Эй, Рыбка!

— Пойдемте, посмотрим на них! — предлагает Ирка.

Она проучилась в нашей школе какой-то месяц. Но единственная из нас она знает, где именно в окне теплицы отодвигается одно стекло…

Мы друг за другом протискиваемся вовнутрь. Свет зажигать боязно. Сонных рыб почти не разглядишь в зеленой жиже. Какая вонь!

Ирка предлагает сменить воду.

Под стеллажами отыскивается шланг, телескопов мы ловим в три пары рук и пересаживаем в какое-то ведро. Потом впускаем их в прозрачный, вычищенный дом, и они кружатся там с высоко поднятыми спинными плавниками. Ирка говорит, что это у рыб — признак отличного настроения.

В куче компоста позади теплицы мы выкапываем дождевых червей. Ирка достает перочинный ножик и рубит их на мелкие кусочки.

Отныне к нашим прогулкам, цели которых обозначались коротко: «К свиньям» или «К психам», — добавляется третья: «К рыбам». К рыбам ходить гораздо ближе, чем в свинарник или в сумасшедший дом, но куда рискованней. Нас может заметить школьный сторож. Подкараулит — а потом не так уж трудно будет выяснить фамилию и класс.

Каждый вечер, приходя в теплицу, мы замечаем, что с утра здесь кто-то был. Какие-то семена снова разложены для просушки. Что-то передвинуто, какая-то рассада выкопана и посажена снаружи, а кое-где в ящиках поднялась новая. Где-то семена еще не взошли, но нет никаких сомнений, что они набухают там, в земле, и ростки вот-вот вырвутся наружу. Каждый раз все, что надо, обильно, щедро полито. В каждой мелочи проглядывает неустанный, вечный контроль со стороны ботанички Светланы Павловны. Какой-то класс проходит летнюю практику. Скоро и наша очередь. Даже в каникулы нас не оставляют в покое.

Однажды мы влезаем в теплицу, как всегда, и бежим прямо к рыбам. Но как же… Пустой аквариум лежит на боку.

— Где рыбы?! — кричу я.

— Здесь рыбы, — отвечает Ирка.

Маленькие грядки щедро политы. Все как всегда. И на одной в черной земле я вижу черных телескопов. Еще не высохших, только чуть-чуть подсохших на воздухе. Все как один — с широко раскрытыми ртами. Как будто они пытались звать на помощь.

— Это все равно, как если нас бросить в огонь, — говорит Ирка. — Кому-то захотелось, чтобы им было больно… Но только почему?

— А между прочим, с утра в микрорайоне нет воды, — припоминает Бобров. — Мамка с утра стирать хотела — и говорит: ан нетуть…

— Они черпали воду в резервуаре, — соображает Ирка. — А когда им стало далеко доставать, они взяли аквариум…

Дальше, наверно, я перестала соображать. Была минута, когда не было ничего. Не было меня, и не было друзей, стоявших рядом. Не было моих родных, ждавших меня дома с ужином. Были мои рыбки, телескопы, умершие в жирной, все время удобряемой земле. Я помню, что сидела под стеллажом, вцепившись в железную подпорку. Две пары ног с грязными коленками переступали рядом. Ирка с Бобровым не знали, что делать. Их коленки были на уровне моего лица. Не думая, что это стыдно, я громко плакала, кричала, грозила кому-то и снова плакала, понимая, что ничего не смогу сделать…

А когда у меня уже не оставалось сил, чтоб плакать, Ирка вдруг сказала:

— Давайте им за это раскидаем семена!

— Ура! — тут же закричал наш верный Бобров и первая пригоршня семян взлетела к потолку.

— Салют!

Ирка берет целую газету, заваленную семенами, и кружится с ней, оставляя в воздухе красивый след.

Как просто! Сколько дней, сколько уроков нас приводили сюда. Мы чинно проходили друг за другом по дорожкам между стеллажей. Останавливались там, где было место. И каждый из нас должен был что-то делать с неизвестными ростками или семенами… Вот с этими! И еще! С этими тоже! С такими же, как вот эти! Сейчас они разлетятся по бетонному полу, и по земле, по маленьким грядкам — вдруг что и прорастет! Без всякой системы. Так им! Они убили наших рыбок. Из-за этих ненавистных семян.

— Мы сеятели! — кричит Ирка.

— Ура! Мы сеятели! — вторим ей мы с Бобровым.

