Страница 3 из 4
- Клянусь блистательным усом Пророка! - воскликнул Вельский, - если бы я был Великим Султаном, в гаремах моих было бы столько Одалиск сколько роз садах моих; но все эти девицы и дамы были бы лучшим цветом моих Гинекеев: все они так прелестны! Генерал, щурясь, пристально всех их рассматривал. И в самом деле, вечеринка была блистательная! Некоторые из дам и кавалеров были в костюмах и масках, другие без масок. - Посмотрите, как ласков этот голубой атласный корсет обнимает полувоздушну талию этой молодой андалузянки, с блестящими как жемчуг зубами; кажется, он весь прилип к ней, нет ни одной складки, ни одной негладкости: белая, пышная кисейная юбка, опущенная немного ниже колен, свободно и без ревности дает видеть ненасытным глазам стройную и прелестно округленную ножку, которую с жададностию обхватывает черный бархатный башмачок, почти весь открытый и с маленькою золотою пряжкою: не слышно, как она ступает; при каждом полете ее, голубая атласная подвязка блестит и мелькает, заставляя сердце упоенного любовника трепетать учащенным биением… О Урсула блаженная! разве не видите вы, как страстно он прижал ее к пламенеющей груди своей, прежде чем выпустить ее из своих объятии и передать другому кавалеру… между ими один только воздух. Но не грусти, молодой человек, ты не надолго с нею расстался! К каштановым волосам ее приколота роза.- Как пленительна и эта белокурая девушка в малиновом сарафане; как пристала к голубым глазам ее эта серебряная глазетовая повязка; белые руки ее обнажены по локоть, как милы эти красные сафьянные чоботцы; в косу ее вплетена алая лента; святые угодники! Какой пышный бант в этой русой красе девичьей!… А ты, таинственная незнакомка,- кто ты, очаровательница? Какой пленительной белизны, какой сладострастной округлости твои обнаженные руки; как обольстителен этот золотой браслет на этом снегоподобном мраморе с голубыми жилками; мягкие и как шелк блестящие кудри твои, чародейка, рассыпанные по твоим плечам алебастровым, чернее потухшего угля; все формы ее прелесть и воздух; все движения - жизнь и гармония; нет слов - в звуках языка человеческого, нет красок на палитре Рафаэлевой, чтобы изобразить эту волшебницу: если бы я был Праксптелем или Качовою, клянусь вам знаменитым прахом всех катакомб римских, я бы пошел на пытку и плаху, чтобы мне изваять только к ней статую!… Силы небесные! свейте эту ревнивую маску с лица прелестницы!…
Какая блистательная смесь кадрилей и одеяний!… Как мила эта пышная роза на груди этой молодой италиаыской садовницы; и как печален этот прелестный букет в руках этой старой ведьмы!…
А этот господин в красном французском кафтане с стразовыми пуговицами, из-под фалд которого, сзади, виден закорюченный хвостик; в напудренном парике с пуклями, который прорезывают два небольших и блестящих как отполированный агат загнутых рога; с дворянскою шпагою восемнадцатого столетия и с собачьей мордою?… Клянусь вам, если бы это не была только маскерадная вечеринка, его бы можно было назвать самим Сатаною!…
Взгляните на эту молодую савоярскую крестьянку, роскопшую как весна в своем цвете: она ласково сидит на коленях у своего мужа; левую руку свою, обвив ее около шеи своего друга, она положила ему на голову, подняв вверх два пальчика, прелестные, стройные, с блестящими и розовыми ногтями, обведенными по краям опалом или перламутром - большой и указательный: другою нежно держит она его за подбородок, приподняв ему немного голову, и говорит: "Посмотрите, как он любезен!" - Картина и группа прелестная!…
И генерал не знал, на которой из очаровательниц остановить ему глаза свои. Он чувствовал, что ему легче, веселее, игривее; что он смотрит на предметы, как они представлялись ему лет за пятнадцать, то есть ярчее, живее, цветистее; что кровь течет резвее по жилам его: столько-то справедливо, что есть звуки, формы и фантазматы, которые имеют силу магическую, и что сердце никогда совершенно не стареет!
И вся станционная компания - и сам даже офицер внутренней стражи (за исключением доктора Генкера, который, с закрытыми уже глазами и в степенной неподвижности, опустил бесконечный и перпендикулярный нос свой в недопитый им еще стакан пунша),- и вся станционная компания, повторяю, была внимание и нетерпение.
