Страница 102 из 103
Я не могу сказать, что все перечисленное здесь равноценно в художественном отношении. Ценность списка — в определенной репрезентативности его для нашего сегодняшнего Литературного Интернета. Остановлюсь чуть подробнее на упомянутых текстах.
Признанная лучшей повесть Андрея Бычкова «Пхо Ва» (http://www.rema.ru:8101/komment/vadvad/lit/bychkov/pho-va.htm){Я даю здесь адреса первой и основной публикации в Интернете, но просматривать эти тексты удобнее со страницы «Тенёт»} представляет собой вариации на вечную тему «С любимыми не расставайтесь»; написана в виде монолога молодого человека, обращенного к отчасти брошенной им самим, отчасти судьбой с ним разлученной женщине. Два обстоятельства спровоцировали этот монолог: известие о рождении ребенка (возможно, дочери героя) и сделанное героем открытие, что любовь не прошла. Однако что же такое любовь: жениться на тебе — это смерть, не жениться — тоже смерть, а родившаяся девочка — это уж смерть наверняка. Вот такое «уютненькое» литературное употребление понятия «смерть». В повести присутствует немалая доля манерности; скажем, в бессознательно подчеркиваемой «престижности» ситуаций и интерьеров (вот герой, вернувшись из Парижа, разумеется, с Монмартра, видит подругу в доме знакомых: одета она в полупрозрачное, курит тонкую сигаретку «Мерд», имя у нее, кстати, Астэ, при всей своей безумной утонченности она вынуждена петь в ночных барах и т. д.). В другом эпизоде друг героя, у которого герой увел Астэ, стреляется «где-то в Голландии»: сначала играл в холле отеля в покер, «нервно смеялся», «пил джин», потом вышел вон и сунул дуло пистолета в рот. Ну а сам герой время от времени, «кусая губы, выходит в ночь». Думаю, что выбор жюри определило проламывающееся сквозь эту парфюмерию искреннее чувство плюс вяжущий, немного однообразный, но точно соответствующий интонации повествования синтаксис. Ну и, возможно, многозначительные дзэновские заморочки, приправляющие повествование виньеточками из восточной мистики («буддийский маг», «отверстие Брахмы») — в финале описывается коллективное буддийское камлание.
Рассказ Эдуарда Шульмана, писателя старшего поколения, уже достаточно известного в «бумажной литературе», «Трубач» (http://www.friends-partners.org/~alexey/shulman.htm), напротив — хорош безоговорочно. Вещь почти классическая, о первом движении чувства в подростке — мальчик в летнем лагере получает письмо от малознакомой девочки. Неожиданное для него волнение и необходимость ответить срывает его с места — на письме нет обратного адреса, — и герой, не дающий себе даже отчета, зачем он это делает, без денег, в одиночку умудряется добраться до дальнего курортного городка, где девочка отдыхает с родителями. Мастерство Шульмана здесь еще и в том, что он смог полностью погасить внешний мелодраматизм сюжета, выведя его почти в «платоновскую» плотность чувствования. Ассоциации с «Фро» нисколько не мешают при чтении.
Рассказ Николая Байтова «Искушение поэта в снежной пустыне» (http://levin.rinet.ru/FRIENDS/BYTOV/osvoboditeli/iskushenie.html) — это фантастика с претензиями (и не скажу, что совершенно необоснованными) на создание некой философской метафоры времени и судьбы. Парадоксальность сюжета, эффектность ситуации, к сожалению, забивают эмоциональное наполнение текста.
Рассказ Станислава Львовского «Народное телевидение» (http://www.vavilon.ru/texts/lvovsky 3.html), прошу прощения за однообразие терминов, тоже можно назвать метафорой, попытка дать сгущенное ощущение, как бы нервный код проживаемой нами повседневности, оформленный видеорядом: девушка, ночь, дорога непонятно к кому — к любимому или клиенту, — и озвученный телефразами, казалось бы сидящими в подсознании и всплывающими изнутри, как расправляется на экране положенный на нижнюю панель файл. Рассказу мешает излишняя многозначительность, как бы пытающаяся компенсировать внятность смысла рассказанного.
