Поднимается ветер…

— Ладно, тогда подскажите, кого отправить в Брулен. И в Скору, если понадобится, — наследник с полными и неограниченными правами решил обсудить все сразу.

— В Брулен я рекомендовал бы отправить Шарля Готье. Его младший брат в чине капитана служит в Северной армии, а старший недавно вышел в отставку. В Скору — Франсуа Файе. Его сестра замужем за генералом Эннингом, так что визит любящего брата никого не удивит. Оба сейчас в столице. Повод для отправки владетеля Файе в гости к сестре появился в тот же вечер, когда прибыл курьер из Скоры. Этот лейтенант гвардии оказался куда толковее того, что так неудачно съездил в Брулен, но пользы в этом не было ни на ломаный серн. То, что лейтенант подробнейше изложил все перипетии розысков, конечно, могло согреть сердце Кадоля, но длинный скучный рассказ не привнес ни толики ясности. Примерно миль за тридцать до замка Скорингов Бориан Саура таинственным образом исчез. Вместе с четырьмя гвардейцами, тремя лошадьми, двумя телегами, двумя слугами, каретой и кучером. Просто взял — и испарился. Въехал в реденький перелесок, который можно было просмотреть насквозь от края до края — и не выехал. Средь бела дня. С утра процессия мирно выдвинулась из придорожной харчевни, где люди переночевали и позавтракали. Днем они должны были оказаться возле деревни Берниссар. Однако ж, не оказались, наплевав на то, что должны были. Свернуть с дороги было некуда. На десять миль вокруг лежали распаханные поля, и карета там попросту бы застряла. Оставалось прийти к выводу, что Бориан с попутчиками был живьем взят Сотворившими — непонятно только, в какой из миров.

— Святой Бориан, дарователь чуда невидимости, — развел руками Саннио, дослушав до конца детальнейший рассказ. Лейтенант вяло улыбнулся, Кадоль только нахмурился. Сегодня наследнику определенно не везло с шутками. Впрочем, конопатый лейтенант, успевший только умыться и наспех перекусить, наверное, не стал бы смеяться и на представлении жогларов. В бесплодных розысках он не видел ничего смешного. Судя по унылому взгляду и плотно сжатым губам, ему было легче повеситься, чем являться в дом господина без добрых вестей. Конопатый мужчина лет двадцати пяти в который уже раз складывал салфетку в маленький квадратик, потом разворачивал и начинал по новой.

— Отдыхайте. Благодарю вас за подробный доклад. Вы получите награду и отпуск на две седмицы, — сказал Саннио. Бернар одобрительно кивнул.

— Рад служить, господин Гоэллон! — подскочил со стула лейтенант. С утра в дом явились двое верных вассалов. За полчаса до их визита Саннио с ужасом узнал, что объясняться с ними предстоит ему самому, а не Бернару. Юноше очень захотелось побиться головой о ближайшую стену. С Кадолем и слугами он еще как-то ладил, с ровесниками тоже нашел общий язык, но вассалы герцога… приказывать им? Отправлять через полстраны со странными поручениями?.. Он справился. Оказалось, что как всегда испугался заранее того, чего бояться не следовало вовсе. Ни у приземистого, широкоплечего, с военной выправкой Готье, ни у Франсуа Файе, при виде которого Саннио едва не споткнулся на гладко растянутом ковре: тот оказался едва ли не близнецом герцога Гоэллона, отличал его лишь старый шрам через половину лица, — не возникло лишних вопросов. Ни тот, ни другой не сказали чего-то вроде «кто вы такой, юноша, чтоб нам приказывать?».

Списать на авторитет Кадоля это не удалось: вредный капитан охраны при беседе не присутствовал вовсе. Оба вассала были вдвое старше наследника Старшего Рода, но это не имело никакого значения. Он объяснил, что от них требуется — они задали уточняющие вопросы и этим ограничились. О ситуации в Брулене пришлось изъясняться туманными намеками — Саннио не мог разгласить содержание личного письма, адресованного даже не ему, а дяде. Тем не менее, владетель Готье прекрасно понял, что от него требуется и что именно беспокоит юношу. Причем он еще и ухитрился выразить свое понимание так, что присутствуй баронесса Брулен при разговоре, ничто не смогло бы ее оскорбить.