- Я не буду описывать вам,- продолжал путешественник, нимало не заботясь о том, чтобы скорее удовлетворить любопытству своих слушателей,- я не буду описывать вам костюмов, кадрилей и масок; это бы значило употреблять во зло ваше терпение; скажу одним словом, что все они, более или менее, отличались вкусом и выбором; но были, однако ж, и маски странные, фантастические: например, тут ходила лошадиная нога, там ветряная мельница, размахивая своими крыльями; здесь летал безобразный нетопырь, там выступал скелет отвратительный: от всепожирающего разрушения уцелели одни только глаза, страшно вращавшиеся в их костяных орбитах; тут поражал зрение могильный вампир с окровавленною пастью, в истлевшем саване и с такими же волосами, готовыми разлететься пеплом при первом на них дуновении; там, вроде гнома, катилось что-то похожее на колесо без обода, и в ступицах коего, по обеим сторонам, пылали два страшные глаза, а вместо спиц торчали уродливые и тинистые руки; одним словом, противуположность была блистательная: жизнь, цветы и прелесть сливались с безобразием и гнусностию, и, обратно, безобразие и гнусность были смешаны с жизнию, цветами и очарованием.- И в самом деле, то была прелестная маскерадная вечеринка!
- А! - сказал Вельский,- вот к нам подходит та красивая головка с светленькими и черными глазками, о которой я говорил вам. Не правда ли, генерал, что она мила, очаровательна? Нет, кажется, ничего необыкновенного,- а вся прелесть! Глаза как брильанты!
Музыка заиграла Польской. Она с любезностию пригласила генерала на танец; и мог ли он отказать ей? Генерал вспомнил свои юные годы, шаркал, подавал руки с грациозностию и не забыл даже ни одной фигуры в своем полонезе. О! как оживляют сердце красота и молодость! Наконец все хлопнули в ладоши, и из степенных, медленных тонов оркестр слился в живые и быстрые звуки вальса; и все закружились - и все кружились, кружились, кружились. Генералу казалось, что вихорь уносит его, что под ногами его исчез пол - он смотрит на свою даму… Творец небесный! У нее, как флюгер, вертится головка на плечах - и какая головка! Она хохочет, мчит, увлекает его, не выпускает из своих объятий, кружит как водоворот; он едва дышит, он готов уже упасть… но музыка стихла, и генерал, в ту же минуту, как будто бы не вальсировал, как будто бы вовсе не чувствовал усталости. Однако ж он отер пот, катившийся с него градом.
Подали чай, прохладительный; Вельский не оставлял почти ни на минуту генерала, который, несмотря на то, что никогда не был охотником до наблюдений, не мог, однако ж, не сделать ему одного замечания: "Я согласен,- сказал он,- что все эти девицы и дамы очень милы; но отчего, любезнейший, у некоторых из них козлиные ножки, у других копытцы, у третьих гусиные лапы?"
- Это шалость молодости, игра воображения,- одним словом, маскерадная утонченность,- отвечал Вельский.
- Проказницы! - сказал генерал,- ведь умели же ухитриться!
- Да и как! - прервал Вельский, указывая на некоторых из костюмированных мужчин,- вздумали, как вы видите, приставить рожки мужьям своим.
- Ну, это еще куда бы ни шло,- отвечал генерал,- копытцы-то, любезнейший, копытцы - даже и у этой красивой головки с брильантовыми глазками,- хоть правду сказать, уж чересчур вертлявой.
Вельский, при всем желании своем, не мог удержаться от смеха.
Звук оркестра снова прервал разговор их. Хозяйка подала генералу руку, и он опять не мог отказаться, чтобы не принять участия в танцах. Французская кадриль развилась во всей своей прелести; когда же она обратилась наконец в вакхический тампет, то все зашумело, захлопало, запрыгало: оркестр гремит, шпоры бренчат, стук, хлопотня, топот - настоящая буря! Генерал прыгает, хлопает в ладоши, скачет как сумасшедший; из окон, с улицы, кивают ему какие-то безобразные рожи; в глазах у него все летит, все мчится… Глядь на стены: рамы пусты; смотрит: на пьедесталах нет статуй. Иаков II прыгает с Анною Бретанскою, Генрих IV скачет с прабабушкою хозяйки, Людовик XIV поймал Семирамиду, Аполлон Бельведерский пляшет вприсядку с Царицею Савскою, фельдмаршал Миних ударил трепака с Венерою Медицийскою; стены трясутся, стеклы звенят, свечи чуть-чуть не гаснут, пол ходит ходнем… кутерьма да только - точь-в-точь дьявольский шабаш!… Но оркестр снова замолк - и все пришло опять в прежний порядок.