Восставшая Луна

Затем она набросилась на них:

— Вы! Ты, фермер, ты выращиваешь пшеницу и находишься на грани разорения. Ты знаешь, сколько индийская женщина платит за килограмм муки, сделанной из твоей пшеницы? Ты знаешь, сколько просят за тонну твоей пшеницы в Бомбее? И насколько дёшево обходится Администрации выстреливать её из катапульт прямо в Индийский океан? Свободное падение на протяжении всего пути! Только в конце включаются твердотопливные двигатели, чтобы немного затормозить падение! И откуда это всё попадает на Земную сторону? Прямо отсюда! А что вы получаете взамен? Модную галантерею, которую привозят сюда на нескольких кораблях и которая затем поступает в распоряжение Администрации, продающей её по завышенным ценам, потому что это импорт. Импорт, импорт — да я пальцем никогда не прикоснусь к этому импорту. Если вещь сделана не у нас в Гонконге, я не собираюсь ею пользоваться.

Что ещё ты получаешь за свою пшеницу? Привилегию продавать лунный лёд лунной же Администрации и покупать его снова — в виде бытовой воды? А затем снова отдавать её Администрации и снова покупать, во второй раз, в виде воды для хозяйственных нужд. А затем снова отдавать эту воду, вместе с содержащимися в ней ценными минеральными веществами, чтобы её ещё раз очистили и снова продали тебе уже в третий раз и по ещё более высокой цене, как воду для сельского хозяйства. После этого тебе приходится продавать свою пшеницу Администрации по ценам, которые она назначает сама, а для того, чтобы выращивать эту пшеницу, покупать у Администрации энергию — и вновь по её цене. Вся эта энергия вырабатывается на Луне — мы ни одного киловатта не получаем с Терры. Она вырабатывается при помощи лунного льда и произведённой на Луне стали или из солнечного света, падающего на лунную поверхность, и производится селенитами! Вы глупцы! Вы заслуживаете того, чтобы умирать с голоду!

За её словами последовала тишина, более многозначительная, чем обычный свист. Наконец кто-то спросил недовольным голосом:

— А что мы должны, по-вашему, делать, госпожа? Нам что, швырять камнями в Надсмотрщика?

Вай улыбнулась:

— Да, мы могли бы швырять камни. Но на самом деле решение задачи является настолько простым, что вы все его уже знаете. Мы богаты. Нас здесь три миллиона усердных, толковых и квалифицированных людей. У нас достаточно воды. У нас огромное количество энергии и свободного пространства. Единственное, чего нам не хватает, — свободного рынка. Мы должны избавиться от Администрации!

— Да, но как?

— При помощи солидарности. Мы в Гонконге Лунном учимся ей. Администрация взвинчивает цену на воду — не покупайте. Она слишком мало платит за лёд — не продавайте. Она владеет монополией на экспорт — не экспортируйте. Внизу в Бомбее нуждаются в вашей пшенице. Если она перестанет поступать, то настанет день, когда брокеры сами приедут сюда, чтобы поторговаться за неё, — и они предложат вам за неё тройную, если не более высокую, цену!

— А что нам делать до тех пор, пока это не произойдёт? Помирать с голоду?

— Что касается тебя лично, дружище, то тебе не помешает немного поголодать.

Поднявшийся хохот заставил толстяка умолкнуть, и Вай продолжила свою речь:

— Никому не придётся умирать с голоду. Ты, Фред Хаузер, бери свой бур и перебирайся к нам в Гонконг. Наша водопроводная и воздушная система не принадлежит Администрации, и мы платим за лёд столько, сколько он стоит. А ты, фермер, если у тебя хватит мужества, объяви о своём банкротстве, приезжай в Гонконг и начни всё сначала. У нас хроническая нехватка рабочей силы и хорошему работнику голодать не придётся. — Она огляделась вокруг и добавила: — Я сказала уже достаточно. Дальше — решайте сами, — спустилась с платформы и уселась между мной и Коротышкой.

Её трясло. Коротышка похлопал её по руке, и она бросила на него благодарный взгляд, а затем шёпотом спросила у меня:

— Ну как у меня получилось?

— Замечательно! — заверил я её. — Потрясающе!