В положении наследника рода Гоэллонов были некоторые приятные моменты. Тем не менее Саннио в очередной раз подумал, что простым секретарем ему жилось куда легче. Ну да, никто не собирался мчаться на другой конец Собраны по его поручению, но ведь и раздавать подобные поручения ему не приходилось! Кадоль пару седмиц назад сказал: «Чем больше прав, тем больше обязанностей, молодой господин…». Он изрек сущую истину.

Права юношу не слишком-то радовали. Ну да, можно отправиться в гости к Сорену и потом — в королевский театр, сидеть в ложе, а не на галерке. Можно не беспокоиться о том, сколько стоит хороший обед в таверне. Можно даже получить аудиенцию у короля или приглашение во дворец на ежегодные празднования в честь юбилея коронации… Все это прекрасно, но если окружающий мир рушится тебе на голову, как балки при пожаре, то ложи в театре и празднования во дворце вовсе не кажутся привилегией или хотя бы достойным возмещением за необходимость постоянно принимать решения. Отвечать за трех, ладно, за двух бывших воспитанников, которым нет еще и семнадцати, и которые угодили в дурацкие ситуации, особенно, если тебе самому еще восемнадцать с небольшим, и именно ты решаешь, как поступить… Даже с таким мудрым советчиком, как Бернар Кадоль, все равно последнее слово остается за наследником с полным и неограниченным правом отдавать распоряжения. Лучше бы оно было неполным и ограниченным. Чем угодно, кем угодно! Саннио мрачно нюхал кружку с травяным чаем. Цветы ромашки, мята, гибискус и мелисса, любимая смесь. Магда была большой мастерицей в заваривании трав. На каждый день седмицы у нее был свой рецепт. Отвар, который она готовила в пятый день, нравился юноше больше всего. Травяной чай был прекрасен, а все остальное — отвратительно. За окном ворковали голуби. Их хотелось переловить и отправить на кухню для изготовления пирога. Небо припекало уже совсем по-летнему, и неудивительно: еще два дня — и начнется первая летняя девятина. Девятина святого Себеаса, вымолившего у Сотворивших письменность, дабы смертные могли сохранять и преумножать знания. Он же считался покровителем писарей, секретарей, архивистов и даже книготорговцев. Год назад Саннио пожертвовал бы отложенный сеорин на нужды Церкви, прося у святого заступничества и помощи. Теперь он решил, что больше святой Себеас от него и пиленного пополам серна не дождется. Не мог оставить бедного Саннио Васту секретарем или переписчиком, благодетель… Когда-нибудь вернется дядя Руи. Вчера в столицу прибыл курьер с донесением главнокомандующего. Герцог докладывал о победе, одержанной в третью седмицу нынешней девятины. О сражении у Эйста уже знала вся Собра. Город ликовал. Когда-нибудь вернутся или напишут Готье и Файе. Когда-нибудь все наладится. Найдется Бориан, девицу Къела не принесут в жертву «заветники», Реми Алларэ выпустят из Шенноры, тамерцы уберутся с севера, слабоумный барон Брулен упадет с лестницы и сломает шею, напившись «гласа истины»; его величество Ивеллион II отменит «королевскую цену» на хлеб, и вообще обитаемый мир станет полным подобием Мира Вознаграждения, где сады не увядают, а источники не оскудевают. Оставалось только последовать совету Бернара и «сидеть в кресле плотно, не ерзая». С этим намечались серьезные проблемы.

