Страница 84 из 119
— Сейчас объясню. Поскольку они не могут навязать нам свою волю, наш единственный шанс состоит в том, чтобы ослабить их волю. Именно для этого нам и пришлось отправиться на Терру. Чтобы сеять там распри. Чтобы создать множество самых разных мнений. Самый прозорливый полководец за всю историю Китая однажды сказал, что лучший способ вести войну — деморализовать противника настолько, чтобы он сдался без боя. Эта максима раскрывает и нашу конечную цель, и самую серьёзную из угрожающих нам опасностей. Предположим, что нам предложили бы приемлемый компромисс — а в первый день это казалось вполне реальным. Вместо Надсмотрщика у нас появился бы губернатор — возможно, из числа наших людей. Местная автономия. Свой делегат в Большой Ассамблее. Высокие цены на зерно, да ещё и премии за сверхплановые поставки. Отречение от политики, которую проводил Хобард, плюс выражение соболезнований по поводу имевших место изнасилований и убийств, и достаточно высокие денежные компенсации, выплачиваемые родственникам жертв. Разве такое предложение было бы неприемлемым? Я имею в виду у нас дома.
— Но они нам ничего такого не предлагали.
— В первый день председатель был готов предложить нам нечто подобное, и в то время весь Комитет был у него в руках. Он предложил нам достаточно разумные условия, отталкиваясь от которых можно было начинать вести торг. Допустим, мы сумели бы достигнуть договорённости на тех условиях, которые я тебе обрисовал. Было бы это приемлемо для тех, кто остался у нас дома?
— М-м-м… Возможно.
— Судя по тем весьма неутешительным прогнозам, которые были сделаны до нашего отбытия на Терру, это более чем возможно. Но этого нужно было избежать любой ценой — я имею в виду соглашения, после принятия которого волнение бы улеглось, которое уничтожило бы нашу волю к сопротивлению, и в то же время не принесло бы никаких существенных перемен, которые могли бы предотвратить грядущую катастрофу. Именно поэтому я и сделал столь крутой разворот, вместо того чтобы говорить о деле, я принялся раздувать проблемы на пустом месте и вести себя с оскорбительной вежливостью. Таким образом, я уничтожил всякую возможность компромисса. Мануэль, ты, я и Адам знаем, что поставкам продовольствия необходимо положить конец. Ничто другое не спасёт Луну от катастрофы. Но можешь ли ты представить себе фермера, выращивающего пшеницу, который начал бы бороться за прекращение этих поставок?
— Нет. Но было бы весьма любопытно получить из дому весточку о том, как там отнеслись к прекращению поставок.
— Мы не получим не только таких, но и вообще никаких вестей. Мануэль, Адам всё рассчитал по времени: ни на одной из двух планет не будут ни о чём объявлять, пока мы не доберёмся домой. Зерно у фермеров всё ещё скупают. Баржи всё ещё прибывают в Бомбей.
— Но вы же сказали, что поставки будут немедленно прекращены.
— Это была просто угроза, я ведь не связан никакими моральными обязательствами. Несколько барж ничего не изменят, а нам необходимо выиграть время. Нас поддерживают далеко не все, за нас — меньшинство, а большинство людей ни за, ни против, но их можно на время склонить на нашу сторону. Против нас тоже меньшинство… состоящее в основном из фермеров, интересующихся не политикой, а ценами на зерно. Они ворчат, но всё ещё принимают сертификаты Администрации, надеясь, что позднее, когда цена поднимется, им это окупится. Но если мы объявим, что поставки прекращены, их позиция по отношению к нам станет резко враждебной. Адам планирует объявить об этом в тот момент, когда на нашей стороне будет большинство.
— И сколько мы будем тянуть? Год? Два?
— Дня два-три, возможно, четыре. Тщательно отредактированные выдержки из пятилетнего плана, отрывки сделанных тобою записей — особенно то, что предлагал тебе этот мерзавец. Мы используем и историю о том, как тебя арестовали в Кентукки…
— Эй! Я бы предпочёл, чтобы эта история была забыта.
Проф улыбнулся и поднял бровь.
— Ну, — сказал я, чувствуя себя крайне неловко. — Если это вам поможет, тогда ладно.
