Страница 3 из 8
…Ловлю себя на том, что с недавних пор я стал евреев подсознательно делить на две группы — вернее, не делить, а называть либо ивритянами, либо просто евреями. Все же язык делает нацию. Язык создает культуру — культура нацию. Так что создается ныне в Израиле нация ивритян и государство Ивритское.
Но это, как говорится, к слову. Я не утверждаю, не возражаю — просто высказываю свою точку зрения.
Однако вернемся в армию ивритян, в лагерь, на базу. Встречает нас начальник базы — подполковник, женщина тридцати шести лет. Она профессионал, в армии семнадцать лет. Вообще база эта — для военной подготовки женщин. Здесь девушки проходят “курс молодого бойца”, затем переходят в армейские подразделения. Обучаются всему, что должен уметь боевой солдат, хотя в боевых действиях и не участвуют: заняты на разных подсобных работах — связь, контора, медицина и прочее, освобождают мужчин “для основной работы”. Когда-то женщины воевали наравне с мужчинами. Но это уже давно — во время Войны за независимость, когда регулярной армии еще не было.
Сейчас общественность — в основном слабый пол — требует, чтобы и в армии женщин уравняли с мужчинами. И все-таки на срочную службу не берут замужних, не берут матерей. Профессионалы служат до сорока лет. А дальше новая карьера. Нашей хозяйке до демобилизации осталось только пять лет. За время службы она закончила университет по специальности “социолог-психолог”. Учебу оплачивала армия. И эта практика касается не только высшего образования. Если у военнослужащего к восемнадцати годам по каким-либо причинам нет среднего образования, можно доучиться на специальных курсах прямо в армии.
Рядовой получает двести шекелей в месяц на карманные нужды. Начальница — четыре тысячи шекелей (инфляция то и дело меняет эти цифры). Если у солдата престарелые родители или еще какая нужда, требующая денег, ему разрешается в свободное время работать. Минимум один раз в неделю служащие бывают дома. Некоторые — в зависимости от расстояния до дома — уходят и на ночь. Здесь же все близко — не только по российским, даже только по московским представлениям.
Наше внимание обращают на то, что среди евреев из России высокий уровень образования. Зато у русских в армии бывают осложнения из-за незнания языка. В дни Войны за независимость, когда в Израиль приехало много юношей из разных стран Восточной Европы, это приводило к особенно большим трудностям. Приехали — и с ходу в бой. Для того и приехали. А как с ними общаться? С прибывшими из других стран — на английском. А с этими как?… И вот в условиях жестокой войны, когда каждый солдат на счету, пришлось срочно отзывать этих новобранцев с передовой и за четыре дня обучить элементарным словам, понятиям, командам… Так что теперь пока наши не обучатся языку, в армию их не берут.
С другой стороны, армия помогает акклиматизироваться, раскрепощает приезжего, научает общаться с местными. Нынче Израиль составляют, так сказать, евреи разных национальностей — и армия способствует сплавлению их в единый народ, в нацию.
Спросили мы и о наказаниях в армии. “Конечно, наказания, есть, — отвечала наша собеседница, — но, например, о вине и мере ответственности женщины, даже служащей в смешанных частях под началом мужчины, судить может только другая женщина”. Мы спросили о тюрьмах. Да, есть военные тюрьмы. Однако тюрьма может отобрать свободу, но не условия жизни… Тут начальница прервала сама себя: “Да как вы в своих вопросах дошли до тюрьмы? Откуда это? Со всей страны там не более двадцати человек. И при чем тут армия?! Мы же не о тюрьме говорили”…
Действительно, здешняя армия с тюрьмой ассоциируется меньше всего. Даже понятие об армейской дисциплине не больно сходно с нашими представлениями.
Случается, конечно, что армейская дисциплина раздражает, вызывает противодействие. Бывает, девушки не могут привыкнуть к форме. Обижаются, когда им не разрешают носить длинные сережки. Но тогда психолог в благожелательной беседе выясняет причину несовместимости. И все улаживается.
Мы побывали в палатках. Там аккуратно, все на месте, но никаких приказных обязательных причуд в виде одинаковых постелей или подушек-конвертов нет. Как нет шагистики и маршировки. Если кто-то вздумает гладить форму, то считается, что его надо показывать психиатру.
