Страница 10 из 160
Но и при этом несовершенном тоталитаризме бюрократическое государство вовсе не было государством, где бюрократ, чиновник мог творить произвол. Повторяю, чиновник в бюрократически-идеократическом государстве всего лишь проводник политической линии руководства страны, исполнитель, отвечающий (часто головой) за следование этой линии. Он мог проявить (и нередко проявлял) формализм, допускать волокиту (стараясь перестраховаться), но тогда и речи не могло идти о взяточничестве как системе, ныне столь привычной.
Даже Сталин и другие высшие руководители имели квартиры и дачи, относительно скромные, нужные лишь для обеспечения условия для плодотворной работы. Остальные чиновники пользовались благами строго по «советской Табели о рангах», в соответствии с положением в иерархии. Но украсть деньги у государства и построить особняк стоимостью в миллионы долларов или хотя бы рублей было немыслимо, тут сразу же последовала бы тюрьма, если не что-то похуже.
Случаев, когда бюрократ самого высокого ранга слетал с должности по жалобе простого трудящегося, было тогда сколько угодно, а сейчас об этом и речи быть не может. Откровенное бездушие считалось преступлением, и когда выявлялось, подлежало наказанию.
Нынешнее всевластие чиновников — это вовсе не бюрократический строй. При господстве олигархов чиновник не выполняет свои прямые обязанности, а вынужден «крутиться», это уже даже не бюрократ, а бизнесмен в сфере управления, собственник «административного ресурса». И взятки он берёт не только для себя, но и для передачи вверх «по инстанциям» и для взноса в «общак» чиновничьего клана. Когда-то первый официально признанный советский миллионер Артём Тарасов даже утверждает, что самыми богатыми людьми ельцинской России были вовсе не выставленные на всеобщее обозрение «олигархи» вроде Березовского или Абрамовича, а тайные долларовые мультимиллиардеры из среды чиновников.
Так обстоит дело с бюрократической стороной тоталитарного государства.
А идеократическая его сторона заключается в том, что оно было построено на власти братства, «товарищества», основанной не на подчинении, а на общности цели, и на идее жертвенности.
Обращение людей друг к другу, как к товарищу (как пели: «наше слово гордое товарищ…») не было пустой формальностью. (Замечу, кстати, что когда во время встречи Горбачёва и Клинтона приглашённые артисты исполнили «Песню о Родине», американский президент захотел встать, решив, что такая величественная мелодия может подходить только национальному гимну.) Оно отвечало глубинной русской традиции побратимства, которое ставилось выше кровного родства (этот феномен тоже совсем не исследован наукой, хотя нередко можно прочитать, что святой благоверный великий князь Александр Ярославич Невский был побратимом Сартака, сына грозного хана Батыя).
На Руси порой родные братья могли оказаться чужими друг другу, а люди, чужие друг другу по крови, братались и становились совсем родными. Это понятно: братья появились на свет, не будучи обязанными быть единомышленниками. А побратимами становились люди, сознательно выбравшие общую цель жизни и борьбы.
Побратимство не означало равенства, в нём сочетались свобода и долг. И среди побратимов существовала иерархия. Они товарищи — это горизонтальная составляющая побратимства. Но есть и вертикальная составляющая: среди них есть старший и младший, и младший должен исполнять волю старшего.
Идеократия не была изобретена большевиками. Во все периоды своей истории, когда оно не пребывало в состоянии упадка, Российское государство было идеократическим, служило инструментом осуществления идеи. Когда после падения Византии Русь ощутила себя единственным независимым православным государством в мире, наш народ принял как выражение сакральной сущности своего государства «православное самодержавие», и, как писал известный религиозный мыслитель, «выше этих высот и шире этих широт русское национально-религиозное и религиозно-национальное сознание по существу никогда не подымалось»
(Карташов А.В. Воссоздание Святой Руси. Париж, 1956. Москва, 1991. С. 37)
Правящая партия, которую Сталин однажды назвал «орденом меченосцев», была построена по системе духовно-рыцарского ордена и пронизывала все структуры государства и общества.
