Мимикрия в СССР

— Какие у вас красивые комбинации, — говорила она, вскакивая на минуту с кровати, чтобы пощупать материю, — батистовые и ручная вышивка. Вероятно, дорого заплатили?

— Нет, не дорого, дешевле, чем в магазине, мне их сделали несколько штук на заказ.

— Вон как! А батист у вас в Ростове легко купить?

— Не очень легко, но иногда можно.

Я не могла сказать Люде, комсомолке и активистке, что большинство моей одежды куплено у спекулянтов. Кто знает, как она отнесется к этому? Она может подать заявление в милицию, что я поддерживаю спекуляцию. Другой раз она пощупала материю моего платья.

— Чистая шерсть, вероятно, в "Отеле мод" делали?

— И правда, в "Отеле мод".

— Удивительно, я вот сама ткачиха, знаете, я на шести станках одна работаю, а вот у меня нет таких хороших платьев, как у вас. Я очень хорошие деньги зарабатываю, а купить порядочного платья не могу, негде.

— Разве вам не продают материю на фабрике? Мне рассказывали, что когда на фабрике бывает производственный брак, то его продают работницам.

— Иногда продают. Работниц много, а брака мало. Вот это платье, меня премировали материей за стахановские показатели, — она показала шелковое платье, — но это редко бывает.

Однажды, когда она опять сделала несколько замечаний относительно моей фигуры, я вышла из терпения.

— Люда, неужели вы не знаете, что нехорошо все время наблюдать за мной? Займитесь чем-либо, вот вам лак для ногтей, сделайте себе маникюр, пока у вас есть время.

— Чего вы сердитесь? Ведь я говорю только хорошее.

— Хорошее или плохое, это все равно. Каждое утро вы меня рассматриваете, как будто я слон в зоопарке. Это неприятно!

— Если вы сердитесь, я больше не буду. Мне просто интересно.

Китти пыталась уговорить Люду поменяться комнатой, но Люда не согласилась, по-видимому, не хотела лишать себя интересного зрелища — рассматривать меня по утрам.

Китти — инженер, работает на заводе искусственного каучука в Ленинграде. От нее я узнала, что каучук делают из сахара.

— И много вы изводите сахара?

— Много; сахар переводим в спирт, а спирт — основа каучука. В последние пять лет построено несколько новых заводов.

— Знаешь, Китти, ты разрешила большую загадку для меня. Я часто задумывалась: куда идет сахар? У нас в Ростове последние три-четыре года невозможно купить сахара. Мне приятельница, доктор, рассказывала, что появились даже специальные болезни от сахарного голодания: нарушение сердечной деятельности и ослабление зрения.

— Теперь ты знаешь. А как ваша семья обходится? Покупаете у спекулянтов?

— Очень редко у спекулянтов. Моя мама часто покупает для нас мед в станице, у многих казаков есть пара ульев, и часть меда они продают. Кроме того, один-два раза в году мой муж ездит в командировку в Москву и привозит оттуда. Недавно он привез десять килограммов сахара да еще конфет вдобавок. Смешно и обидно, доцент университета едет в Москву, в научную командировку, а оттуда, как мешочник, везет в чемодане сахар, пряча его между бельем. Он рассказывает, что в вагоне, вскоре после выезда из Москвы, сделали обыск у пассажиров, искали сахар и мануфактуру; его, к счастью, обыскивать не стали. Иначе был бы скандал.

— Ну, конечно, охранники знают, кого обыскивать! Посмотрели на документы и оставили в покое, хотя отлично знали, что и у него есть сахар.

