Мимикрия в СССР

— Тов. Богдан, вы когда же собираетесь уходить?

— Мы уедем вместе с университетом, нам обещают дать транспорт. Или с комбинатом, ведь наш комбинат еще работает.

— На транспорт теперь надеяться трудно, надо уходить пешком.

— Пешком далеко не уйдешь под обстрелом да еще с детьми, — сказал кто-то из соседей.

— Нужно уходить ночью. Ночью не так опасно. Вы знаете, как было в Финляндии? Мой брат был там, когда занимали Выборг, вступили наши войска в город, а в нем ни одной живой души! Вот как поступают настоящие патриоты! Брат рассказывал, что это произвело громадное впечатление на красноармейцев. Вот так и мы все должны показать немцам наши истинные к ним чувства.

— А вы когда же уходите?

— Мы будем уходить последними. Мой муж, как вы знаете, в противопожарной команде нашего района; мы уйдем вместе с отступающими войсками.

Надежды наших рабочих на получение муки и макарон оказались не напрасными. Раз ко мне в контору пришел председатель ФЗК и сказал:

— Мы с директором решили раздать часть муки и макарон рабочим. Город, видимо, не удержим, и если рабочие эвакуируются, так все равно многие семьи останутся. А уничтожить успеем ли? Есть приказ уничтожить все запасы в последнюю минуту, а кто ее угадает, эту последнюю минуту?

— Я думаю, раздать населению — для немцев от этого такая же польза, как и от уничтожения, они ее и зубами потом не вырвут.

Мы все слышали, что есть приказ поджечь фабрику перед отступлением и все боялись, что ее подожгут вместе с мукой и макаронами. Я даже слышала, что некоторые рабочие поговаривали о том, чтобы не дать сжечь. Однажды машинист, как бы между прочим, сказал мне:

— Вот, отступая, жгут и уничтожают добро, а что проще, скажем на мельнице, вынуть золотники из паровой машины и ни одна немецкая гадина не сможет пустить без них мельницу. Тем более, наша машина старомодная, пойди, найди теперь такие золотники! А когда наши возвратятся, мельницу можно будет привести в порядок за несколько часов.

— Конечно, есть много способов вывести из строя мельницу и без ее разрушения, только, к сожалению, с нами не будут советоваться, когда придет время.

— А вы не сможете посоветовать директору?

— Я думаю, и у него спрашивать не будут, просто дадут подробные инструкции, как поступить.

Директор сказал мне, что муку будут развозить сегодня ночью. Я живу очень близко к фабрике и мне привезли одной из первых: мешок муки и целый ящик макарон! О раздаче муки предупредили всех, и некоторые рабочие хотели приехать с тачками и самим забрать продукты, но им не позволили, боясь, что этим будет дан толчок окружающим жителям начать грабить.

Вечером к нам пришел один из коммунистов университета предупредить, что с завтрашнего дня университет эвакуируется. Уходить предлагали каждому отдельно небольшими группами, пешком, через понтонный мост на Дону.

— Но ведь обещали отвезти на грузовиках ночью.

— Грузовики заняты, да на них и опаснее. Пешком мы можем пройти между налетами, а до этого сидеть в укрытии; грузовик же должен будет ждать своей очереди переехать мост, а в это время как раз по ним бомбят. Так вот, товарищ, наша группа уходит завтра рано утром, перед рассветом, присоединяйтесь к нам. И жена пусть приходит и дочь берите, как-нибудь все вместе донесем ее, поможем.

— Где вы собираетесь?

— На площади Карла Маркса, — он немного замялся, посмотрел на нас и сказал: — А тем предателям, которые останутся жить и работать под немцами, не поздоровится, они все будут преданы военно-полевому суду, когда мы возвратимся! Их будут судить как дезертиров!

Мы знали, что два понтонных моста через Дон, недалеко от нас, непрерывно бомбились и обстреливались немецкими самолетами и улицы, ведущие к ним, также были почти под непрерывным обстрелом. Проехать машиной их можно было довольно быстро, но пройти улицу и полукилометровую ширину Дона, да еще с ребенком, потребуется довольно долгое время. Ни я, ни Наташа плавать не умели, так что в случае паники или повреждения моста, если даже нас и не убьют, мы просто утонем. Оставаться в городе после того как дан приказ о всеобщем отступлении очень опасно, по городу ходили слухи, что отступление завершают карательные отряды, они обыскивают дома и убежища и уводят мужчин, а сопротивляющихся убивают на месте.

