Дети Ноя

В военное время худшей из опасностей становится привычка. Особенно привычка к самой опасности.

В Шемлее десятки людей втайне пренебрегали правилами, которые были установлены нацистскими оккупантами, и постепенно приучились недооценивать врага, поэтому известие о высадке союзников в Нормандии обошлось нам дорого.

Когда мы услышали о том, что многочисленные и хорошо вооруженные американские войска высадились на континент, эта новость нас опьянила. И хотя мы были вынуждены молчать, счастливые улыбки буквально распирали наши лица. Отец Понс ходил словно Иисус по водам, не касаясь подошвами земли, и чело его лучилось радостью.

В то воскресенье мы просто сгорали от нетерпения поскорее отправиться к мессе, чтобы разделить, хотя бы взглядами, свой восторг по поводу этой почти что победы с обитателями поселка. Все ребята выстроились во дворе на четверть часа раньше назначенного времени.

По дороге нам весело подмигивали разряженные по-воскресному крестьяне. Одна женщина протянула мне шоколадку. Другая сунула мне в руку апельсин. Третья затолкала мне в карман кусок пирога.

— Почему вечно все Жозефу? — проворчал один из мальчиков.

— Потому что он у нас красавчик! — издали крикнул Руди.

Все это было очень кстати: в животе у меня вечно урчало от голода, тем более что я быстро рос.

Я с нетерпением ожидал момента, когда мы будем проходить мимо аптеки, не сомневаясь в том, что мадемуазель Марсель, которая вместе с отцом Понсом спасла стольких детей, будет сиять от счастья. Может, на радостях она даже бросит мне несколько леденцов?

Но витрину аптеки наглухо закрывала металлическая шторка.

Наша группа первой добралась до главной площади, и тут школьники и крестьяне как вкопанные разом остановились перед церковью.

Из зияющего портала грозно раздавались воинственные звуки органа, игравшего во всю свою мощь. Я с изумлением узнал мелодию: это была «Уроженка Брабанта»![9]

Толпа просто оцепенела. Играть «Уроженку Брабанта», наш государственный гимн, под носом у нацистов было верхом дерзости. Все равно что кричать им в лицо: «Проваливайте, убирайтесь вон, вы проиграли, вы теперь никто и ничто!»

Кто мог осмелиться на такую выходку?

Шедшие первыми шепотом передали по цепочке остальным: то была Черт-Побери! Мадемуазель Марсель, молотившая пальцами по клавишам и выжимавшая ногами педали органа, впервые в жизни посетила церковь, чтобы объявить нацистам, что они проиграли войну.

Вне себя от восторга и восхищения, мы стояли перед церковью, словно присутствуя при блистательном и опасном цирковом номере. Черт-Побери играла просто замечательно, куда лучше задохлика-органиста, который аккомпанировал священнику во время мессы. Под ее пальцами инструмент, казалось, превращался то в сияющую раскаленную медь фанфар, то в тугой мужественный барабан. Звуки мелодии мощно неслись на нас, и от них дрожала земля, а в домах вибрировали стекла.

И вдруг скрип автомобильных шин. Черная машина затормозила перед церковью, и оттуда выскочили четыре молодчика.

Гестаповцы схватили мадемуазель Марсель, которая, лишившись возможности музицировать, принялась их оскорблять:

— Ваша песенка спета! Капут! Можете меня прикончить, это вам уже не поможет! Засранцы! Педрилы! Импотенты!

Нацисты без церемоний затолкали ее в машину и увезли.

Отец Понс, белый как полотно, перекрестился. У меня сжались кулаки, я хотел броситься за машиной, догнать ее, избить этих мерзавцев. Я схватил священника за руку — она оказалась ледяной.

— Она им в жизни ни словечка не скажет! Я в этом уверен на все сто!..

— Я знаю, Жозеф, знаю. Черт-Побери отважнее всех нас. Но что они с ней сделают?…

Ждать ответа на этот вопрос пришлось недолго. В тот же вечер, незадолго до полуночи, на Желтую Виллу нагрянуло гестапо.

Мадемуазель Марсель даже под пытками не проронила ни слова. Однако во время обыска у нее в аптеке нацисты обнаружили негативы фотографий, сделанных для наших фальшивых документов.

Мы были изобличены. Теперь не надо было даже снимать штаны. Нацистам довольно было просто заглянуть в наши паспорта, чтобы выявить самозванцев.

