Поднимается ветер…

— Саура не успевает записывать за вами.

— Но, герцог, если я буду диктовать медленнее, остальные начнут скучать!

— Меня это не интересует, сами определите, что с этим делать. Саннио, вы считаете нормальным, что девица Къела вторую седмицу ходит в одном платье?

— Но, герцог, разве я решаю…

— Вы, драгоценнейший мой: именно вы отвечаете за все, что с ними связано. Или вы сложили с себя полномочия, но забыли предупредить меня?

— Мой юный друг, вы не видите, что вашему ученику душно? Вы забыли о существовании окон, или вас постигла временная слепота?..

— Почему они совершенно не подготовлены к занятию?..

— Вы бы еще естественную историю времен короля Аллиона им читать вздумали, в качестве новейшей!..

— Вы не способны придумать, чем развлечь двоих подростков в целой столице?..

— Почему я должен разбирать эти каракули, когда вы должны были обучить его каллиграфии?!

— Да-да, и о сроках женского недомогания у вашей ученицы вы тоже обязаны знать!.. Саннио вставал за два часа до учеников и ложился через два часа после того, как они засыпали. У него не было ни дня на себя: прогулки с Литто и Саура по Собре за отдых никак сойти не могли. Гуляй он на пару с Альдингом, наверное, все было бы не так плохо, но рыжий графский отпрыск превращал в наказание любой выезд и выход. Саннио был бы рад не выпускать его из кареты, но приходилось — и он чувствовал себя сразу гувернером, капитаном охраны и дамой, выгуливающей собачку. С ними всегда ездила пара слуг, и секретарь начал брать людей из подчиненных Кадоля, от бывших солдат было куда больше проку, чем от остальных, но и они не всегда справлялись, тем более, что Бориан признавал власть только герцога Гоэллона и Саннио, личная гвардия герцога уже не обладала никаким авторитетом. Юный воспитатель подозревал, что, разреши он солдатам навешать конопатому чудовищу тумаков, взаимодействие между охраной и подопечным заметно упростилось бы, но с момента возвращения в столицу Гоэллон категорически запретил любое рукоприкладство.

— Благородный человек позволяет поднять на себя руку лишь отцу и матери, или тем, кому прикажут сделать это отец и мать. Кем из них вы возомнили себя, драгоценнейший? Рыжий воспитуемый оправдывал дурную славу всех своих собратьев по масти. Он за считанный миг ухитрялся то попасть в объятия уличных игроков в «три чашки», то поссориться с ровесником из столичных мастеровых и перейти к выяснению правоты посредством кулаков, то оказаться ровно на пути убегающего воришки и быть спутанным с этим самым воришкой. Саннио краснел, бледнел и зеленел, выпутывая подопечного из неприятностей; ему казалось, что вся городская стража уже знает его и Бориана в лицо. Меры воспитания, принятые в школе Тейна — оставить без ужина, посадить под замок, лишить свободного времени или назначить лишние занятия — на Саура не действовали. Кормили в доме герцога и вкусно, и сытно, так что даже при изрядном аппетите Бориана на него подействовала бы разве что трехдневная голодовка; запертый в комнате, он немедленно засыпал — на стуле, на столе, на подоконнике, — и только радовался отдыху, а на дополнительные занятия времени не было у самого Саннио. Альдинг Литто был совсем другим — вот уж с кем у секретаря не было почти никаких хлопот. Он делал все, что ему говорили. Не спорил, не сопротивлялся, не упрямился. И в доме Гоэллона, и на прогулках вел себя безупречно; порой казалось, что ему не четырнадцать, а все двадцать четыре года. И именно из-за него Саннио получал добрую половину упреков и выговоров. Это Альдинг не мог сказать, что у него кружится голова из-за духоты; это Альдинг молчал о том, что простудился, пока от жара не падал в обморок; это именно окаянный тихоня-северянин занимался ночами до тех пор, пока не начал засыпать на занятиях днем — занимался, ухитрившись договориться со своим лакеем, но не признался, что ему не все и не всегда понятно. Все шишки прилетели на голову воспитателя. Именно Литто не раз и не два появлялся за завтраком с красными растертыми глазами или искусанными губами, должно быть, плакал по ночам, но на попытку Саннио расспросить его отбрил так, что секретарь зарекся интересоваться его душевным равновесием; зарекся — и получил очередную выволочку от Гоэллона.