Характер бюрократически-идеократического государства оставался почти до конца СССР, но роль этих двух его составляющих со временем менялась. В 20-е годы преобладала идеократическая составляющая, позднее — бюрократическая, а их синтеза в советское время так и не удалось добиться, это — задача на будущее.
Ну, а жертвенность — это вообще едва ли не основная черта русского народного характера.
— пелось в едва ли не первой советской воистину народной песне.
— распевали комсомольцы уже на излёте Советской власти. Русский герой — не тот, кто заработал много денег, а тот, кто служил Родине и отдал жизнь за неё. Это перекликалось с известными словами Христа: «Нет больше той любви, как если кто душу свою положит за друзей своих». Идеальный случай — когда человек не просто жертвует жизнью ради других, а когда он сознательно идёт на тот участок общего дела, где всего опаснее и наиболее вероятно стать жертвой ради успеха этого общего дела.
Бухарин писал Конституцию «для наружного употребления», чтобы показать Западу, что в СССР с «правами человека» всё обстоит благополучно, и это дало кратковременный эффект. Упомянутые выше и другие интеллектуалы Запада были в восторге от демократических порядков в СССР. Но ущерб от такой хитрости оказался несравненно больше выгод. В массах внутри страны утверждалось убеждение в том, что все эти права человека и гражданина — не более чем выдумка номенклатуры для их оболванивания.
Многие люди, получившие реальные блага, их не ценили, а светом в окошке для них оставались порядки в «демократических странах».
В экономическом смысле советская экономика — супермонополия сталинского времени — вовсе не показывала признаков загнивания. На её долю приходилась треть всех великих открытий и передовых технологий первой половины XX века, и американцы вынуждены были скопировать советскую систему поддержки изобретательства. Пусть в создании атомной бомбы нам помогла разведка, добывшая секретные материалы, но водородную-то бомбу мы изготовили первыми! В обществе, где отсутствовали «коммерческая тайна» и звериная конкуренция, зато процветало соревнование, ведущее к общему подъёму, достижения одного предприятия быстро становились достоянием других (правда, из-за необходимости «держать порох сухим» новые технологии оборонного сектора не передавались в сектор гражданский, и это мешало общему развитию страны). Даже в конце «периода застоя», в 1985 году, по данным статистики, СССР стоял на втором месте в мире, после Америки, по объёму производства, а если бы этот объём пересчитать по мировым ценам, то оказалось бы, что наша страна значительно обгоняла США. В этом смысле СССР можно было бы назвать «первым азиатским тигром».
Страна накопила свыше 2000 тонн золота (а ведь к 1922 году всё золото из страны было вывезено якобы для подготовки мировой революции, в действительности же для того, чтобы сделать невозможным у нас восстановление крепкой государственности). И Сталин, вероятно, собирался нанести смертельный удар американскому доллару, и тогда рубль становился бы властелином мира.
Впрочем, дело даже не в этом, а в том, что только тоталитарное государство отвечает менталитету русского человека. Русь исторически сложилась как осаждённая крепость, на которую давили враги: с Запада — вечно враждебная Европа, с востока и юга — разные хищники-тюрки от печенегов и половцев до крымских ханов. И потому на Руси сложился особый строй жизни, который историки называют боевым строем. Этот строй всегда был достаточно строгим — почитайте у Ф.Нестерова в «Связи времён» о судьбе боярина Шеина, который спас гарнизон осаждённого поляками Смоленска и заслуживал звания героя, а был казнён за недостаточное хранение чести Русского знамени. «Строг, но справедлив», «Грозный» — это на Руси всегда было высшей оценкой правителя. Как говорит кинорежиссёр Андрей Кончаловский, Россия не может существовать без единовластия и без КПСС (или её прообраза в виде опричнины), её надо «подмораживать», русским свобода не нужна. Когда английского философа Рассела спрашивали, почему русская революция так сурова, он отвечал: «А как иначе управлять персонажами Достоевского?».