Поднимается ветер…

— Хорошо, — кивнул юноша, так и не отводя взгляда от скатерти. — На следующее приглашение я отвечу согласием.

— Оно уже пришло. В низком хрипловатом голосе Бернара звучало нечто такое, что заставило наследника вскинуть голову и узреть последние остатки весьма пакостной и саркастичной ухмылки. Иногда сухой и серьезный капитан охраны умел делать очень выразительные лица.

— Что, от герцога Алларэ? — обреченно спросил Саннио.

— Увы, нет. Письмо у вас в кабинете. Желаете прочесть?

— Ага, — Саннио начал подниматься из-за стола, но Кадоль взглядом указал на шнур. Да, разумеется. Нет необходимости самому подниматься аж со второго этажа на третий, нужно позвать слугу и распорядиться принести письмо. Еще одна привилегия положения, точнее, ритуал, который нужно соблюдать, чтобы не услышать очередной выговор от Кадоля. Это герцог Гоэллон может сам носиться по лестницам, отказывать пригласившим и вообще делать, что ему хочется…

— А кто такой этот господин Кесслер? — поинтересовался Саннио, распечатав футляр и прочитав приглашение на верховую прогулку.

— Сын бруленского владетеля, почти ваш ровесник. В столице меньше года. Весьма приятный юноша.

— Бернар, — удивился наследник. — Вы что, всех в Собре знаете? Вы-то никуда не выезжаете…

— Избавлен от этой беды по долгу службы, — хмыкнул Кадоль. — А знать — тоже мой долг. Всезнающий Кадоль не обманул. Бруленский юноша действительно оказался вполне приятной компанией, а прогулка по городскому парку — весьма сносной. Собственно, парком место, которое выбрали для себя благородные господа, могло называться лишь с натяжкой или по старой памяти. Скорее уж, это была площадь, отгороженная от домов рядом высоких лип и с большущей клумбой посередине. На клумбе были в изобилии высажены белые маргаритки и золотистый адонис. Несколькими кровавыми пятнами на королевских цветах алели уже осыпающиеся тюльпаны. От лошадей и желающих нарвать цветов прохожих клумбу ограждал невысокий кустарничек керторской айвы. Мелкая темно-зеленая листва образовывала плотную стену высотой по пояс пешему. Композиция явно была предназначена, чтобы любоваться ею из седла. В самом по себе катанию по кругу не было ничего интересного, но спутник, с которым Саннио через десяток минут перешел на «ты», усердно развлекал «новичка» рассказами обо всех, кто попадался навстречу. Вообще вел себя так, словно Алессандр Гоэллон просто приехал из провинции после долгой отлучки. Наследник рода Гоэллонов ловил на себе любопытные взгляды, но не услышал ни одного вопроса с подвохом или просто невежливой фразы. Ему улыбались, приподнимая шляпы, и проезжали мимо, или подъезжали поближе для обмена приветствиями. Оказалось, что высшее общество столицы не кусается, по крайней мере, не кусается в первые пять минут знакомства. Надо понимать, не все разделяли представления герцогини Алларэ о гостеприимстве и хорошем тоне.

— Вон тот, в синем кафтане и шляпе с такими смешными перьями — Теодор Эллерн. Потомок того самого поэта. Тоже пишет сонеты.

— И хороши ли стихи? — спросил Саннио.

— Омерзительны, — хихикнул Сорен. — Вот, например, из недавнего: Отшельником скорбящим я печаль На нить низаю, слезам нет числа: Разбив души моей скрижаль, Другому навек руку отдала!

— Мать Оамна, — Саннио стиснул губы, чтобы не засмеяться на весь парк, но подавился воздухом. Спутник тряхнул головой, едва не уронив шляпу, и тоже принялся хохотать. Прокашлявшись, Саннио попросил Сорена больше его так не пугать. Однако, Кесслер принялся цитировать по памяти одну строчку за другой, и через несколько минут оба поняли, что не могут больше смеяться. Теодор Эллерн, несомненно, был великим поэтом: его вирши производили неизгладимое впечатление.

— Если ты его попросишь, он с радостью пришлет тебе список последнего венка сонетов. С дарственной надписью, на лучшей бумаге…

— Они все такие?

— Ну да, разумеется! Я уже попросил. Веришь, перечитываю каждый день. Несравненное наслаждение! Называется «Сонеты Отшельника о любви».

— Почему отшельника?

