Страница 39 из 163
— Ну-ка, Литто, постарайтесь вдохнуть поглубже, — наклонился над мальчиком Гоэллон. — Вам больно?
— Неудобно… но не больно… — Литто попытался качнуть головой, но тут же зажмурился и прикусил и без того потрескавшуюся губу.
— Послушайте, юный рыцарь, я не мужество ваше проверяю, а то, насколько сильно вы ранены. Саннио косо взглянул на Гоэллона и встал рядом. Среди многих достоинств герцога умение разговаривать с детьми и подростками явно не числилось.
— Мы хотим тебя побыстрее вылечить, а для этого ты должен честно отвечать на вопросы. Понимаешь меня? Кивать не надо, просто постарайся ответить.
— Слева… колет… и еще голова…
— Тебе не хочется кашлять, когда ты дышишь? — спросил Гоэллон.
— Нет…
— Ну, будем надеяться, обойдется, — сказал Саннио герцог и вновь повернул голову к мальчику. — Сейчас я дам вам питье, оно горькое, но постарайтесь выпить до конца. Потом вы будете спать. Герцог сам накапал в кружку настойку из темно-коричневого флакона, потом тщательно закрыл притертую пробку и отдал флакон Саннио.
— Будете давать ему трижды в день по десять капель. Я оставлю и другие средства, а также записку для лекаря. Уеду я все-таки вечером, тут, кажется, не все так уж и плохо.
— Куда вы поедете?
— В Къелу. Как только я пойму, что там к чему, — пришлю вам письмо. Сейчас я пойду отдыхать, а вы останьтесь тут и разбудите меня, если ему станет хуже. Верите ли, всю ночь не спал из-за этого, — герцог с усмешкой кивнул в сторону соседней комнаты.
Мальчик, без единого возражения проглотивший горькое питье, уже заснул. Лежал он на краю постели, так что Саннио поправил ему подушки так, чтобы тот полусидел, забрался к стене и закрыл глаза. Он не сомневался, что проснется, если мальчик начнет шевелиться или стонать, но тот спал глубоко и неподвижно, и Саннио мирно проспал до первых сумерек. Разбудил его Гоэллон, неслышно вошедший в комнату и дернувший юношу за ногу. Секретарь испуганно открыл глаза, думая о том, где оставил шпагу и как объясняться с солдатами, или кто там пожаловал, но увидел знакомый высокий силуэт и поблескивающие в полутьме глаза.
— Не вставайте, разбудите мальчика, — сказал герцог тихим шепотом. — Я поехал. Письма и все необходимое — на столе. Удачи вам, Саннио! Секретарь мрачно прислушивался к его шагам, к ржанию жеребца под окном и разговорам слуг, потом тихо слез с постели и еще долго стоял у окна, провожая господина взглядом. Дом смотрел на дорогу, и удалявшийся силуэт одинокого всадника был виден, пока его не накрыла ладонями пурпурная предночная тьма.
— Я хочу пить, — тихо, но куда более разборчиво, чем раньше, сказал молодой Литто.
— А я хочу ужинать! — сообщило с порога отоспавшееся рыжее наказание. Саннио хотел сказать, чего хочет он лично — удавиться, — но промолчал. Он подал черноволосому воды, буркнул Бориану, чтоб тот пошел и заказал Гобу ужин на двоих и бульон для больного, потом вернулся к окну и прижался лбом к перекрестью рамы. Только сейчас до него начинало доходить, в каком положении он оказался: один с двумя подростками, один из которых сильно избит, без лекаря, с одной только лаконичной запиской — списком назначений, в разоренном войной графстве и с теми, кто объявлен преступниками перед короной. Пока Гоэллон был рядом, все казалось таким простым и исполнимым, теперь же Саннио хотелось зареветь от отчаяния. Но рядом с ним были двое, за которых он отвечал, и секретарь не мог себе позволить распуститься. Лекарь приехал только на следующий день к обеду. Саннио он не понравился с первого взгляда: лощеный, напыщенный, но с затаенным страхом в глазах. Первым делом он потребовал обед, и только потом соизволил осмотреть мальчика, при этом движения его по контрасту с жесткими, но осторожными прикосновениями Гоэллона казались неуклюжими и неумелыми. Закончив осмотр, он долго перечитывал оставленную герцогом записку.
— Я не понима-аю, кто писал эту чушь?!
— Эту чушь, — вскипая, сказал Саннио, — писал тот, кто смыслит побольше вас. И вы будете делать то, что вам сказано.