Обсудив положение со всех сторон, мы в конце концов решили последовать совету папы, уйти из Ростова и пересидеть опасное время в станице у его брата, дяди Вани. Станица почти сливалась с городом и с нашей стороны ее от Ростова отделяла только балка. Папа недавно ходил к дяде и тот предложил в случае опасности перейти к нему; станица находится в стороне от большой дороги, в ней нет военных объектов, Дон перед ней очень широк и ее ни разу не бомбили. Да и вообще в последнее время многие уже заметили, что казачьи станицы немцы почти не бомбят. Кроме того, за несколько километров от станицы, вверх по течению, есть мост через Дон и в случае необходимости можно будет податься к нему, это также может послужить объяснением нашего пребывания в станице в случае встречи с карательным отрядом.

Мы не знали, когда именно уходить, но когда мы услышали, что вечером будет взорвана городская водокачка, мы решили уйти немедля, в этот же вечер.

Мальчишки из нашего дома бегали по лестнице, стучали в двери и кричали: "Скоро взорвут водокачку, запасайтесь водой!" Я сразу же им поверила, так как знала, что при отступлении водоснабжение и электроснабжение разрушаются. Наполнив водой всю посуду, тазы и кувшины, я решила выкупаться. Сережа считал это неразумным.

— Зачем ты все это затеяла? Каждую минуту может начаться бомбежка, а ты задумала купаться!

— Может быть, это последняя возможность выкупаться на долгое время; мы не сможем купаться, если воду придется таскать из Дона.

— Ничего с нами не случится, если и побудем некоторое время грязными. Куда хуже, если начнут бомбить в то время, как ты купаешься.

Но я все равно решила купаться, выкупать Наташу и себя. Наскоро налив в ванну воды, я позвала Наташу, а она, слышав возражения отца, начала капризничать. Когда я посадила ее в воду, она вдруг закричала: "Ой какая горячая вода, я не могу терпеть!" В раздражении я ударила ее — "замолчи!" Наташа, которую мы очень редко наказывали и почти никогда не били, громко заплакала. На шум пришли из другой комнаты Сережа и папа.

— Что это вы здесь подняли скандал, — сказал Сережа, — не можете вымыться без драки? Давай я окончу ее купать, а ты иди мыться под душ, — и, оттеснив меня от ванночки, он начал мыть дочку.

— И то правда, затеяла купанье не вовремя, — сказал папа.

— И это уже не в первый раз, — отозвался Сережа, уже довольно спокойно, — ее купанья будут служить барометром: как только надвигается опасность, она затевает мыться.

— Послушать тебя, так до войны и бомбежки я никогда не купалась, так и ходила грязная!

И схватив свое белье, я ушла купаться в душевую.

В этот же вечер мы ушли к дяде.

Станица Александровская, так же, как и Ростов, расположена на высоком берегу Дона. Река в этом месте очень широкая, а на противоположном берегу виден рабочий поселок мастерских и депо ж-д узла Батайск. Как многие другие станицы, Александровская протянулась одной улицей вдоль реки, за каждым домом в былое время располагались сады и виноградники, теперь же, после того как колхозникам запретили иметь приусадебные участки больше двадцати соток, отобранные сады без ухода одичали и превратились в дикие заросли. Виноградники, требующие укрытия на зиму, погибли в первый же год, а сады, не подрезанные и не расчищенные, все еще продолжали, на радость местной детворе, производить на свет небольшое количество плодов.

Дом дяди довольно большой, фасад выходил прямо на улицу, во дворе к нему пристроена небольшая веранда, с которой открывался широкий вид на левый берег и на береговую часть Ростова. На веранде летом обедали и пили чай, а также отдыхал дядя, приходя после работы. С теневой, северной стороны дома — вход в погреб, выкопанный довольно глубоко под домом. Его дядя укрепил добавочными балками и приспособил под бомбоубежище: поставил два топчана, на которых летом спали на дворе, принес одеяла и воду.