Мой ответ был не вполне честен. Слово «потрясающе» относилось к её умению управлять эмоциями толпы. Но сама её речь не несла в себе какой-либо смысловой нагрузки. То, что мы все были рабами, я знал на протяжении всей своей жизни — к этому нечего было добавить. Конечно, нас не покупали и не продавали — но до тех пор, пока Администрация держала монополию на торговлю, мы были рабами.

Но что можно было поделать? Не Надсмотрщик являлся нашим хозяином. Администрация Луны находилась не на Луне, а на Терре — и у нас не было ни одного корабля, не было даже крошечной водородной бомбы. У нас не было даже ручного оружия, хотя я не представляю себе, что мы стали бы делать с оружием. Возможно, мы бы просто перестреляли друг друга.

Три миллиона безоружных и беспомощных людей — против одиннадцати миллиардов с кораблями, бомбами и оружием. Мы могли бы создать некоторые трудности для тех, внизу… Но сколько времени нам удастся поиграть, прежде чем будет принято решение о том, что нас пора отшлёпать?

Так что на меня вся эта затея впечатления не произвела. Как сказано в Библии, Господь Бог всегда на стороне тяжёлой артиллерии.

Снова поднялся галдёж о том, что делать, как всё организовать и так далее и тому подобное, и снова послышались вопли насчёт того, чтобы «плечом к плечу». Председатель был вынужден использовать молоточек, а я начал ёрзать.

Но я вновь почувствовал интерес к происходящему, когда услышал хорошо знакомый голос:

— Господин председатель! Могу ли я просить о том, чтобы мне уделили пять минут?

Я оглянулся. Это был профессор Бернардо де ля Паз, изящный мужчина с волнистыми седыми волосами. Не знаю, сколько ему было лет, но, когда я, ещё мальчишкой, впервые встретился с ним, он уже был старым.

Когда его выслали, я ещё на свет не родился. Он не был каторжником. Он, как и Надсмотрщик, был политическим ссыльным. Но, поскольку он был выслан за подрывную деятельность, вместо тёпленького местечка в «надсмотрщиках» профессор оказался на помойке. Хочешь — живи, а хочешь — помирай с голоду.

Он, вне всяких сомнений, мог пойти работать в любую из школ Луна-Сити, но он этого не сделал. Я слышал, что какое-то время он работал мойщиком посуды, затем сидел с детьми, собрав сначала небольшую группу детишек, а затем целый детский сад. Когда я впервые встретил его, он руководил своим детским садом, к которому уже успели добавиться обычная школа и школа-интернат. В его заведении работало ещё тридцать учителей.

Я тоже учился у него, хотя и не жил никогда в его школе-интернате. Профессор мне нравился. Он мог научить всему на свете. Если ему было трудно справиться с чем-либо, он говорил об этом прямо; он никогда не притворялся, что знает больше, чем знал на самом деле. Я учился у него алгебре и к тому времени, когда мы добрались до квадратных уравнений, поправлял его ошибки столь же часто, как и он мои.

Под его руководством я начал изучать электронику и очень скоро сам начал учить его. Тогда он перестал брать с меня плату, и мы двигались вперёд вместе до тех пор, пока он не нашёл инженера, готового заняться просветительской деятельностью и заработать таким образом немного денег. Мы оба платили нашему новому преподавателю, и профессор старался не отставать от меня, хотя у него получалось плохо и медленно, но он был счастлив тем, что может развивать свой разум.

Председатель постучал своим молоточком:

— Мы рады предоставить профессору де ля Пазу столько времени, сколько ему необходимо, — а вы там, в задних рядах, замолчите. Пока я не начал колотить этим молотком прямо по вашим головам.

Профессор вышел вперёд, и возбуждение улеглось настолько, насколько это возможно для селенитов, — его уважали.

— Я не займу у вас много времени, — начал он. Затем он сделал паузу, посмотрел на Вайоминг, оглядел её с ног до головы и присвистнул. — Прекрасная сеньорита, — сказал он, — можете ли вы простить несчастного? Мне весьма неприятно, что я вынужден не согласиться с тем манифестом, который вы столь красноречиво изложили.