Перед бурей

— Мы не знали, подумать не могли, батьку, — зашумели отовсюду сконфуженные голоса...

— Будем беречь ее, как зеницу ока! Грех, панове, оставить в беде дочь товарища! — поднялся дед, обращаясь ко всем.

— Будем, будем! Живота за нее не пожалеем, — отозвались все горячо. — Пусть она дочкой нашей будет!

— Спасибо, вам, дети! — поклонился всем Богдан, обнаживши голову. — От лица покойного Грабины, который уже не может озваться, говорю вам спасибо.

— Что ты, что ты, сыну! — остановил его дед. — За что тут дяковать. Мы все об ней должны подумать, как и он подумал о нас.

— Правда, правда! — отозвались шумно козаки.

— Ну, вот и дело! — повеселел Богдан. — Может, и нам господь за добрый вчынок пошлет свою ласку... Только вы не промолвитесь никто, что батько панночки утонул, а то это известие убьет ее... она наложит на себя руки... — И он стал продолжать свой рассказ. — Так вот, видите ли, панове, я с одного ее слова заметил, что она полька, и пошел допросить бранку. Слово по слову, — она мне и рассказала, что она полька, Грабовского пана дочка, что его преследовали паны за братанье с народом, что сделали наезд, что он спасся на Запорожье, а ее, дочку его, во время разбоя, украла цыганка и отвезла в Кафу, а из Кафы уже доставляли в Царьград, в гарем.

— Ах они, дьяволы! — раздались среди козаков гневные возгласы.

— То-то, — продолжал Богдан, — несчастное дитя жизни себя лишить хотело, а вы-то что...

— Прости, батьку, — обнажились многие головы, — начали мы галдеть, а тут снова буря встает да и ворожьи галеры...

— Какое же у вас доверие ко мне, коли довольно одного пустопорожнего слова, занесенного ветром, чтобы взвесть на атамана пакость.

— Прости, прости, батьку! — завопили все козаки, нагибая чубатые головы. — Это вот Рассохины приятели взъелись на панну, что через нее загинул славный козак... а уж из-за нее как-то поремствовали и на тебя, батьку...

— Неправда, несчастный Рассоха пострадал не через невинную панну, а через пьянство: оно его довело и до греха, и до смерти.

— И справедливо, — подтвердил дед, — паршивая овца все стадо портит!

— Как же не портит, коли портит! — с азартом выкрикнул черномазый, как цыган, козак. — Вон и приятели его наважились на нашего батька поднять голос... и их бы в море!

— Каемся!.. Прости на слове! — отозвались дрожащими голосами три козака, сидевшие между гребками, внизу чайки. — Хоть и покарай, а прости, батьку!

— Бог вас простит! — сказал торжественно Богдан, успокоившись внутренно за панянку. — Где люди, там и грех... А только помните, братцы, что для Богдана ваша доля и ваше благо — важнее всего на свете!

— Верим, верим!.. Слава атаману! — загалдели со всех гребок козаки, махая шапками в воздухе.

Богдан тоже снял шапку и, поклонившись товарищам, начал осматривать море кругом.

Было уже полное утро; но туман или предвестники бури — низко несущиеся облака — закутывали даль молочной мглой; волны словно курились белым паром, что сначала за ними бежал, потом тяжелее сгущался, а встретясь с соседней струей, клубился, сливаясь в какой-то бесконечный полог, ползущий над морем.

— С какой стороны были, диду, галеры? — спросил наконец у деда Богдан. — Не вижу нигде...

— Да, затуманило, — мотнул головою старик, — а вон там на полудне были видны... штуки три либо четыре...

— Гм! Значит, турецкие... — задумался Богдан. — Оно бы не дурно пошарпать и потопить еще штуки две, да мало нас, а в тумане и не соберешь... По-моему, лучше повернуть прямо на полночь... К тому же и ветер, кажись, стал погожим.

— Правильно, сынку, миркуешь: ветер поможет прибиться нам к берегу и, по моему расчету, к Буджацкому, потому что-то нас здорово отнесло в правую руку.

— Так это отлично! — обрадовался Богдан. — Только как бы нам собрать чайки да сообщить всем нашу думку? Ведь стрелять из гарматы опасно, как раз привлечешь тем врага...