Мы разговариваем в комнате. Стул, на котором сидела наша собеседница, как только она ненадолго вышла, тотчас заняла рядовая. Когда начальница вернулась, оказалось, что место занято. И женщина стала двигать столы, пробираясь к другому свободному стулу. Подчиненные на это никак не реагировали. Нам же смотреть на такую демократию было в диковинку.
Мы присутствовали на занятиях медициной, противохимической защитой, побывали на стрельбище. Зашли и в столовую. Собственно, не только зашли, но и пообедали. Кормят хорошо, вкусно, разнообразно: много овощей, всевозможные салаты, мясо, макароны, картошка. Офицеры едят в одном зале с рядовыми, но за другими столами. Все берут себе сами из стоящих на столах больших фаянсовых супниц, салатниц, ваз — уж и не знаю, как назвать емкости, выставленные перед солдатами.
Говорят, что если кормление будет недостаточным — скажем, мало овощей или чего-нибудь еще, вечером об этом узнают родители, а утром — командующий. Если офицер поднимет руку на солдата, то будет разжалован на следующий же день.
Спрашиваем о наградах. Оказывается, здесь существует звание героя, но пока все отказываются от такого звания.
Рассказывают про такой эпизод. В семьдесят третьем году, в войну Судного дня, когда боевые действия одновременно начали египтяне на юге и сирийцы на севере, на Голанских высотах в каком-то месте оказался один солдат, а рядом шестнадцать пустых танков. Так он носился из танка в танк и из каждого стрелял, создавая видимость полного состава части. И остановил будто бы сорок два танка! Бой продолжался, пока не подошло подкрепление. (Написал “подкрепление” и задумался: бессмыслица — подкрепление к одному!) Короче, когда к этому бойцу добрались, он при виде своих тотчас уснул. Вот этому человеку присваивали звание героя, но он отказался…
IV
Латрун. Монастырь. Построен в начале века. Монахи молчальники. Стараются говорить минимально, только крайне необходимое. Настоятелем был отец Даниэль. Он считал, что надо как-то объединить евреев и арабов. И поощрял расселение вокруг монастыря и тех и других. И все радовались такому совместному проживанию и восторженно восхваляли отца Даниэля. Но вот началась война, и все пошло кувырком. Место это — очень важный перекресток. Стратегически важный. Тут дороги к порту Яффо, к Иерусалиму, еще какие-то дороги пересекаются. И действительно — стоишь на горе у монастыря, и видны естественные проходы сквозь горы в разные стороны. Много бед и битв повидало это место с древних времен до наших дней.
Вот эти высоты, где монастырь, нынче — музей трофейного оружия: стоит стадо танков, захваченных в войнах и медленно ржавеющих на заслуженном отдыхе в ожидании любопытствующих туристов или школьников. В основном танки нашего производства.
С высот обстреливалась дорога, и пройти ее не удавалось. Но один автопоезд прошел-таки — этот проход назвали сэндвичем. Прикрепили листы брони с двух сторон досок и привязали к грузовикам так, чтоб оставалась лишь небольшая щель. Не для обзора, а лишь для разглядывания узкой части дороги впереди себя. Ехать можно было только вперед, без всяких маневров — только вперед, в Иерусалим. Прошли. Человеческая мысль не больно разнообразна: назвали дорогу “Дорогой жизни”.
Приехал из Америки полковник Маркус. Микки — называли его все. Профессиональный военный с опытом Второй мировой войны. Он пощупал высоты парой атак и сказал Бен Гуриону — так здесь уложат всех наших детей, и поминать нас будут потомки недобрым словом. “Но в Иерусалиме мучаются, мы должны открыть дорогу!” — “Не можешь взять дорогу — делай новую”.
И бросились евреи делать дорогу в обход. (“Нормальные герои всегда идут в обход”). И без грейдеров и бульдозеров — проложили дорогу. Но в одном месте путь все-таки не сходился. Разница уровней. И не было у них технических средств одолеть эту разницу. Грузовики подходили к этому разрыву с двух сторон. Груз переносили с машины на машину, с уровня на уровень вручную.