Дескать, был обязан найти общий язык. Саннио иногда мечтал о том, как дивно было бы сложить Саура и Литто, перемешать и разделить на две равные половины: на двух нормальных подростков, которые бедокурят в меру и скрытничают тоже в меру. Вспоминая ненароком за едой Керо, Саннио икал и давился тем, что ел или пил. Все прекрасно — но, вразуми его Мать Оамна и все святые женского рода — девчонка! Существо абсолютно незнакомой породы. В жизни ему доводилось иметь дело с монахинями, Милосердными сестрами, которым принадлежал приют, и пяток раз с крестьянками, все общение с которыми ограничивалось страстными объятиями на сеновалах. Как устроены юные девицы, что у них на уме и что из этого следует, воспитатель не представлял вообще. С виду чем-то похожа на мальчишек, — по крайней мере, говорит на том же языке, — но все остальное… Ей говоришь «а», а она слышит какое-то… какое-то «ю»! Девице Къела нужны платья? Да, разумеется, и Саннио считал, что чем больше у нее будет красивых платьев, тем лучше. Вырвавшись из аскезы, если не сказать — нищеты школы Тейна, он искренне радовался, когда подопечные были сыты, отменно одеты, катались на отличных лошадях и вообще всячески процветали, хоть избалованные отпрыски бывших Старших Родов и не могли этого оценить так, как сам Саннио. Но — почему оба парня могли объяснить лакеям, что им нужно, те обращались к Саннио или сами разбирались, что и где заказать, а девица Къела то же самое потребовать у своей служанки не могла? Ей, видите ли, было неловко просить. Альдингу тоже было многое, наверное, неловко, но о своем гардеробе он мог позаботиться сам. А тут…

Об особенностях устройства женского организма он все знал еще со школы Тейна, секретари требовались не только господам, но и благородным дамам, но — Мать Оамна, он что, с ножом у горла должен выпытывать у девицы Къела, что у нее такое особое состояние, в котором бледно-зеленый цвет лица естественен, а запах пищи, вызывающий головокружение — тоже обычное дело, и вообще лучше бы позволить Керо полежать в постели до полудня, а не заставлять подниматься с остальными. А может, она простудилась или не выспалась? Герцога это все, разумеется, нисколько не волновало; зато на объяснение, что ученица отсутствует в кабинете, поскольку не может присутствовать, поскольку ей затруднительно, потому что вот ну, затруднительно, и завтракать она тоже отказалась по той же причине, Гоэллон уволок Саннио за ухо в библиотеку и прочитал долгую и стыдную лекцию о женском здоровье, а ученицу велел поить какими-то травами. Разумеется, отчитал и назначил во всем виноватым — да что ж, секретарь еще и повивальная бабка или лекарь до кучи?!