«Победительное» стихотворение «Памяти Бродского» Полины Барсковой (http://www.friends-partners.org/newfriends/culture/literature/alexey/brodski.htm) несколько огорчает элементарностью задачи и средств исполнения: стихотворение памяти поэта написано с демонстративным использованием интонационных жестов, лексики, образного ряда и даже с имитацией некоторой «брутальности» самого Бродского: «Погиб поэт. Точнее — он подох. / Каким на вкус его последний вдох / Был, мы не знаем. И гадать постыдно. / Возможно — как брусничное повидло. / Возможно — как распаренный горох. / Он так хотел — ни жизни, ни конца… / В свое молчанье погружен до срока. / И что ему какие-то слова, / И что ему прелестная вдова, / И что ему бессмертие пророка?» Ну а в целом написано истово, с попыткой насытить смыслом или хотя бы дать почувствовать его, поэта, «молчание до срока».
Среди выставленного на сайте упомяну только еще несколько текстов в номинации «Рассказы», которые, на мой взгляд, заслуживают внимания: «Калитка», автор выступает под псевдонимом «Тихая сапа»; «Выйти замуж за гинеколога» Евгения Медникова, «Путешествие» Кузьмы Вострикова, «Мандаринчики» Сергея Мелентьева. Я не даю на каждый из них отдельной ссылки, все это легко найти на сервере «Тенёт» (см. первую сноску).
Из нового, что появилось на уже упоминавшихся в прошлом обозрении сайтах, следует остановиться на выставленной и проанонсированной Вячеславом Курицыным как событие новой повести Александра Иванченко «Купание красного коня» (впрочем, в названии не уверен — текст выставлен таким образом, что за название можно принять и еще одно словосочетание: «Поверх цензуры» и «Beyond censorship») — http://www.guelman.ru/slava/writers/ivanchenko/title.html
Разумеется, это событие. Иванченко — писатель талантливый, всегда ставивший перед собой в литературе задачи серьезные (автор одной из самых лучших, на мой взгляд, повестей предыдущего десятилетия «Автопортрет с догом»), ушедший потом в тяжелейшую — и физически и нравственно, — но необходимую организационную работу в Союзе писателей, что тоже вызывало уважение. И вот после длительного молчания он появляется с новой вещью. Повестью-памфлетом, которую остереглось напечатать уже не одно издание, и именно поэтому Курицын, закрывший на время свой сайт «на ремонт», прервал «ремонт» и выставил повесть.
Поначалу чтение увлекает литературной игрой с уже окаменевшими штампами осмеивающей шестидесятников литературы: знаменитый поэт Магнус Магнус, автор нашумевших поэм «Ку-ку» и «Братская АЭС», в свете прожекторов сходит с трапа самолета — высокий, загорелый, только что с пляжей Калифорнии, широко вдыхая «тревожный воздух родины». Затем — ироническим анализом этих штампов и многообещающими подступами к главной теме повести. Риторичность авторских деклараций снимается удачно выбранным приемом: повесть написана в виде некой развернутой статьи о некоем романе, в которой автор волен и цитировать, и кратко пересказывать несуществующий роман, и бегло комментировать, и свободно над ним размышлять. То есть перед нами игровой «жанр», предполагающий наличие как бы повествователей трех уровней — автора романа, автора статьи о романе и собственно автора, который тоже не прячется, помогает время от времени менять первых двух местами, художественно обосновывает переходы от иронии к предельной серьезности. Это прием, позволяющий автору, не впадая в дидактику, формулировать свою тему и идею «в лоб». Я приведу три обширные цитаты из первой половины повести.
Вот обозначение основной темы повествования: «Определяющим качеством нового времени, а может, и истории вообще, является, увы, пошлость. Она проникает в каждую клеточку исторического организма, спасая его… от гибельного пафоса… Пошлость — не просто специя, приправа в острых яствах истории, она — условие выживания эпохи, понижающее опасное для жизни напряжение времени до его практического применения — кипятильника или утюга. Опознавательные знаки пошлости… — искажения, профанации, эпигонства».
А вот материал, на котором тема эта разрабатывается: «Художник, интеллектуал, мыслитель, этот посланник тонких миров, призван лишь свидетельствовать о существовании „того“ мира, но никогда — пытаться осуществить его здесь, на земле». «На наших глазах совершается величайший подлог, предательство интеллигенции — нисхождение художника в низшие миры, во власть, в царство кесаря; или же, что вернее, происходит последнее саморазоблачение имитаторов, никогда и не ступавших за границы этого мира и обрадованных самой возможностью подлога».