Рассказы

Посмотрел Валька на эту шумную, беспокойную ораву, качнул головой:

— И все это ваше?

Дяде Тиме, видать, понравилось Валькино удивление, засмеялся тонко:

— А что? Весело, а? Знай разворачивайся, пить-есть готовь.

— Да, — проговорил Валька, — живьем сожрут. Вон, не свиньи — настоящие зверюги. Зачем вам столько всего?

— Вот тебе на! — воскликнул дядя Тима. — Чего придумал! Жить, Валенсин, жить. Чтобы не лезть людям в глаза, как вон Еремеевы али соседка наша Савельиха. Чуть что — дай мучки совочек, одолжи сальца на заправку, али того хуже: дай ей десятку, а то всю четвертную, вишь — поиздержалась…

Глаза у дяди Тимы стали злыми, губы тонкими. Вдруг, ни с того ни с сего, он закричал визгливо, будто это Валька виноват:

— А ты живи по своим возможностям! Не трать больше, чем у тебя есть, вот и не будешь попрошайничать! Да…

Дядя Тима примолк, тяжело дыша, потом произнес уже спокойно:

— А мы не бегаем по людям, нет! Привычки такой не имеем. И все потому, что труда не боимся, сил своих не жалеем. Уяснил, Валенсин, что к чему, а?

Подошла тетя Груня, сказала, что баня истопилась и давно пора мыться.

Валька вошел в тесноватую и задымленную баньку и задохнулся: воздух был сух и горяч. Опустился на низенькую скамейку и тяжело задышал, по-рыбьи открыв рот. А дядя Тима хоть бы что, наоборот — крякал от удовольствия.

Он налил в шайку воды, прихватил веник и полез на полок.

— Возьми-ка, Валенсин, ковш да брызни на каменку.

Валька набрал воды, плеснул на раскаленные камни. Пар ударил, как взрыв, обжигая лицо, грудь, глотку. Валька взвизгнул и отпрянул к стене. Невидимый в пару дядя Тима рассмеялся:

— Давай еще, Валенсин, еще. Лей, не бойся. Да лезь ко мне, похлещемся веничком.

Однако Валька, согнувшись в три погибели, зажав рот и нос ладонью, рванулся в предбанник. Только там он, ошалевший от жары, перевел дыхание.

Нет, пропади она пропадом, такая баня! Пусть другие, если хотят, истязают себя, а ему, Вальке, для мытья и купаний воды в реке хватит.

Спать Валька лег на сеновале — едва упросил тетю Груню постелить там.

Хорошо! Сено свежее, хрусткое, запах — голова кружится. Сквозь щелку в крыше видна звездочка. Смотрит она на Вальку и чуть приметно мигает. Тишина, прохлада… Ах, славно, что он приехал в Сосновку! Завтра надо обязательно познакомиться с ребятами, да в лес по грибы и ягоды, а то, быть может, в чернь, как здесь называют тайгу.

И с дядей Тимой надо поговорить: пусть побыстрее шьет унты…

Проснулся Валька, а солнце уже высоко. Спустился по лесенке, выбежал во двор — пусто: вся «живность», как говорит дядя Тима, уже разбрелась кто куда. В доме тоже никого. Глянул на стол — записка.

«Валя, детенок, мы ушли на покос. Еда под полотенцем. К вечеру придем. Целую, тетя Груня».

А ниже приписка корявыми буквами:

«Валенсин! Натаскай в бочку из колодца воды. Бочка у сарая. Полную. Уяснил?»

Валька попил молока с пирогом, вышел посмотреть, где бочка, где колодец.

Бочка была большая, потом он высчитал — на тридцать шесть ведер. Колодец находился за избой, в огороде, к нему вела узенькая, утоптанная тропка. Валька заглянул в колодец: неглубокий; постоял, подумал и решил, что времени впереди много, к вечеру успеет натаскать воды.

Прихватив в карман кусок пирога, Валька пошел на улицу. Там, как и вчера, было почти безлюдно: лишь кое-где бегали малыши, да у ворот соседнего дома сидел на скамейке длинноусый корявый дед. Увидел Вальку, остановил сурово:

— Ты чей? Я, кажись, таких еще не видел.

Валька ответил нехотя:

— В гости приехал. К Худояковым.

— А-а, к Грызункам…

Валька обиделся:

— К каким-таким грызункам? Тетя Груня — мамина сестра.

Дед усмехнулся и подобрел:

— Это по-уличному их так кличут… Да ты не обижайся. Вон у меня тоже прозвище есть — Тёрка. Не понимаешь? Видишь, лицо в корявинах? Вот и Терка.

