается второстепенными персонажами, теряя из виду главное действующее лицо. И второе. Ни в первом, ни во втором издании не были использованы подлинные письма и хартии Алиеноры, — об этом можно судить по замечанию, сделанному X. Дж. Ричардсоном в его столь же богатой информацией, сколь и не отступающей от темы статье под названием «Письма и хартии Алиеноры Аквитанской» («The Letters and charters of Eleanor of Aquitaine»), опубликованной в «Английском историческом журнале», («English historical review», № CCXCI, vol. LXXIV, pp. 193–213 (1959)). Между тем, именно письма, хартии и реестры счетов порой снабжают нас в изобилии деталями, почерпнутыми из самой жизни, и раскрывают перед нами психологию людей интересующей нас эпохи.

Возможностью написать настоящую работу автор также во многом обязан всегда увлекательным и полным проникновенных замечаний статьям Риты Лежен, особенно — тем разделам, которые она посвятила «Роли Алиеноры Аквитанской в литературном процессе» («Role litteraire d'Alienor d'Aquitaine») на страницах «Cultura neolatina», XIV (1954), pp. 5-57. И, естественно, нельзя не назвать пять томов исследования Рето Беццолы, вышедших в Париже в 1958–1963 годах под названием «Корни и формирование куртуазной литературы на Западе (500-1200)» («Les Origines et la formation de la litterature courtoise en Occident (500-1200)».

Нам приходилось цитировать и работы многих других авторов. Среди них нельзя не упомянуть труды Ж. Буссара, Р. Форевилля, Ф. М. Поуика и другие исследования по истории Анжу и Нормандии, ставшие к сегодняшнему дню классическими.

Однако мы поступили бы несправедливо, если бы не назвали также имена летописцев, хронографов и анналистов, которых так часто и с таким удовольствием цитировали. Это Вильгельм Ньюбургский, Гервасий Кентерберийский, Роджер Ховден, Ричард Девизский, Рауль де Коггесхолл и наконец Ро-бер де Ториньи, хроники которого представляют собой исторический памятник, вполне достойный того, который он возвел на горе Сен-Мишель, где и был аббатом в монастыре. Произведения названных выше авторов великолепно изданы в Лондоне под названием «Chronicles and Memorials of Great Britain and Ireland during the Middle Ages» (Rolls Series, 1858–1899). Желающие могут найти весьма подробный справочный аппарат по этой теме в двух уже упоминавшихся выше книгах Э.Р.Лабанда и Эми Келли, что освобождает нас от необходимости приводить его здесь.

Нужно сразу сказать, что в данной работе есть один существенный пробел: она не содержит ни одного из тех категоричных суждений, которые так характерны для большинства исследований, когда речь заходит о Средневековье. А ведь такие суждения давно уже стали освященной долгим употреблением привычкой. Стоит, к примеру, заговорить об античности или о веке Людовика XIV, услужливая память тут же подсказывает: грандиозные пиршества, придворные скандалы. И, напротив, говоря о средних веках, считается необходимым отметить хотя бы в нескольких прочувствованных фразах, что, несмотря на наличие рыцарства, куртуазности и кафедральных соборов, людей в эту эпоху иначе, чем горемыками, и не назовешь, все они были грубыми и невежественными, знатные сеньоры отличались жестокостью, духовенство — распутством, простой народ страдал от недоедания[27] и нищеты. Если этого не скажешь, прослывешь наивным. Вполне может оказаться, что тот, кто предпочитает Мон-Сен-Мишель церкви Сен-Сюльпис или храм Мадлен в Везеле храму Мадлен в Париже, на самом деле проявляет некоторую наивность, потому что, впадая в эту «ересь», он непременно услышит, как другие со снисходительными улыбками напомнят: нет, Средневековье — отнюдь не «идиллическая» эпоха. После чего толком и не поймешь, что же такое наивность, потому что — разве хоть какую-нибудь эпоху в истории человечества можно назвать «идиллической»? Попытаться окрасить тот или иной период из десяти веков, из которых слагается пресловутое «Средневековье», в иные, кроме привычных сумеречных, цвета — разве это равносильно тому, чтобы признать: эти десять веков не знали гнета страданий и нищеты, несправедливостей и низостей, которые не выкинуть из судьбы человечества со времен сотворения мира?

А ведь не так уж трудно заметить, что одну эпоху от другой отличает, прежде всего, шкала ценностей. Так, для XIX века сам термин «ценности» подразумевает те из них, что могли быть замешаны в биржевой игре, тогда как для Средневековья речь шла совсем об ином: в это время ценным считалось все то, что приносило успех рыцарю — его красота, его мужество и так далее. Что же до того, будто далеко не все рыцари были одинаково храбры и прекрасны, и определение «ценности» в данном случае требует, прежде всего, определения самого понятия рыцарства, — разве это не простой трюизм? Разве опыт повседневной жизни не подсказывает нам, что человек редко бывает совершенным?

27

Или, может быть, даже и не стоит говорить о «недоедании» как таковом, потому что, если верить некоторым современным авторам, у людей тогда попросту не было элементарных понятий о правильном питании. — Прим. автора