Страница 25 из 73
Штаб 6-го Финляндского полка расположился в крестьянской избе, в д. Шавлишки, в 1 км за передовыми окопами и в 2 км от немецкого фронта. Это был крупный риск; было бы разумно рядом с избой соорудить блиндаж для обеспечения надежного руководства полком под артиллерийским обстрелом, но я умышленно запретил строить блиндаж. Деревушка была расположена на небольшом пригорке, и из своего окошка я мог наблюдать расположение неприятеля. Маскировка составляла особенно больной пункт в мышлении офицеров, особенно в штабах полка и батальонов; они уже получили ряд тяжелых уроков. Меня поразила художественная маскировка штаба II батальона. Он был расположен в землянке, в лощине; об избе Чернышенко не хотел и думать; уже на второй день были устроены прекрасно замаскированные от аэропланов навесы для лошадей и патронных двуколок и создавались основательные блиндажи для людей. Другие командиры батальонов также в общем следовали примеру Чернышенко и отказывались размещаться в деревнях. Я поступил наоборот; за необдуманность и дерзость в других условиях я мог быть жестоко наказан; но расположившись раз в избе, я решил удерживать свою позицию; с целью маскировки был лишь выставлен пост в деревне, который останавливал н спешивал всех конных за три двора не доезжая до штаба полка, чтобы немцы не могли точно ориентироваться по движению в деревне. Немцы стреляли почему-то перелетами, по южной части деревни, за пригорком; они ее непосредственно наблюдать не могли и рассчитывали вероятно, что там группируется наш резерв.
В штаб полка я вытребовал офицерское собрание, на ночь раздевался, и подчеркнуто уверенным поведением стремился изгнать в полку всякую мысль о непрочности нашего положения здесь, в одном переходе впереди Вильны. Но в общем мой преемник по командованию левым участком Мейшагольской позиции, командир бригады пограничной дивизии Кренке, сделал правильно, что не остался в Шавлишках, а ушел в Левиданы. Правда и его фронт по прочности не мог сравниться с моим.
По другую сторону Вилии, к которой примыкал мой участок, начиналась позиция 65-й дивизии V армейского корпуса. Вилия представляла границу между группой Олохова (V Кавказский и гвардейский корпуса) и V армейским корпусом. Взаимное недоверие было таково, что V армейский корпус выставил по берегу, фронтом на восток, глубоко в тыл, охранение в составе 40-го казачьего полка. А в мое распоряжение был дан 54-й казачий полк с специальной целью организовать наблюдение за V армейским корпусом, по реке Вилии, от самой Вильны вплоть до фронта. Мой 54-й казачий полк стоял фронтом на запад, как раз лицом к лицу с охранением 40-го казачьего полка; по иронии судьбы 40-й и 54-й казачьи полки, распределенные по двум соседним корпусам, представляли полки одной и той же казачьей бригады; командиру бригады, генералу Шишкину, при таком употреблении его полков оставалось очевидно играть роль лишь посредника. Результатом наблюдения моих казаков являлись донесения о передвижении обозов и резервов V армейского корпуса. Более того, из состава 124-й дивизии был выделен 495-й пехотный полк, которому было приказано дублировать работу 54-го казачьего полка на участке от с. Шиланы до фронта. Вилия представляла уже не границу между корпусами, а какой-то оперативный отсек.
Меня по неопытности поражал вид двух русских линий охранения, поставленных одна против другой. Я тщетно доносил в штаб 2-й Финляндской дивизии об этой чепухе; поднятый мною вопрос штаб дивизии перенес в штаб V Кавказского корпуса, последний разъяснил, что все это правильно и делается по приказанию высших начальников — Олохова и Балуева. В основе ясно лежала не тактическая безграмотность, а нежелание дать себя подсидеть, полное отсутствие доверия, вызванное многими месяцами постоянных неустоек.