Валька засмеялся: ну чудаки! Взрослые люди, а как маленькие, дают друг другу прозвища!

— А почему они Грызунки?

Дед пожал прямым костлявым плечом.

— Не я давал кличку. Авось, сам узнаешь… Надолго в гости-то?

— На месяц. Только почему-то у вас тут народу мало. Одна малышня.

— Сенокос, паря. Ден через пять все соберутся.

Валька расстроился: пять дней одному — с ума сойдешь от скуки. Эх, не вовремя приехал. Что делать одному столько дней? Только время бить. Лучше бы дядя Тима взял с собой на покос — все веселей.

— Дедушка, а покосы у вас далеко?

— Далече. За вторым лесом. Попервости и заблудиться можно… А ты, паря, вон на горку взберись, ежли скушно, на Раздумье. Видишь эвон, в конце улицы? Красиво там.

— Горка Раздумье? Почему?

— Сказывают, что давным-давно, когда пришли сюда первые поселенцы, здесь, на этой горке-то, они решали, где ставить село. Вот потому и Раздумье.

Через полчаса Валька уже взахлеб глотал речной ветер на самом гребне холма. Обернулся — и чуть не слетел с кручи: возле стояла большая рыжая собака с белым пятном на груди и, свесив широкий розовый язык, склонив чуть набок голову, внимательно смотрела на него. Валька, ни жив ни мертв, тоже уставился на собаку, лихорадочно соображая, что делать. А что сделаешь, когда в руках даже паршивой палки нет, а позади обрыв и река? Шевельнул Валька деревянными губами, выдавил чужим, противным голосом:

— Ну, чего смотришь? Не узнаешь, да? Я — свой. Понимаешь — свой.

Собака облизнулась, переступила с ноги на ногу и снова уставилась на Вальку. Валька чуть осмелел.

— Ну, вот видишь, я не трогаю тебя, не бью, и проваливай отсюда. Мотай, мотай, а то возьму да разозлюсь. Плохо будет. Ну?!

Валька, собрав все мужество, отчаянно шагнул вперед. Собака отскочила, снова склонила голову набок и, показалось, хитро подмигнула ему. Валька сделал еще шаг, собака опять отбежала. Валька повеселел.

— Эх ты, рыжий, напугал меня, а сам, поди, только лаять можешь? Да? Разве такие морды у злых бывают?.. Ты добряк, да? Или прикидываешься?

Собака дружелюбно вильнула хвостом, Валька совсем успокоился.

— Конечно, добряк! Ну, тогда иди ко мне. Иди, иди, не бойся.

Собака в самом деле подошла, встала вдруг на задние лапы, а передние положила Вальке на плечи и лизнула его прямо в глаз. Валька от умиления обнял лохматую башку, прижался к ней щекой и произнес растроганно:

— Ух ты, мой умница. Ух ты, красивенький. Чей ты, такой славненький песик? Как тебя звать?

Собака еще раз ухитрилась лизнуть Вальку, теперь уже в нос и, вырвавшись из его объятий, как пружина, отскочила в сторону. Пока Валька соображал, что это значит, она неожиданно бросилась на него и передними лапами в грудь сбила на траву. Валька растерялся:

— Ты что?! Ты что — сдурела?!

Валька хотел было подняться, но собака снова налетела на него и прижала к земле. Валька увидел вдруг над собой шальные, веселые коричневые глаза, засмеялся, обхватил ее и завалил рядом с собой.

— Вот тебе! Что, думала — у меня силы никакой? Да? Погоди, сейчас узнаешь… Сейчас вот ухвачу получше…

И пошла потеха! С шумом, хохотом и лаем. Собака ловко вывертывалась из рук, отскакивала, потом снова налетала. Валька едва успевал отбиваться. Она хватала его за рубаху, за штаны, валяла по траве, а он хохотал и никак не мог изловить ее.

В самый разгар возни, откуда ни возьмись, появился худой невысокий мужчина в очках и соломенной шляпе. В руках у него была толстая суковатая палка. Лицо мужчины показалось Вальке хмурым, недружелюбным. Собака сразу же, оставив Вальку, встала у его ноги, виновато помахивая хвостом. Валька тоже чувствовал себя неважно. Взлохмаченный, запыхавшийся, он быстро встал на ноги. «Сейчас заругается», — подумал он, настороженно уставясь на мужчину.

Но тот заулыбался Вальке, как самому хорошему знакомому.

— Наконец-то, первый гость появился! Я уж заволновался: что такое, думаю, за два дня ни одного хлопца, ни одного помощника?

Валька недоуменно пожал плечами и промолчал. Мужчина подозрительно оглядел Вальку.