Я обрадовалась, что я еще в санатории, когда началась подписка на новый государственный заем, я надеялась, что она и кончится без меня и я увильну от "добровольного" заема государству. Каждый год разыгрывается одна и та же комедия: во время объявления нового государственного заема созывалось собрание рабочих и служащих; на этом собрании член партийного актива предлагал подписываться на месячную зарплату всем без исключения, его поддерживало еще несколько активистов, причем во время речей употреблялись выражения, вроде: "только враги сов. власти постараются увильнуть и не подписаться" и т.п. При этом упоминалось, что заводы Москвы и Ленинграда уже подписались и что нам нельзя отставать. Если кто пытался возразить, а такие храбрецы, хотя и редко, но находились, вся компания активистов набрасывалась на него, пытаясь "заклеймить позором", вспоминая все его промахи и неудачи на производстве и выставляя его как антиобщественника и даже антисоветчика. Секретная часть, конечно, брала такого храбреца "на заметку", и поэтому протесты бывали очень редкими, но многие пытались не подписываться, не объявляя об этом во всеуслышание. На собрании предлагалось поднять руку тем, кто против, никто, конечно, не поднимал, и предложение считалось принятым единогласно. После этого с подписным листом приходили к каждому в отдельности.

Управлению предприятия невозможно было пропустить ни одного рабочего. От министерства финансов присылалась разверстка купить облигации на полную сумму зарплаты всех рабочих. Если дирекция не в состоянии была вынудить подписку на месячное жалованье у всех, на директора налагалось взыскание из наркомата, а на весь партийный актив, и в первую очередь на секретаря партячейки, взыскание от обкома партии. Поэтому дирекция, партком и профсоюз объединенными усилиями нажимали, чтобы все подписались.

Я, конечно, знала всю эту механику но все же надеялась, что поскольку меня там нет, то обойдутся без меня, так как вся подписка проводилась за короткий срок. Мои надежды не оправдались: на другой день после начала кампании я получила от бухгалтера телеграмму с сообщением, что меня включили в подписной лист и просили подтвердить согласие телеграммой. Мне ничего не оставалось, как послать телеграмму о согласии.

Апрель и май не были хорошими месяцами для Ессентуков, настоящий сезон считался с июля до октября, когда здесь стояла сухая и солнечная погода. Но в этом году все санатории были заполнены военными, многие высокого ранга. Особенно много было военных с отмороженными руками и ногами.

Мы с Китти почти всегда ходили в парк вместе, и редко бывал случай, что к нам не подсаживался кто-либо из военных, когда мы сосали воду через трубочки возле источника. После опыта первых нескольких дней мы с ней решили, что на военных рангом ниже шпалы обращать внимания не стоит. У таких часто бывали не очень-то отшлифованы манеры: они, например, не понимали, когда в их обществе не нуждаются, или пытались рассказывать нам неприличные анекдоты. Через некоторое время мы выбрали, с кем приятно было пойти на концерт или в театр, но все же дело не обходилось без некоторых недоразумений.

Однажды вечером мы с Китти и двое из наших приятелей сидели на скамейке в парке и разговаривали. Вдруг Китти загудела: гууу…

— Почему ты загудела? — спросила я удивленно.

— Да вот, Виктор — сидевший с ней рядом командир — забылся и, очевидно, приняв мою руку за гудок велосипеда, сидит и нажимает на нее. Я и загудела, чтобы дополнить впечатление.

Мы все рассмеялись, а Виктор обиделся. Встретив меня одну на другой день, он сказал:

— Ну и Китти, такая красивая, но совершенно не романтична. А я, знаете, даже о ней стихи написал, хотел ей отдать, а теперь не отдам, думаю, она не поймет!

Китти стихами заинтересовалась и через некоторое время выудила их у него. Они оказались не очень-то складными.

Люда тоже завела себе друга, Николая, но она к этому отнеслась очень серьезно. Теперь она меньше обращала внимания на меня по утрам, а больше говорила: сначала о своих чувствах, а позже о своих планах на будущее, в которых большое место занимал Николай. Николай жил в нашем санатории и был значительно старше Люды, и я не верила, что он относится к своей интрижке серьезно. Я пыталась ее вразумить, говорила, что на курорте, где у людей много свободного времени, живут они в красивой обстановке и так близко друг с другом, флирт всегда процветает, но уехав домой, все скоро забывают об этом.

— Мы не забудем, — отвечала она, — он обещал перевестись на работу к нам на "Трехгорку".