— Оно-то как будто так... А прото, кто его знает, сыну? — потер рукою лоб дед. — Враг-то все равно прямует на нас, того и гляди, наскочит в тумане, ведь он на парусах прёт, а мы на веслах... так все единственно... а гуртом и обороняться легче.

— Пожалуй что и так, — согласился Богдан, — если бы и мы подняли паруса да двинулись наутек, так этим черепахам не догнать бы нас... Эх! — махнул он энергично рукой. — Чому буты, тому статысь, а прикажите-ка, диду, гукнуть раза два из гарматы.

Через несколько мгновений вздрогнула чайка и раздался звук выстрела, глухо исчезнувший вдали. Богдан воспользовался небольшим промежутком времени между вторым выстрелом, проскользнул незаметно в каюту и успокоил Марыльку. Гаркнула и второй раз фальконетная пушка. Богдан уже стоял вновь на чардаке и зорко присматривался да прислушивался кругом; он даже велел остановиться и поднять весла...

Туман налегал и густел все сильней и сильней; с чардака уже трудно было разглядеть и корму в чайке... Послышался плеск... «Свои или галера?» — мелькнула у атамана мысль, и он отдал тихо приказ осмотреть оружие и быть наготове.

Но вот показался острый нос, и чайка, скользнув по волне, чуть не ударилась об атаманскую.

— Наши! — послышался успокоительный говор.

— Чья чайка? — спросил Богдан.

— Сулиминская, — ответил с нее рулевой.

— А как атаману вашему?

— Слава богу!

— А других чаек не видели?

— За нами две ехало.

Вскоре показалось из тумана еще три чайки, а в продолжение получаса — еще три, и потом, наконец, еще одна; больше же не прибывало. Дальше ждать было и бесполезно, и опасно: в тумане чайки неслись куда-то, по воле волн, и можно было ожидать ежеминутно столкновения с галерой, тем более, что последняя чайка принесла известие, что видела ее недалеко отсюда.

— Панове молодцы, лыцари запорожцы! — зычно крикнул Богдан. — Нам мешкать больше нельзя: враг на носу. Поручим товарищей наших святому богу и заступнице за нас, деве пречистой, а сами поднимем сейчас паруса и на всех веслах двинем за ветром на полночь, к Буджаку.

— Згода, — отозвались в тумане сотни голосов, и чайки, подняв свои широкие крылья-ветрила, понеслись на север, оставляя позади себя крутящиеся ленты сверкающей серебром пены. Гребцы рвали волны изо всех сил, чувствуя за спиной погоню.

Прошло часа два бешеного бега. Время приближалось к полудню. Туман, сгустившись в тяжелые облака, начал медленно подниматься над морем. В узком просвете показалась невдалеке чайка, а вон дальше как будто мелькнула и другая... Между тем белые облака поднимались все выше да выше и рвались в высоте, пропуская сквозь щели яркие блики лазури, а вот сверкнули, пронизывая их, и золотые лучи, окрасив белесоватые клубы в бронзовые и перламутровые колера, сверкнули, заиграли изумрудами на посиневших волнах и рассыпались искрами по козацким рушницам. Облака, поднявшись выше, словно растаяли и разметались ветром по ярко-голубому простору.

Оглянувшись, козаки увидели за собой не далее как на два пушечных выстрела две галеры; они шли сначала наискось, как бы пропуская чайки, но, заметив их, сразу изменили курс и повернули прямо на козаков. Две другие галеры были в стороне значительно дальше, но тоже, по-видимому, повернули, отрезывая отступление чайкам, по соседству было лишь четыре, не больше, а остальные отбились направо, далеко вперед.

Богдан выкинул на мачте своей флаг, означающий рассыпной строй, хотя и без того все козаки знали единую в этом случае тактику: разлететься во все стороны и заставить галеру преследовать чайки по одиночке. Но едва галера пускалась в погоню за намеченной жертвой, как разлетевшиеся ладьи снова слетались в тылу, словно легкокрылые ласточки за злым коршуном, щипали галеру меткими пулями, а при возможности и бросались в атаку. На этот раз галеры, приметив ничтожное количество чаек, смело двинулись за ними в погоню.