В моих руках оказывается голубой пакетик с нерусской надписью. Он лежал здесь же, на краю газеты. Чье-то задание на завтра. Внутри там тоже семена. Что может быть еще? По голубому полю нарисованы какие-то цветы. Из-за цветов они убили рыбок. Как ненавижу я цветы!

Пытаюсь разорвать пакет. Бумага не поддается. Да это не бумага, а фольга — и я со злостью швыряю пакет в резервуар. Пускай утонет. Там далеко есть вода. Там сколько угодно воды. Они могли бы привязать к ведру веревку и черпать воду дальше. Но они взяли аквариум!

В Иркиных руках оказывается целый ворох цветных пакетиков. Где она их взяла? Всем им теперь место на дне резервуара. И они тонут в черной жиже.

— Замочим семена! Пусть прорастают! — кричит Бобров.

На углу у школы, прежде чем разбежаться по домам, мы даем друг другу страшную клятву. Мы обещаем никогда больше не работать в школьной теплице. Клятву предлагает, конечно, Ирка. Я спрашиваю:

— А как же не работать? Они поставят неуд за поведение.

— И что? — говорит Сашка. — Испугалась?

— Родители, — говорю я.

Ирка, не понимая, смотрит:

— Ты что, за них? Которые разлили наш аквариум? Ты не клянешься с нами?

— Ну почему, клянусь…

Проходит еще один день. Наутро меня будит телефонный звонок. Родители торопятся на работу — мама говорит, что у нее в это время все расписано по минутам. И по секундам. Тени для век, например, она наносит ровно за восемнадцать секунд. И это — оба глаза!

— Кто там еще? — спрашивает она и все же берет трубку.

А могла бы ведь и не брать. Пускай бы себе звонили.

Я слышу ее голос:

— Из школы? Да. Да. Что вы говорите? Ах, нет, нет… Я знаю. Да. Поведение у нее. Да. Да. Нет, этого просто не может быть! Что? Вы так думаете? Ой! Нет, я не против…

И мама зовет меня.

Я холодею.

На проводе — учитель русского Григорий Деевич. А попросту — Кирпич. Почему он, а не ботаничка — проносится в моей голове, и я не сразу могу понять, о чем он говорит.

Оказывается, он хочет, чтобы я поехала в лагерь «Березка». На два дня. Там будет летняя олимпиада по русскому языку. После олимпиады нас поведут в поход. Или купаться.

— Возьми с собой купальник, — говорит учитель. — Может быть, там будут еще и спортивные соревнования. Мне жаль, что я сам только что узнал об этой олимпиаде. Я был в отгулах…

Мама тут же садится писать заявление об отгуле своему начальнику. Ей надо собирать меня в лагерь. Папа придет на завод и отдаст маминому начальнику ее заявление.

Кирпич сказал — мне тоже дадут отгулы. Участников олимпиады освободят от летней практики. Ведь мы же защищаем честь нашей школы — так он сказал.

Папа торопит маму, чтобы скорей писала. А то он опоздает на работу. Опаздывать на завод — это не то, что в школу. Тебе заплатят меньше денег. А денег и так вечно не хватает. Но маме не терпится пересказать ему, что ей сказал Кирпич.

— Я спрашиваю у него: мол, почему наша-то — на олимпиаду. Оценки не ахти… А он мне говорит, мол, сам только что узнал. В каникулы трудно найти кого-то в городе, а надо собрать детей. Но это даже не главное, он мне сказал. Ты знаешь, что он мне сказал еще? Вот ваша дочка, говорит, она удивительный ребенок. Так и сказал. Мы с вами, говорит, ее еще не знаем. Мы не раскрыли еще все ее способности… Конечно, на уроках поведение — сам знаешь. Учитель говорит, она — прямо Бобров какой-то в юбке…

— Есть у них, видать, такой хулиган — Бобров, — вставляет отец.

— Ну вот, — перебивает его мама, — учитель говорит: мол, дочка у вас — это, конечно, Бобров в юбке, но зато у нее — врожденная грамотность. Представляешь? Правила ни одного не знает, на уроках не слушает, а диктант у нее возьмешь на проверку, или еще сочинение — так хоть шестерку ставь. Если бы не почерк, конечно. И на уроках иной раз так отвечает — заслушаешься…

«Это я?» — думаю я, слушая ее.