При расположении полка на позиции основная моя работа заключалась в том, чтобы ежедневно обойти все мои роты и сотни пограничников, поздороваться, побеседовать. Я продолжал изучать главным образом людей, а не позицию, и стремился познакомить с собой поближе роты. Расположение в Шавлишках было для меня особенно удобным тем, что все свои функции я мог выполнять пешком. Верхом я тогда ездил очень охотно; но приехав издали, я не мог захватывать с собой пеших стрелков своей связи, гулять с которыми по позиции было очень удобно. При мне под командой пожилого, но надежного унтер-офицера состояла команда пешей связи, около 10 человек. Команда охраняла знамя и штаб, занимала и приводила в порядок для него помещение; в спокойное время она выделяла пару стрелков при моих ежедневных обходах для охраны и передачи распоряжений командира полка; в дни боя командира полка, если он шел пешком, сопровождало до 6 стрелков связи, и когда я уезжал от них верхом, управление сильно страдало, и я ощущал известное чувство беспомощности. При расположении на позиции связные обязательно устраивали на холмике, вблизи штаба, пост для наблюдения за неприятелем, причем пользовались оборудованием захваченного немецкого батарейного наблюдательного пункта; в нужных случаях им же полагалось строить для командира полка блиндаж, если бы таковой понадобился; они заботились о маскировке штаба полка. Это были очень полезные люди в организации управления полком. Независимо от писарей, телефонистов, денщиков такие же команды, поменьше, имелись и при батальонных и ротных командирах; они представляли совершенно необходимый, хотя и нештатный, орган управления и комплектовались на выбор исключительно надежными, хотя бы и не особенно крепкого здоровья людьми.
Настроение в полку было еще не блестящим. За трое суток расположения на Мейшагольской позиции в полку, в различных ротах, было отмечено 5 самострелов, отстреливших себе умышленно по пальцу. Я сразу не раскачался принять крутых мер. Самострелы не были эвакуированы в тыл, а оставлены в ротах, хотя временно потеряли работоспособность; по традиции, три раза в день, их заставляли становиться во весь рост на бруствер передовых окопов, и прикладывать руки к глазам, как будто они наблюдают в бинокль. Немцы, принимая их за наблюдателей, давали из своих окопов, удаленных на 700 — 800 шагов, несколько выстрелов по ним, после чего им разрешалось спуститься в окоп. Наказание, не предусмотренное дисциплинарным уставом, но бросавшее в пот самострельщиков. На третий день немцы, к сожалению, сообразили, что их заставляют играть странную роль, и перестали стрелять по выставляемым на бруствер самострельщикам. По соседству же борьба с самострелами совершенно отсутствовала, и они сотнями и тысячами эвакуировались в тыл{50}.
Немцы начинали подготовлять Свенцянскую операцию. В план ее подготовки входило производство сильного нажима в направлении на Вильну, чтобы оттянуть сюда внимание русских и разрядить их силы на свенцянском направлении.
Против Мейшагольской позиции, между Вилькомирским большаком и р. Вилией, собиралась масса германской конницы и довольно неуклюжий по своей маневренной подготовке, но стойкий во фронтальном бою ландвер.
Уже 25 августа ген. Литцман, командир XL германского резервного корпуса, пришел к заключению, что дальнейшее наступление его корпуса по левому берегу Вилии не обещает никаких успехов, и предложил перенести центр тяжести его действий на правый берег
Вилии для непосредственной атаки города Вильны с севера. Командующий 10-й германской армией ген. Эйхгорн с ним не согласился, однако также пришел к заключению, что необходимо усилить конный корпус — левое крыло армии. С этого момента положение в 10-й германской армии характеризовалось тем, что подкрепления направлялись исключительно на левое крыло (виленское направление), но продвигаться удавалось только на правом крыле армии (III резервный корпус — гродненское направление) и в центре (XXI корпус — оранское направление).
Невысокая тактическая подготовка немецкого ландвера [выявилась] в демонстрациях, предпринятых против участка 6-го Финляндского полка. Немцы как будто взялись показать нам свое бессилие. После слабого шрапнельного обстрела окопов двух или трех рот, совершенно безвредного при наличии в наших окопах прочных козырьков, ландверная рота вечером 28 и утром 29 августа выходила из своих окопов, находившихся на удалении 700 шагов, проходила вперед редкой цепью на 200 шагов и ложилась под нашим пулеметным и ружейным огнем. Через 2 3 часа прикрываясь огнем 2 — 3 плохоньких батарей, ландверная рота, несомненно понесшая значительные потери, уползала в свои окопы.