Страница 10 из 53
да прямо тетке в глаз, в зрачок, холодный и змеиный, на миг
лишь самообладанье потерявшей Надежды Александровны.
Определенно, Кобзев, злыдень, (второй, не пара, на
время лишь, в стране далекой, плодами, шмотками обильной
нервы успокоить) муж Лешиной сестры двоюродной Марины,
на нечто схожее и рассчитывал, такую ситуацию как раз в
воображении, должно быть, и рисовал, когда лечил похмелье
предотъездного мальчишника, на нестандартной высоте, на
уровне багровой переносицы своей, врезая в дверь блестящее
изделие п/я 1642.
Но, нет, увы, подвел его товарищ:
— Ах, Леша, это ты, как напугал меня, — пролепетала
тетка, успев каким-то чудом только увернуться, от
столкновенья неприятнейшего уберечь в миг округлившееся
буркало.
Какая встреча, вот так да, какой представился
прекрасный случай с прекрасной непосредственностью
выпалить:
— А ты что тут делаешь, крыса старая, пока хозяев нету
дома?
Меж тем, не вовремя явившийся студент молчал.
Лишь желвачок перекатился раз, другой под кожей розовой и
детской. Но улизнуть тихонько не успевшей тетке досадная
наредкость смена освещения мешала видеть мелкие детали.
— А… а я вот за Маринкиным дипломом заскочила, — с
испугом справилась, однако, очень быстро Надежда
Александровна и показала сумочку, как видно, содержавшую
разводами червончиков, узорами полсотенных билетов в
солидную бумагу превращенный документ, — Решила вот
девчонка немного подработать в гарнизонной школе.
— Угу, — он опустил глаза, посторонился и выпустил ее
на волю.
— Ну, побежала, обед кончается, — уже совсем
уверенным, веселым голосом врать продолжала тетка.
Взъерошила племянничку затылок влажной дланью, пролет
ступенек серых отсчитала, и в абсолютной безопасности уже
сочла уместным на прощанье пожурить:
— Да, мать вчера звонила, Алексей, ты что же ей
совсем не пишешь? А?
Не пишешь, не звонишь. Забыл? А мама, мамочка, она
помнит о тебе, с сестренкой связь регулярную поддерживает и
не на шутку встревожилась, узнав, какие трудности в общагах
нынешних со стиркой.
Впрочем, после непрошенного визита тетки и Леша
это понял:
— Валера, мы на днях переезжаем.
— А что такое, мне здесь нравится.
— И мне, но, в общем, у тети Нади и Марины внезапно
изменились планы.
— Да, и куда?
— Еще не знаю.
Наивный, он полагал, недели две еще в запасе есть,
дней десять, может быть, пока закончится рекогносцировка,
резервы развернутся, подтянутся тылы.
Четыре дня ему Создатель отпустил, даже три,
воскресным ранним утром Алешу заставили открыть глаза в
молочной синеве рассвета щелчки, два металлических
предмета соприкасались деликатно, шептались, звякали с
приязнью очевидной, и тем не менее, поладить не могли.
Обрубок жирной стрелки будильника "Наири" угрюмо
упирался в фигурную семерку. Источник звука был в
прихожей.
Ах, Кобзев, капитан, знакомый с телеграфным кодом
Морзе, мужчина, выбравший для никудышной, дешовой охрой
крашенной двери изделие повышенной секретности п/я 1642.
Эксцентрик, механизм, с характером собаки преданной, до
самого упора повернутый рукою Алеши изнутри, любезно
щелкал, но не поддавался родному папе, ключу снаружи
вставленному тихо.
— Ну, что там, Надя? — вопрос негромкий прозвучал с
той стороны, и у босого юноши, стоявшего по эту, за вдохом
выдох не последовал.
— Ты знаешь, кажется опять перепутала ключи. Брала
дубликат от Сашкиного кабинета позавчера, ну, и в который
раз, похоже, его себе оставила, а Саше, конечно, сунула от
этой чертовой квартиры.