Если бы не тайное поручение герцога Гоэллона, Флэль уехал бы домой в Кертору еще в первый день хлебного бунта. Соблазн был велик. В Собре творилось невесть что. На вторую ночь бунта Кертор пережил настоящую осаду. Чем родовой особняк так прельстил разбушевавшихся горожан, хозяин уразуметь не смог. На той же улице стоял еще десяток похожих, построенных в примерно одни годы и весьма однообразно отделанных. Полезли же не к соседям, хотя половина из них уже уехала из столицы в преддверии лета, а именно в дом Керторов. Слуг в доме было всего шестеро, а такой роскошью, как личная охрана, Флэль никогда не увлекался. Дом прислуга сторожила, четыре цепных пса поднимали лай по поводу и без, так что грабителей можно было не опасаться, а о том, что простые горожане могут вдруг озвереть почище тех псов, Кертора никто не предупредил. Отцу и дяде подобное в голову не пришло. Никому не пришло. Последние крупные беспорядки в Собре случились лет триста или все пятьсот назад, когда именно — Флэль не помнил, в памяти от уроков осталось лишь, что это был соляной бунт, еще более жуткий и беспощадный, но, кажется, его усмирили за пару суток. Утопили в крови, если он ни с чем не путал то событие из древней истории. Как бы то ни было, более ничего подобного в Собре не происходило, и большинство состоятельных жителей к подобному оказались не готовы. Только в немногих домах была настоящая охрана, только у немногих благородных людей были личные телохранители. Девять из десяти жителей Левобережья оказались в том же положении, что и Кертор: обороняли дома собственными силами. Когда у ворот собралась буйная толпа, потрясавшая не только камнями, но и холодным оружием, Флэль цветисто проклял короля Лаэрта, разрешившего простолюдинам носить шпаги, сабли и мечи. Должно быть, великий король не задумывался о том, что из этого получится. А стоило бы… Сын дворецкого через задний двор выбрался на соседнюю улицу и помчался искать солдат. За те два часа, пока он разыскал ротного и объяснил, что творится у ворот фамильного особняка баронов Керторов, Флэль успел трижды смириться с мыслью, что утро он встретит на пепелище. Вылитый на осаждавших кипяток их только раззадорил: обваренных оттащили, остальные же принялись кидаться через забор горшками и факелами. Кертор приказал стрелять, но слуги промахивались по нападавшим даже из арбалетов. Стрелы кончились раньше, чем пьяная разбушевавшаяся толпа человек в пятьдесят сообразила, что в этом доме будут сопротивляться до последнего… Солдаты успели в последний момент. Ворота трещали, крыша конюшни с одного конца загорелась, а воды в колодце не хватало, чтобы ее затушить. Лошади, отведенные на задний двор бесились, одна вырвалась и едва не затоптала пару человек. Дворецкий отделался сломанной ногой, конюх — только ушибами. Узнав о том, что Левобережью еще повезло по сравнению с тем, что творилось на правом берегу Сойи, Флэль долго и искренне смеялся. Хлеба после бунта, во время которого ненароком сожгли часть складов со столь ценным зерном, разумеется, больше не стало. Половина таверн и трактиров закрылась. Одни сгорели или были разгромлены, хозяева других не могли закупать мясо, дичь и рыбу по ценам, которые и до бунта успели вырасти вдвое-втрое, а после и вовсе устремились к вершинам гор Невельяна. Оба приятеля, с которыми Кертор весело проводил время, тоже пропали. Эмиль Далорн исчез, не сообщив, куда именно. Реми и Мио Алларэ арестовали. Ворота особняка герцога и герцогини были наглухо закрыты. Почти все прочие знакомые от греха подальше уехали из столицы. Один Флэль уныло таскался по гостям и жаловался всем собеседникам, как он был оскорблен. После хлебного бунта, безвременной кончины первого министра и его дочери и всех прочих событий на него смотрели как на неразумное дитя и только что не советовали пойти к аптекарю за лекарством от глупости. Это было донельзя обидно. Флэль торчал в Собре как дурак, но знакомые теперь считали его дураком без всяких «как». О его обиде на герцога Гоэллона уже знала вся столица — и что? Ему деликатно, а порой и не очень, советовали проявить благоразумие и перестать трепать доброе имя человека, который одерживает на севере одну победу за другой. Парочка эллонских владетелей вообще пригрозила ему дуэлью, если он не перестанет. Перестать Кертор не мог, объяснить ретивым вассалам, зачем он ходит и ноет, тоже не мог. Руи Гоэллон сделал из Флэля наживку и забросил в пруд, вот только оказалось, что это не пруд, а супница с телячьим бульоном, в которой крючок с червяком смотрится на редкость неуместно. Керторец даже начал подозревать, что это был вовсе не маленький заговор двух благородных людей, а изысканная месть за прилюдную дерзость.