Пять, шесть уроков в день. Герцог велел за две зимние девятины восполнить все те пробелы в образовании троицы, которые Саннио теоретически мог восполнить, потому что все это учил еще недавно. Каллиграфия, землеописание, естественная история, зарубежная история, история Собраны, химия, физика, инженерные науки — тут еще не так все было плохо, довольно многое все трое знали сами, а историю Собраны после второго же урока начал читать Литто, который мог поспорить и с Гоэллоном. Но то, чему учили самого Саннио, а герцог счел нужным обучить этому воспитанников, отпрыскам благородных людей давалось куда хуже. Может быть, не так уж и плохо, но то, чему Саннио учили два, три, а то и все четыре года, требовалось преподать за две девятины. Хуже всего было с библиотекой. Все книги в библиотеке герцога, в которую пускали учеников, были переписаны, на каждую составлено краткое описание, потом они были разложены по годам, авторам и темам — но это у привычного Саннио уходило не больше часа для того, чтобы отобрать нужные свитки и печатные книги из всего изобилия. Ученикам это не удавалось. Бориан прибегал к наставнику и требовал помочь, парочка других предпочитала тихо шушукаться и просматривать десятки и сотни томов и свитков. Задание «найти источники и составить краткий конспект сочинений по такой-то теме» повергало двоих в тихий ужас, а третьего — в громкий. Гоэллон же требовал, чтобы у них вообще не было затруднений именно с этим действием. В результате Бориан ругался «ссылка ты перекрестная!», Альдинг прокрадывался в библиотеку ночью, что было строжайше запрещено, а Керо минимум раз в день вылетала из класса в слезах. Герцог — Саннио отдавал ему должное — не только требовал от секретаря делать что-то, но и возился с воспитанниками сам. Ту половину дня, что с ними не занимался юноша, их учил сам Гоэллон. Все было бы хорошо, если б от секретаря не требовалось ладно присутствовать, мало что учиться наравне с остальными, так еще и понимать быстрее и лучше, чтобы потом помогать младшим! Травы, коренья и плоды, произраставшие по всему миру; яды и противоядия; анатомия — и не по атласам, не по книжным описаниям, а на практике. На вторую же седмицу герцог притащил всех четверых в здание городской стражи и заставил осматривать тела, подобранные за ночь. Умершие от холода и убитые в драках, сгоревшие заживо и сгоревшие после смерти — и упаси Сотворившие перепутать одно с другим… Гадания такие и сякие: по руке и по чертам лица, по сроку рождения и по типу телосложения, по полету птиц, по внутренностям животных, на воске. Толкования снов, да не по книгам — по собственной методике Гоэллона, которую приходилось записывать и усваивать со слуха, причем ошибившемуся мало не казалось. Герцог рассказывал что-то, перемежая правду вымыслом, и требовал определить, где ложь, а где истинная история — с голоса, по мелочам. Частенько он звал слуг и требовал разбирать их рассказы. Саннио надолго запомнил, как господин заставил всех четверых корпеть над историей Кадоля, приключившейся с ним во время путешествия в Хокну. Понять, где такой серьезный и обстоятельный капитан охраны привирает, где нечаянно ошибается, а где рассказывает удивительную, но правду, казалось невозможным, — только вот для герцога Гоэллона слова «невозможно» не существовало. Заниматься было донельзя интересно. Саннио променял бы уроки герцога разве что на пару часов лишнего сна, но он уже начал забывать, что такое голова, которая не болит. Половину дня преподавай, половину дня учись, и еще как-то ухитряйся воспитывать троих подопечных, изволь сделать так, чтобы и обучение, и жизнь в доме были для них легки, а как этого добиться, никого, кроме самого Саннио, не волновало. И меньше всего герцога заботило, как именно юноша должен находить общий язык с детьми Старших Родов. Видимо, Гоэллону казалось, что если Саннио учили служить подобным, то и воспитывать их он тоже сможет. В седьмой, праздничный день третьей седмицы, — наступила зима, святая Этель Эллонская передала нимб заступника святому Горину, — Саннио все так же вертелся хомяком в колесе. С утра — завтрак. Завтракали впятером: герцог, трое воспитанников и Саннио. Потом поездка в церковь с воспитанниками — Гоэллон, по обыкновению, этим пренебрег. После поездки — прогулка, то есть, очередной выгул Бориана на коротком поводке; остальных можно было вверить заботам Кадоля, гвардейцев и служанки. Пять посещенных галантерейных лавок, потому что Керо, которой Саннио выговорил за историю с платьями, пожелала накупить каких-то глупых девичьих мелочей — платков, булавок, шпилек и прочего, — уже показались за счастье: их северное высочество сподобились на это деяние, не дожидаясь очередного скандала. Возвращение домой. Обед. Занятия, занятия, занятия… Ужин. Занятия. Давно уже стемнело. Саннио, наконец-то уложивший воспитанников спать, отобравший у Литто свитки, у Керо — вышивание, а у Бориана — полудоделанную рогатку, приготовивший на завтра нужные тексты, а на всю будущую седмицу — план занятий, сидел в кресле у камина и тупо таращился на огонь. Нужно было ложиться спать, на сон оставалось шесть часов, но после такого дня заснуть не получалось. Он уже лег, потом встал с постели и потребовал огандского чаю. Горячий травяной настой успокаивал, сочувственный взгляд Ванно, его слуги — тоже.