Страница 5 из 6
Здесь вечно беспорядок. Пожалуй, ни одна вещь не лежит сегодня там же, где лежала вчера. Кроме кровати, например, — ее не сдвинешь. Но это наш, привычный беспорядок. Люда с собой приносит свой. Теперь только и успевай рассовывать все по местам. Тарелку или вилку я нахожу среди носков, а моя сумка почему-то лежит в ванной. Ванна часто бывает заперта. Люда кричит оттуда, что ей нужны женские прокладки.
Однажды поздно вечером она позвонила нам:
— У меня началось!
Оказалось, она старше Вальки, ей почти 12. Ростом она по пояс мне. При этом грудь у нее больше, чем у меня. Крошечный такой человечек, всегда взъерошенный, с огромной грудью.
Утром в понедельник, выдавая деньги на школьные обеды, я замечаю исчезновение из кошелька одной купюры. Самой большой — такой, какие редко в моем кошельке гостят.
Дети ничего не могут объяснить. Да я и не думаю на них. Разве что кто по недомыслию. Или…
— Вы брали вчера пару червонцев, — говорю я старшему, — когда я посылала вас за батоном. Из кошелька при этом ничего не выпало?
— Н-нет… Ничего.
Проверять некогда. Я убегаю на работу. Здесь, в нынешней моей конторе, нет проходной — к счастью, это не завод. Но все равно опаздывать не стоит!
Целую неделю я не могу выбрать время для того, чтобы перетряхнуть весь дом. В те дни, когда целый день работаю, под вечер я очень, очень хочу спать.
Конечно, деньги где-то здесь. И рано или поздно попадутся под руку. В игрушках. Или среди колготок. В книгах. В ботинках. Может, кто-то взял их поиграть…
Мне страшно спрашивать о деньгах у Люды. Она может подумать, что ее кто-то обвиняет. Вот если бы как-то осторожно…
Ее бабушка показалась мне более подходящей собеседницей, чем мама.
— Вы не могли бы встретиться со мной? Это не телефонный разговор…
— О девочках? — тут же догадывается она.
И сразу идет в наступление:
— Я так понимаю, вам что-то в Люде не нравится? Тогда, может быть, не будем общаться — и дело с концом.
Я так теряюсь, что не могу ничего сказать. Неужто дружба двух наших «кумушек» была ей настолько в тягость, что она рада любому поводу, чтобы прервать ее? Легко же ей переступить через меня, через Вальку, которую она поила чаем, вспоминая, как ее саму когда-то держали у порога. Легко ей сходу отказаться от меня и дочки!
— Нет, будем общаться, будем! — ору я ей в трубку. — Мне надо выяснить… Спросите сами у нее, чтобы она не испугалась! Я уже спросила у своих. В этом ничего нет. С детьми так бывает. Они не знают цены деньгам. Это не кража, а так, по недомыслию. Мы, взрослые, потому и отвечаем за них, что они сами еще…
— Я выясню, — отвечает Людина бабушка. — Но вы понимаете, дружить девочки больше не будут. Если вы находите возможным заподозрить…
Я не успеваю ей ничего сказать. Она швыряет трубку. И больше не хочет ее брать.
Зато через час звонит Людина мама. И все, что я могу, — это отодвинуть трубку, чтоб не слушать, как она выливает раздражение, копившееся, может быть, с тех самых пор, когда девчонки стали проводить время вместе. И всего-то оттого, что мама у одной из них — вовсе никакая не звезда?
— Мне, что ли, приятно было, что ребенок дружит с дочерью каких-то проходимцев, днюет и ночует там у них…
— Так вы же мать, вы ей разрешали….
Нет, она не слышит.
А когда я снова подношу трубку к уху, Людина мама спрашивает в ней — не знаю, в который раз, — почему это я не сразу заявила о пропаже.
— Так я хотела сначала поискать, — глупее некуда оправдываюсь я.
Люда, как мы узнали, дома была наказана за то, что дружит с кем попало. Она плакала в школьной раздевалке и говорила Вале:
— Почему сразу я? Почему не Слава и не Денис? Я от твоей мамы этого не ожидала.
— Чего — этого? — спросила Валька.
— А того. Что она сразу скажет, что это я. Я думала, она не будет знать, кто это из нас четверых детей…
— Мама, откуда ты узнала, что это она? — спрашивает меня дома Валька.
— Разве я что-то знаю? — до сих пор мне страшно обвинить ее подружку несправедливо. Что, если деньги в самом деле выпали из сумки и лежат… Ну, где-нибудь за ванной? Только нужен фонарь помощнее. Надо спросить соседей, нет ли у них такого?
— Я могла бы об этом точно знать, если бы все видела сама, — оправдываюсь я. — Но тогда я сразу бы вмешалась, все бы объяснила ей, и никаких разговоров сейчас бы не было.
— Мам, я не представляю, как она могла взять деньги. Ну, она же знает, что мы такие бедные. Ну, я же в цирк со всеми ни разу не ходила. И Люда мне все время говорила, что я просто не представляю, как мне повезло. Она мне говорила: «Валь, мне ничего не надо было бы, если бы у меня была такая мама, как у тебя. А если бы еще что-нибудь можно было, то тогда двух братьев». Старшего и младшего ей надо было, как у нас.
— Но моя сумка лежала в ванной! Никто никогда не клал ее туда… И Люда все время уходила менять прокладки. Я удивлялась: зачем так часто…Ты маленькая, еще не знаешь, их так часто не меняют…
— Мам, не говори мне этого.
Брезгливость, которой обдала меня по телефону Людина мать, несколько дней не хотела отмываться. Я извела флакон шампуня и не сразу задумалась о том, как мы дотянем до следующей зарплаты.
Впрочем, все просто. И не такое бывало с нами. Когда мы с детьми только что остались без нашего папки. Я была беременна — младшим сынишкой…
У меня есть опыт, как жить без денег. Каши, лепешки по-индийски — без яиц, куриные желудки — для поддержания уровня гемоглобина. Дети их не любят.
— Все из-за тебя, Валька, — говорит мой старший сын Денис. — Водишь домой кого попало. Нам и без твоей Люды хорошо.
Действительно, нам хорошо. Вечер мы проведем все вместе. Как большая четырехголовая улитка, которая живет в вигваме.
Только я думаю об этом — в нашу дверь звонят.
Люда, по пояс мне, изгибается под непосильной ношей. На одном плече школьный ранец, на другом рюкзак. К животу прижат порвавшийся пакет с продуктами.
— Они дороже стоят, чем я взяла у вас, — говорит она, впихивая мне пакет.
На шее у нее глиняный колокольчик с выставки. Она снимает его.
— Это вам. Вот, сама Ёрзова. Авторская работа.
Она делает американский оскал. На лице — краска, размытая слезами.
— Я буду у вас жить.