Страница 7 из 153
Кому нужны иллюзии по поводу частного характера случившегося («ментальность холодной войны в головах некоторых американских дипломатов» и т. д.)? Путину? Нет! Сам Путин уже перешел Рубикон. И это видно без очков. Системе это надо, Системе.
Она боится признать даже самое очевидное. Что Саакашвили «шпендель», которого прислала «братва». Что «шпенделя» «отметелили». Что тогда «братва» прислала… о нет, не натовские войска, а всего лишь… всего лишь Николя Саркози.
Спросят: а что делать? Кидаться, очертя голову во все тяжкие, не имея ничего для этого?
Отвечаю: ни в коем случае. Вы ничего не имеете? Захотите это приобрести! Одно слагаемое победы за другим. Какие-то уже в ваших руках. Нужны следующие. Другая стратегия. Другая армия. Другая связь со своим народом. Никто, кстати, не сказал, что он так уж не готов к этому. Другая идеология, культура. Другой формат идей, касающихся того же развития. Умствования? Для этой Системы — да. А для другой — проблема жизни и смерти. Новая весть из России… Новое качество ее объединительной воли… Собирание за счет этого сверхдержавы… Ведь не совсем же мы забыли, как это делается!
Короче, надо создавать другую Систему под другие нагрузки. Построенная Система будет двигаться по «балканской» траектории. И очень скоро столкнется с сокрушительными нагрузками. Не губите под ее обломками себя и народ. Стройте новую! Вам в этом не мешать будут, а помогать все те, кто понимает масштаб беды. Вам не нужна их помощь? Вам нужен Николя Саркози? Ради бога, значит, вы верите в построенную вами Систему. Это ваше право. Милошевич тоже верил.
Глава III. От того, что «всё в шоколаде» — к тому, что «как-нибудь рассосется»
Через 6 дней после выхода статьи, которую я предоставил читателю в режиме on-line, состоялось нечто, являющееся беспрецедентным ответом российской власти на геополитические вызовы. Те вызовы, с которыми власть наша сталкивалась неоднократно. Но никогда еще в своих ответах не выходила так далеко за рамки определенных фундаментальных ограничений.
Если наши военные действия, осуществленные (как теперь уже понимают все) в ответ на преступления Саакашвили, были ситуационным реагированием, то признание Южной Осетии и Абхазии означало переход Рубикона. Так это и было воспринято.
США — не тупой громила с особо мощными военными мускулами. Это сверхдержава, способная и к оценке, и к реагированию. По крайней мере, в том, что касается главного сверхдержавного ресурса — имиджа, образа сверхдержавы в глазах всего остального мира.
Действия российской политической власти по признанию Южной Осетии и Абхазии проблематизировали образ США как беспощадного вожака, способного наказать тех, кто посягает на его полномочия и прерогативы. Я уже говорил об очень популярном в англосаксонской культуре образе Акелы из «Маугли».
США понимали, что если они ничем не ответят на признание Россией Южной Осетии и Абхазии, то они станут промахнувшимся Акелой. А в мире вследствие этого начнется всеобщий праздник непослушания. Мало ли кому еще и как захочется нарушить неписаный «кодекс Акелы», если Акела промахивается?
США послали в Черное море военные корабли. В ответ разгоряченные политическими шагами своего руководства российские военные стали обсуждать возможность нанесения ударов по этим кораблям как силами Черноморского флота, так и силами других военных соединений.
В ответ на этот ответ США попробовали активизировать Украину и инициировать войну между нею и Российской Федерацией.
Украинцы потребовали от США (рассказываю читателю не сплетни, а достаточно достоверные, хотя и не опубликованные в открытой печати факты) задействования американского флота, американской авиации, американских средств подавления систем связи и многого другого.
США понимали, что такое задействование равносильно собственному включению в войну. На носу были выборы американского президента. В воздухе уже пахло финансово-экономическим мировым кризисом. Борьба элит в США достигла максимума. Российское руководство использовало все свои международные возможности для того, чтобы не допустить экстремального развития событий. В итоге мир не оказался втянут в ядерную войну. Но это могло произойти.
Военный кризис августа-сентября 2008 года вполне соизмерим с карибским кризисом 1962 года. Такова, по крайней мере, моя оценка.
Еще одним последствием беспрецедентного шага российского руководства по признанию Южной Осетии и Абхазии было очень острое негативное реагирование на этот шаг Европы в целом и Николя Саркози лично. Европейские «добрые следователи», ждавшие, когда европейские войска окажутся в Абхазии и Южной Осетии в виде обещанных механизмов урегулирования, почувствовали себя глубочайшим образом оскорбленными тем, что российское руководство не попало в капкан, который они соорудили.
В детских стишках по этому поводу сказано очень точно:
Не буду перегружать читателя деталями, но европейская «киска» и впрямь плакала, причем не фигурально, а буквально.
Что же касается российского руководства, то перед ним впервые и во весь рост встал вопрос о том, зачем совершены все эти беспрецедентные подвиги. Речь не о гуманитарном аспекте, не о том, надо или нет защищать страдающие народы Кавказа. Речь об аспекте политическом. А в политическом плане единственным настоящим результатом этого должно было бы стать включение Южной Осетии и Абхазии в состав России. То есть еще больший выход за пределы «кодекса Акелы», да и всей той модели, которую российское руководство унаследовало от Ельцина и модифицировало. Теперь уже надо было не модифицировать модифицированное, а просто переходить на другую модель. История вышла на рандеву с российским руководством и спросила его: «А ты готово?» Российское руководство, никогда ранее на подобные рандеву не выходившее, отшатнулось. Оно не отшатнулось, когда ему угрожал Акела. Но оно отшатнулось от рукопожатия Командора по имени История.
26 августа 2008 года мне пришлось срочно прервать отпуск и приехать из далекой костромской деревни в Москву. Приехав, я остро, как никогда, ощутил, что риск перерастания конфликта на Кавказе в мировую войну носит, мягко говоря, далеко не умозрительный характер. Видимо, это ощущал не я один. По причинам, являющимся для меня загадочными вот уже двадцать лет, чем выше политическое неблагополучие, тем чаще мне приходится выступать. По телевидению и радио, в газетах и журналах… Ну, и на разного рода официальных мероприятиях тоже. Выступая на одном из таких мероприятий сразу после своего приезда из отпуска, я сформулировал нечто, казалось бы, очевидное. Что у любого объекта и политической системы в том числе существуют пределы прочности. Что можно сплясать на столе, но нельзя поставить на него тяжелый танк. Стол — не постамент и не испытательный стенд. Стол — это стол.
Политическая система, созданная Путиным и ставшая — после президентских выборов 2008 года и путинских политических инноваций, которые я назвал «18 брюмера», — фактическим дуумвиратом, могла выдерживать нагрузки, которые легли на нее с 1999 по 2008 годы. Иногда это были совсем немалые нагрузки. Но после августа 2008 года на систему ложатся совсем другие нагрузки, которых она не сможет избежать. И эти нагрузки, утверждал я уже в конце августа 2008 года, раздавят существующую систему так же, как самый хороший стол будет раздавлен, если на него попытаются поставить тяжелый танк.
Пока что власть может перестроить политическую систему, приспособив ее к более серьезным нагрузкам. Но если власть не успеет это сделать вовремя, то потом будет поздно. Каждый месяц с тех пор делает все более очевидным правоту этого моего незамысловатого политологического вывода.