— Это поможет больше, чем все статистические выкладки о ситуации с нашими природными ресурсами.
Существо, пилотирующее наш корабль — опутанное проводами и бывшее некогда человеком, — и не подумало побеспокоиться о том, чтобы вывести корабль на орбиту, а сразу же совершило манёвр захода на посадку, в связи с чем нас здорово потрясло — благо ещё, что корабль был лёгким и хорошо слушался руля. Но для предпосадочного маневрирования ему хватило отрезка длиной менее двух с половиной километров, и не прошло и девяноста секунд, как мы уже были в Джонсон-Сити. Посадку я перенёс нормально, сначала возникло ощущение ужасного давления на грудь и такое чувство, словно моё сердце сдавливается гигантом, а затем всё кончилось, и я, с трудом отдышавшись, вернулся в нормальное состояние и радовался тому, что моё тело вновь обрело свой привычный вес. Но беднягу профа всё это чуть не убило.
Майк позднее сказал мне, что наш пилот отказался выполнять распоряжения службы наземного контроля.
Если бы посадка контролировалась Майком, то он, зная, что на борту находится проф, опустил бы этот корабль практически без перегрузок, как корзинку, полную яиц. Но возможно, пилот-киборг знал, что делает — во время посадки с низкими перегрузками расходуется масса топлива, а наш «Жаворонок-Лотос» приземлялся с почти «пустыми баками».
Так это или не так, сказать не могу, но столь жёсткая посадка полностью истощила силы профа. Стью заметил это, пока я всё ещё жадно хватал ртом воздух, и мы оба тут же оказались возле него — сердечные стимуляторы, искусственное дыхание, массаж. Наконец его веки дрогнули, он взглянул на нас и улыбнулся.
— Дома! — прошептал он.
Прежде чем позволить ему надеть скафандр и выйти из корабля, мы заставили его отдохнуть в течение двадцати минут. Он был близок к тому, чтобы отдать Богу душу, но на этот раз ему не довелось услышать пение ангелов. Шкипер занимался заливкой горючего в танки и просто жаждал поскорее отделаться от нас и взять на борт пассажиров на Терру — за всю дорогу этот голландец не сказал нам ни одного слова; думаю, он сильно сожалел о том, что ради денег позволил уговорить себя выполнить этот рейс, который мог обернуться для него разорением, а то и гибелью.
Но в это время внутри корабля появилась одетая в скафандр Вайо — она явилась встречать нас. Не думаю, что Стью когда-нибудь раньше видел её в скафандре, и уж конечно, он не видел её блондинкой, поэтому он её не узнал. Я обнял её, не обращая внимания на скафандр, а он стоял рядом и ждал, чтобы его представили. Затем незнакомый человек в скафандре принялся обнимать и его — вот он удивился!
— О силы небесные! Мани, мой шлем! — услышал я её голос, который прозвучал глухо из-за того, что она была в скафандре.
Я отстегнул шлем и откинул его назад. Она встряхнула своими кудрями и усмехнулась:
— Стью, ты что, не рад меня видеть? Или ты меня не узнаёшь?
По его лицу медленно, как заря в небе над лунным морем, расплылась улыбка:
— Здравствуйте, госпожа, я очень рад вас видеть.
— Госпожа — тоже мне придумал! Я для тебя, милый мой, просто Вайо — и всегда буду Вайо. Мани не сказал тебе, что я снова стала блондинкой?
— Сказал. Но между тем, чтобы знать о чём-нибудь, и увидеть это своими глазами — большая разница.
— Ты привыкнешь. — Она остановилась около профа, наклонилась к нему и поцеловала, затем хихикнула, выпрямилась и одарила меня столь горячим приветствием по случаю моего возвращения домой, что у нас с ней из глаз потекли слёзы, — и это, несмотря на то что на ней был громоздкий скафандр, хотя и с отстёгнутым шлемом. Затем она снова повернулась к Стью и принялась целовать его.
Он немного отстранился. Вайо прекратила поцелуи.
— Стью, мне что, нужно опять перекраситься в коричневый цвет для того, чтобы ты был рад меня видеть?
Стью взглянул на меня и поцеловал её. Вайо постаралась затянуть этот поцелуй насколько возможно, — так же, как она сделала, приветствуя меня.