В двадцать минут все еврейские дети Желтой Виллы были собраны в одном из дортуаров.

Нацисты злорадствовали. Мы дрожали от страха. Я испытывал такое отчаяние, что не мог вообще ни о чем думать. Сам того не сознавая, я безропотно подчинялся приказам.

— Лицом к стене, руки вверх! И поживее!

Руди пристроился рядом со мной, но мне от этого легче не стало: глаза у него были выпучены от смертного ужаса.

Отец Понс ринулся в бой:

— Господа, я вне себя от возмущения, я понятия не имел, кто они такие! Я и подумать не мог, что это еврейские дети! Их привели ко мне, представив арийцами, настоящими арийцами. Я был обманут, надо мной посмеялись, злоупотребив моим доверием!

Хоть я не сразу понял, к чему он клонит, мне и в голову не пришло заподозрить отца Понса в стремлении выгородить себя, чтобы избежать ареста.

Главный гестаповец резко спросил:

— Кто привел к вам этих детей?

Отец Понс колебался, прежде чем ответить. Прошло десять долгих секунд.

— Что ж, лгать я не стану. Всех детей, которые здесь находятся, привела аптекарша мадемуазель Марсель.

— И вас это не удивило?

— Она всегда приводила ко мне сирот. Вот уже пятнадцать лет. Еще задолго до войны. Она добрая женщина. И сотрудничала с благотворительной организацией, которая занималась обездоленными детьми.

— Кто платил за их содержание?

Отец Понс побледнел:

— На имя каждого из детей каждый месяц приходили конверты. Вы можете проверить в бухгалтерии.

— От кого приходили эти конверты?

— От благотворителей… От кого же еще? У нас все это зарегистрировано, вы можете получить все данные.

Нацисты, похоже, ему верили. Их начальник просто облизывался при мысли о том, как эти списки попадут к нему в лапы. И тут отец Понс пошел в атаку:

— Куда вы их намерены отвезти?

— В Мехелен.

— А потом?

— Это уже не ваше дело.

— Но ехать придется долго?

— Наверняка.

— В таком случае позвольте мне разобрать их вещи, сложить чемоданы и приготовить им в дорогу еду. С детьми нельзя так обращаться, сын мой. Доверь вы мне своих детей, неужели вы бы согласились, чтобы я их так отправил в дальний путь?

Гестаповец с жирными ручищами колебался. Уловив это, отец Понс устремился в образовавшуюся брешь:

— Я же знаю, что вы не причините им зла. Я только соберу их в дорогу, а вы приходите за ними утром.

Попавшись на удочку чувствительности, смущенный наивностью этого попика, начальник гестаповцев захотел показать, что не такой уж он злобный субъект.

— Завтра утром, едва часы пробьют семь, дети будут вымыты, одеты, накормлены и построены во дворе со своим багажом, — мягко гнул свое отец Понс. — Не обижайте меня. Я с ними годами вожусь. Когда мне доверяют ребенка, можете не сомневаться, что все будет как надо.

Гестаповец окинул взглядом три десятка еврейских мальчишек в ночных сорочках, подумал о том, что ему все равно не раздобыть грузовика раньше завтрашнего утра, почувствовал, что и сам хочет спать, пожал плечами и пробурчал:

— Ладно, отец мой, полагаюсь на вас.

— Будьте спокойны, сын мой. Ступайте с миром.

И гестаповцы в своих черных мундирах покинули пансион.

Подождав, пока они удалятся, священник повернулся к нам:

— А сейчас, дети, без криков и без паники, тихо соберите свои вещи и оденьтесь. А потом — бежим.

У нас всех вырвался долгий вздох облегчения. Отец Понс позвал воспитателей из других дортуаров — пятерых юных семинаристов — и затворился с ними в нашем зале.

— Дети мои, мне понадобится ваша помощь.

— Можете рассчитывать на нас, отче.

— Мне нужно, чтобы вы солгали.

— Но…

— Вы должны солгать. Во имя Христа. Завтра вы скажете гестаповцам, что партизаны в масках ворвались на Виллу вскоре после их отъезда. Вы скажете, что вы сопротивлялись. К тому же, чтобы никто не усомнился в вашей невиновности, вас найдут привязанными к кроватям. Вы согласны, чтобы я вас привязал?

9

«Уроженка Брабанта» — государственный гимн Бельгии, который сочинил Ф. Ван Кампенхоут в 1830 г.