— В та-аком случае я ни за что не отвеча-аю, — капризно надувая губы, заявил лекарь. Саннио на мгновение застыл, а потом очень живо представил себе, что ответил бы клистирной трубке герцог, и на душе полегчало. Он развернулся к лекарю и, засунув большие пальцы обеих рук за пояс, покачался на каблуках. Отчего-то его очень обрадовали перхоть на плечах черной лекарской котты и засаленный воротник-стойка. Лекарь был пошире его, но пониже, и Саннио вообразил, как берет дурака за этот самый воротник, предварительно надев перчатки, и прикладывает спиной об стену.
— Вы отвечаете за пациента головой. Перед мной. Через три дня он должен быть на ногах.
— Это просто невозмо-ожно, — проблеял лекарь.
— А меня это не волнует, — отрезал Саннио. — Вылечите его — доплачу, не вылечите — повешу. Лекарь, что-то неразборчивое бормоча себе под нос, принялся вновь изучать лоскут с запиской. Саннио и сам не ожидал от себя подобной прыти и резкости, еще недавно назад он кланялся бы лекарю и называл его мэтром, но теперь все изменилось. Где-то в глубине души он понимал, что его заносит, что дерзость и грубость — не лучшие способы добиться своего, но плевать он хотел и на внутренний голос, и на весь опыт, подсказывавший ему, что дерзить тому, от кого зависит жизнь больного, не стоит. Он был секретарем герцога Гоэллона, и если эта перхотистая тля считает, что может нарушать предписания герцога, то Саннио объяснит ему, где его место. Семь дней все тянулось более-менее хорошо. Юный Литто, звали его Альдинг, но Саннио быстро сократил его до Дина, пил настойки и бульон, много спал и поправлялся. Синяки, к которым постоянно прикладывали примочки с бадягой и свинцовой водой, рассасывались. Вскоре под сине-черной маской обнаружилось вполне человеческое лицо с тонкими красивыми чертами. Дин стоически переносил перевязки и промывания ссадин, не издавал ни звука, пока лекарь накладывал новые порции жгучих мазей, пил все, что ему давали и не задавал лишних вопросов. В черных ночных глазах порой мешались боль и злость на собственную беспомощность, но ни единого грубого слова, ни одной жалобы Саннио не услышал. Лекарь посоветовал ему нанять сиделку, и мэтр Гоб привел из деревни опрятную пожилую женщину. Та не отходила от постели больного, сидя с вязаньем и изредка развлекая мальчика разговорами. Болтливой ее назвать было нельзя, Дину она не досаждала, напротив, юный Литто улыбался, слушая ее рассказы. К тому же она умела читать, правда, на постоялом дворе не нашлось ничего, кроме Книги Сотворивших, но Саннио не имел ничего против, он и сам приходил послушать, как сиделка читает поучительные притчи. Она чуть запиналась, но читала с таким искренним воодушевлением и почтением, что Саннио тихо восхищался. Рыжего Бориана он на второй день сплавил леснику. В отличие от секретаря, графский сынок умел и любил охотиться. Хоть подходящей лошади ему в деревне так и не нашли, он с удовольствием бродил по лесам с луком. За каждый день нянченья малолетнего чудовища леснику причитался сеорин, так что довольны были обе стороны, а Саннио сразу убил двух зайцев: избавился от непоседливого парня и убрал его с глаз долой на всякий случай. Лесник понял намеки Саннио и согласился присмотреть не только за рыжим, но и поглядеть по сторонам, и припрятать парня, если что. На восьмой день лекарь разрешил Литто вставать с постели, отменил прием половины настоек, велел прогуливаться вокруг дома и побольше есть. Черноволосому явно не нравилось, что на прогулках ему приходится опираться на руку Саннио или плечо сиделки, но и это испытание он перенес с молчаливой гордостью. Секретарь понял, что искренне уважает мальчика, проявившего столько мужества и терпения. Литто не спрашивал ни о родителях, ни о том, к кому и зачем он попал, не спорил и благодарно принимал уход и лечение, хотя видно было, что ему тяжело и стыдно. Еще через два дня примчался герцог. Саннио издалека услышал топот копыт и велел сиделке отвести Литто наверх, а мэтру Гобу — закрыть ворота, но тревога оказалась напрасной. В седле Гоэллон вез девочку с длинными косами, одетую в крестьянское платье с передником. Секретарь сам бросился открывать тяжелые ворота. С души упал огроменный камень, и только сейчас Саннио почувствовал, сколько он весил.