Страница 23 из 160
Особенно горячо Муссолини отстаивает необходимость империи и требование дисциплины:
«Фашистское государство есть воля к власти и господству. Римская традиция в этом отношении есть идея силы. В фашистской доктрине империя является не только территориальным, военным или торговым институтом, но также духовным и моральным. Можно мыслить империю, т. е. нацию, управляющую прямо или косвенно другими нациями, без необходимости завоевания даже одного километра территории.
Для фашизма стремление к империи, т. е. к национальному распространению, является жизненным проявлением; обратное, «сидение дома», есть признаки упадка. Народы, возвышающиеся и возрождающиеся, являются империалистами; умирающие народы отказываются от всяких претензий.
Фашизм — доктрина, наиболее приспособленная для выражения устремлений и состояния духа итальянского народа, восстающего после многих веков заброшенности и иностранного рабства. Но могущество требует дисциплины, координации сил, чувства долга и жертвенности; это объясняет многие проявления практической деятельности строя, ориентацию государственных усилий, необходимую суровость против тех, кто хотел бы противодействовать этому фатальному движению Италии в 20-м веке; противодействовать, потрясая преодоленными идеологиями 19-го века, отвергнутыми повсюду, где смело свершаются грандиозные опыты политических и социальных перемен.
Никогда подобно настоящему моменту народы не жаждали так авторитета, ориентации, порядка. Если каждый век имеет свою доктрину жизни, то из тысячи признаков явствует, что доктрина настоящего века есть фашизм. Что это живая доктрина, очевидно из того факта, что она возбуждает веру; что вера эта охватывает души, доказывает факт, что фашизм имел своих героев, своих мучеников. Отныне фашизм обладает универсальностью тех доктрин, которые в своем осуществлении представляют этап в истории человеческого духа».
Словом, по Муссолини, фашизм — это новое мировоззрение, определяющее нарождающийся общественный уклад XX века и потому имеющее универсальное значение. В то же время фашизм — творение именно итальянского духа, продукт итальянского демократизма как составной части национального характера. И этот демократизм имеет древние корни, идущие ещё из римских времён. В плане военном и государственном итальянцы, конечно, полностью утеряли римские традиции, но всё же подспудно кое-что осталось — тот же демократизм (патриций, обрабатывающий землю — типичная римская картина). Нигде в Европе, пожалуй, аристократическое звание так низко не ценилось, как в Италии — образно говоря, хороший тенор для итальянцев всегда значил больше, чем носитель самых длинных титулов. Италия сохранила имперскую демократическую традицию рекрутирования высших церковных кадров из простонародья (что выглядело нонсенсом в остальной Европе и даже стало одной из причин неприязни к итальянскому клиру). Неудивительно, что и идея фашистского братства была с энтузиазмом воспринята на итальянской почве.
Фашизм — это социализм, взявший всё лучшее от социализма, но социализм национальный, не ориентированный на мировую революцию, и государственно-корпоративный, а не стремящийся к отмиранию государства. По сути, Муссолини первым в мировой истории пришёл к выводу о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране, если этот социализм будет национальным и корпоративным.
Сначала Муссолини говорил, что фашизм не предназначен для экспорта в другие страны. Но потом он стал утверждать, что на основе идеи итальянского фашизма надо оплодотворить государственное строительство во всём мире. «Поэтому мы предвидим фашистскую Европу».
Эмблема фашизма — ликторские связн — трактовалась им как символ единения, силы и справедливости.
Фашизм — альтернатива капитализму и коммунизму
Оценивая революцию, происшедшую в России в Октябре 1917 года, Муссолини понял, что с исчерпанием возможностей классического капитализма свободной конкуренции в мире, развязавшего мировую бойню, невозможны ни совершенствование этого капиталистического строя, ни образование всемирного союза социалистических государств на основе коммунистической революции. Единственно верным в новых исторических условиях оказывается «третий путь» — социализация жизни в пределах сложившихся национальных государств, с обузданием аппетитов правящих классов. Это — путь фашизма, превращения монополий, служивших орудием господства крупного капитала над рядовыми тружениками, в корпорации, в которых трудящиеся принимают всё возрастающее участие в управлении обществом.
Но Муссолини негативно оценил первые шаги Ленина (с которым он, по-видимому, встречался в Швейцарии). Он критиковал Россию — страну тирании, где царил жестокий режим, отсутствовала свобода слова, были запрещены забастовки. А вскоре он стал называть Ленина предателем истинно революционного пути (хотя, говорят, Лениным он втайне восхищался), всего лишь «новым изданием всероссийского самодержца, если не хуже», который «попросту обращается к народу с лозунгами и взывает к животным инстинктам». Видимо, это обусловлено национальными особенностями русских: «Только татары и монголы могли принять его программу… Русские были примитивным азиатским народом, который следовало бы штыками загнать за Уральские горы». Муссолини в это время не раз позволял себе выпады против «славяно-варваров» (но это было общим местом в речах политиков и идеологов Запада).
На самом деле Муссолини, по воспоминаниям его младшего сына Романо, относился к послеленинскому СССР с большим уважением и дома никогда не произнёс ни одного плохого слова о России. Более того, его настольной книгой была биография Ленина. Не принимал же он ленинскую Россию потому, что почувствовал в ней конкурента тому фашистскому строю, доктрина которого только начинала у него складываться. Он уже боялся коммунистической опасности, образующихся по всей Европе групп коммунистов, которыми «через группу интеллигентов» управлял Ленин с его партией.
Фашизм или ленинский коммунизм — этот выбор становился всё более актуальным для социалистов Европы. И поэтому Ленин стал для Муссолини «самим отрицанием социализма». Парадоксальным образом слова Ленина «мы пойдём другим путём» — стали в устах Муссолини олицетворением антиленинского курса.
Интересно то, что у Ленина, видимо, сохранилось приятное впечатление от встречи с Муссолини. Когда с ним встретилась делегация итальянских коммунистов, он спросил: «А где же Муссолини? Почему вы его потеряли?».
Путь к власти
Муссолини признавал: «То, что я родился в простой семье, оказалось в моих руках козырной картой. Я человек из народа и понимаю народ, потому что я часть его… Я тоже знаю, что такое голод!».
В его детские годы еда их семьи обычно состояла из хлеба и овощей. Но и в Швейцарии, где он работал каменщиком, за гроши, по одиннадцать часов в день, питаться ему приходилось картошкой, запеченной в золе, и вечером он бросался в постель — на кучу соломы — прямо в одежде. Ненависть к богатым, наслаждающимся всеми благами жизни, когда он влачил жалкое существование, была у него в крови. И он жаждал покончить с этой несправедливостью.
Когда Муссолини вступил на политическую арену, во главе движения народных масс против существующих порядков стояли умеренные респектабельные «социалисты», не способные на решительные действия, и он даже не пытался скрывать своего презрения к ним. «Такие люди
, — писал он, —
Когда Муссолини женился, они с женой жили в убогих комнатах. Коляска для появившейся на свет дочери Эдды стоила половину его недельной зарплаты, — и в оставшиеся дни недели они с женой питались одной капустой. Он получал мало и большую часть денег тратил на газету «Лотта ди классе» — «Классовая борьба», все четыре полосы которой писал сам. И газета вскоре стала влиятельным изданием, её часто цитировала «Аванти!» («Вперёд!») — центральный орган социалистов.