— Он так подписывается… Бедный отшельник, скитающийся…

— …в столичном парке! — улыбнулся Саннио.

— Именно! — Сорен расхохотался, и новоиспеченный наследник пришел к выводу, что не напрасно принял приглашение. По крайней мере, одним веселым приятелем он уже обзавелся. Бернар может быть доволен. Прогулку оба так и не переставших то и дело хихикать шалопая закончили обедом в ближайшей таверне. Довольно быстро к ним присоединились еще двое юношей, по виду ровесники. Обсуждение творений несчастного пиита пошло по второму кругу. Саннио уже был ему благодарен за ужасные стихи: двух сеорийских остроумцев, Алона Деора и Леора Серста куда больше интересовали шутки господина Гоэллона, чем его персона. Ни одного вопроса на тему своего причудливого происхождения и неожиданного вознесения он не услышал, а вот реплики Саннио пользовались успехом. Под конец обеда господин Гоэллон с изумлением услышал, как Деор, курносый юноша с волосами цвета пшеничной соломы, пророчит ему карьеру первейшего остроумца столицы и язвы в желудках неудачливых пиитов.

— Вы несказанно любезны, господин Деор!

— Пообещайте мне, господин Гоэллон, пообещайте мне… умоляю!

— О чем же вы умоляете?

— Если я когда-нибудь начну писать дурные стихи, не обсуждайте их!

— Так не пишите, — развел руками Саннио.

— Ну вот, я же говорил, — удовлетворенно кивнул Элон. — Вы — первостатейная язва. Это у вас семейное, господин Гоэллон.

— Вероятно, — согласился молодой человек, сам удивляясь той легкости, с которой это получилось.

— Добрый вечер, господа офицеры! Мое почтение! Рикард не услышал, как и когда отворилась дверь; он обернулся лишь после того, как услышал хрипловатый звучный голос, легко перекрывший рык дядюшки Алессандра.

— Вы кто? — ляпнул один из полковников, генерал не увидел, кто именно. — Вы что тут… Младший Меррес не спрашивал, кто этот высокий человек в темно-сером костюме для верховой езды. Незваный гость стоял, упершись в дверной косяк локтем заложенной за голову руки, и широко улыбался. Должно быть, откровенно наслаждался произведенным впечатлением. Между крупных белых зубов, обнаженных в улыбке, больше похожей на оскал, торчала зеленая травинка. Эллонские офицеры встали, приветствуя сюзерена.

— Кто я, полковник Агро? Что ж, прощу вам это невежество. Я — ваш новый главнокомандующий… — в левой руке герцог Гоэллон держал бело-золотой футляр с грамотой его величества. Мгновением позже футляр по дуге пролетел от двери к центру комнаты, ударился о край стола, перекувырнулся и улегся прямо перед маршалом Мерресом.

Тирада, которой дядюшка ответил на эту выходку, не годилась ни для дворца, ни для храма. По чести сказать, и для военного совета она не слишком-то годилась, но Паука явно обрадовала. Он прошел вперед, к колченогому креслу, в котором расположился маршал, положил ладонь на высокую спинку и наклонился вплотную к Алессандру.

— …дайте мне повод, умоляю вас! — расслышал шепот Рикард. — Только дайте мне повод! У двери еле слышно зашуршало. Генерал посмотрел туда, и увидел в дверном проеме четверых солдат в черно-серых мундирах. Двое передних держали в руках арбалеты со взведенной тетивой. Маршал Меррес не стал давать никакого повода, он просто растекся по креслу раздавленной лягушкой, глупо и некрасиво открыв рот. Рикард поморщился. В какой бы скверной ситуации они не пребывали уже две седмицы, пасовать перед столичным цивильным красавчиком — последнее дело. В следующее мгновение Рикард и сам отвесил челюсть…

После отступления от деревни Турне армия Собраны оказалась в окружении. Часть тамерской армии сумела отрезать их от берега Эллау. Маршал сумел найти на юго-востоке графства Саур позицию, штурмовать которую было слишком опасно, но и высовываться за ее пределы с восьмитысячной армией мог только безумец. Тамерцы не спешили давать бой, выжидали, пока почти разбитая армия начнет голодать и капитулирует. Отходить было некуда: на юге, севере и западе — тамерцы, на востоке — мятежная Лита. Тесное кольцо осады прорвать шансов не было, оставалось ждать, пока армии придут на помощь. Если придут… И тут — извольте, герцог Гоэллон. Наверняка — из столицы или Эллоны. Каким образом?