— Что теперь? — нет, нет, шипенье это гнусное ни с чем
не спутаешь, за хлипкой древесностружечной панелью в
каком-то полуметре от него стоит и взглядом испепеляет тетку
животное с глазами бледно-голубыми.
— Не кипятись, Галина, сейчас позвоним Саше снизу,
тут автомат буквально за углом, он через двадцать минут
привезет свой.
Ну, и за этим вслед смешок, тот самый, что Леша
Ермаков, пацан, мальчишка, так искренно, так долго за
признак доброты душевной принимал:
— Ты не волнуйся, Галя, уж я-то знаю, раньше
двенадцати в их возрасте никто не просыпается.
— Кто это? — раздался шопот за спиной, горячий воздух
ушную раковину белую, мгновенной гормональной
катастрофой обескровленную, согрел внезапно.
Точас же рука любимого (правая) уста любимой
запечатала, а левая без промедления для ласки нежной
созданный животик перехватила поперек, и в комнату
беззвучно повлекла.
— Лера, — произнесли сухие губы, так чудно целовать
умевшие, — через две минуты нас не должно быть здесь.
— Да кто же это там?
— Мать.
Три ночи подряд они спали у Леры на кафедре в
жарком и неудобном, стеганом спальном мешке, который
извлекался под перезвоны связки карабинчиков из чрева
абалакова, заслуженного ветерана, еще недавно так
смешившего милашку-лаборантку соседством с парой ржавых,
видавших виды триконей в шкафу под полками с
программами, отчетами, горой разнообразных бланков и
кипой чистой, стандартными листами нарезанной оберточной
бумаги.
На занятия Алеша не ходил, из столовой он
направлялся прямо в библиотеку, там пялился минут
пятнадцать, двадцать на сортирные изыски работы художника
Басырова и утомленный акварельной рябью цветов, зеленого и
желтого, в конце концов безвольно припадал щекой, ложился
на издательством "Наука" размноженное произведение
искусства и засыпал.
В среду сон бедняги был особенно сладок, именно в
этот день из путешествия, почти что трехнедельного, к
отрогам невысоких, но живописных алтайских гор вернуться
должен был приятель Ермакова, одногруппник бывший, а
ныне студент училища художественного Сережа Востряков,
хозяин пятикомнатных апартаментов, особняка в купеческом
исконном стиле, хоромов деревянных двухэтажных на
каменном метровом столетней давности подклетье.
Профессор Вострякова, орнитолог, мать рериха таежного, от
сибирских грачей и воробьев уехала на юг малороссийский,
остаток жизни посвятить крикливым чайкам, забрав с собою
сына старшего, биолога, дочь младшую, школьницу, а
среднему оставив семейную обитель, за резными ставнями
которой, под крышей с петушками и надеялся от жизненных
невзгод укрыться ноябрьским морозным вечером и наш
Алеша.
Итак, он спал и видел, как скорый поезд везет Серегу
верного товарища, спешит, гремит железом, посредством тока
электрического просторы ужимая и сокращая расстояния. И
вот в этот момент чудесный, его, спящего и беззащитного,
чья-то цепкая рука вдруг ухватила за мочку уха, а, ухватив за
мякоть, принялась вращать, определенно намереваясь сей
нежный и необходимый хрящ от непутевой головы для жизни
новой и самостоятельной скорее отделить.
Да, встреча мамы с сыном состоялась в культурной,
интеллектуальной атмосфере читальни университетской у
полки с красными гроссбухами Большой советской
многотомной энциклопедии.
— Это та же самая? — спросили губы-ниточки после
того, как насмотрелись глазенки блеклые, бесцветные, на
полное бессилье негодяя.
— Та, — коротким звуком горловым он подтвердил, что
с ним сегодня можно делать все, он будет нем, не
пошевелится, не пикнет здесь, где несколько десятков глаз
мгновенно могут вскинуться от вороха бессмысленных бумаг
на дальний столик угловой.
— Ну, так вот, — продолжали бескровные, при этом не
мешая сухим и белым пальцам наслаждаться податливостью