Страница 37 из 60
(Инверсия предпоследнего стиха в русском переводе не совсем понятна. Мы бы сказали: тому, кто мало любит, и проститься может мало.) Итак, у Луки речь идет не только о смерти и погребении Иисуса, как у Марка, Матфея и Иоанна, но и о прощении грехов. Но прощение осуществляется через Его смерть. Так все тексты опять оказываются связанными между собой в одно единое целое.
В рассказе Иоанна (ни у кого из трех других евангелистов этого нет!) в Вифании, в доме Лазаря, Иисусу приготовили вечерю, «и Марфа служила, а Лазарь был одним из возлежавших с Ним». Марфа служила – об этом мы читали и в 10-й главе Евангелия от Луки; Мария в это время, сев у ног Иисуса, слушала Его слово. В четвертом же Евангелии Марфа служила, а Мария пролила на ноги Иисуса миро. Из предыдущей, 11-й главы Иоаннова Евангелия, рассказывающей о воскрешении Лазаря, мы знаем: хлопотливой Марфе удалось то, чего не смогла сделать созерцательная Мария, – прорваться от религии как знания о Боге к живой вере в Бога. И когда мы видим сестер вдвоём – и у Луки, и у Иоанна, – то понимаем, что служение одной дополняется служением другой. Казалось бы, два разных сюжета в двух Евангелиях, но они теснейшим образом связаны между собой.
Когда читаешь Новый Завет, поначалу может показаться, что Марк противоречит Матфею, Иоанн – Луке, Лука – Марку, Матфею и т. д. На первый взгляд в четырех Евангелиях содержится масса противоречивой информации об одних и тех же событиях. Вроде бы путаются имена, места, даты, в разных текстах фразы иногда повторяются в разных вариантах, или какая-то фраза есть в одном Евангелии, но отсутствует в другом… Но это кажется противоречием, пока не начинаешь вчитываться в текст, погружаться в его глубину. И тогда понимаешь, что перед нами не противоречия, а фрагменты единого целого, и один фрагмент дополняет другой. Если все четыре Евангелия прочитаны вот так, «вместе», открывается общее в них, то, о чем устами евангелистов говорит нам Христос. Вот почему важно научиться сравнивать один рассказ с другим, выявляя как общие, так и исключительные черты. Такое чтение Евангелия можно сравнить с разглядыванием четырех икон с одним сюжетом – сопоставляя их одну с другой и так далее, начинаешь замечать оттенки, детали, иногда мелкие, но зачастую весьма существенные, а вместе раскрывающие полноту смысла.
Глава 14 ЗЕРНО, УПАВШЕЕ В ЗЕМЛЮ
Когда в Иерусалиме апостолы Филипп и Андрей сказали Иисусу, что эллины, пришедшие сюда на поклонение в праздник Пасхи, хотят увидеть Его (Ин., 12:20-21 РВ), то Он ответил им на это знаменитыми словами:
«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода» (ст. 24).
Упоминание о греках в этом контексте весьма примечательно, ибо, если бы слова Иисуса дошли до нас как цитата из произведения неизвестного автора, вполне можно было бы предположить, что это текст античного происхождения, из числа фрагментов какого-то греческого философа – Анаксимандра, Гераклита, Демокрита и так далее, а может быть, и Сократа.
Действительно, у приведенного евангельского стиха есть особенная черта: он сформулирован на языке греческой философской мысли. С одной стороны, слова, произнесенные здесь Иисусом – «зерно», «плод», – прекрасно знакомы нам по другим евангельским текстам. «Зерно» в Евангелии – это синоним выражения «слово Божие». «Плод» – тоже одно из ключевых слов Священного Писания и, прежде всего, Нового Завета: Христос призывает нас оценивать любое явление, любое событие по тем плодам, которые оно приносит.
С другой стороны, в этой фразе нет ничего, что противоречило бы греческой ментальности. Представителю греко-римской культуры того времени её смысл был бы понятен. Более того, в сознании образованного слушателя эта фраза, возможно, вызвала бы ассоциации с Сократом, который добровольно выбрал смерть. Когда Сократа осудили на смерть, его ученики, среди которых было много богатых и влиятельных людей, пытались устроить ему побег из тюрьмы. Но Сократ отказался бежать, поскольку для него было важнее остаться правым, чем живым. Ученики принимали это с трудом. Однако Сократ, выбрав смерть, стал совестью человечества… Слова Иисуса, обращенные через апостолов к эллинам, напоминают нам и о его судьбе – о честности, которая порою неминуемо ведет к смерти, но приносит плод, преобразуя жизнь многих.
Затем эта максима о пшеничном зерне будет повторена апостолом Павлом:
«Безрассудный! то, что ты сеешь, не оживет, если не умрёт. И когда ты сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое. Но Бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело» (1 Кор., 15:36-38).
И здесь тоже речь идет о том же – о жизни, которая рождается через смерть.
Очень важно также понимать, что здесь Иисус впервые говорит не с иудеями, а с местными язычниками. Здесь он, что называется, лицом к лицу сталкивается с греко-римской цивилизацией. Происходит та самая встреча, из которой затем вырастет вся святоотеческая традиция – и Василий Великий с его «Шестодневом», в котором делается блестящая попытка синтезировать греческую философскую мысль и античную науку с Библейским Откровением, и Григорий Нисский, и Григорий Богослов, и многие другие христианские мыслители IV в. и более поздних веков.
Не случайно Данте в «Божественной комедии» помещает античных мыслителей и поэтов (Гомера, Горация, Овидия, Лукана, Платона, Сократа, Демокрита, Фалеса, Анаксагора, Сенеку, Цицерона и других), поскольку они родились до того момента, как в мир пришел Иисус, и уже поэтому не могли быть христианами, не в аду, где, казалось бы, им надлежит быть с точки зрения человека средневековья, так как они не почитали как должно Бога (non adorar debitamente a Dio), но в городе Лимбе. «Именем своим, – говорит о них Вергилий, – они гремят земле, и слава эта угодна небу, благостному к ним». Здесь они пребывают в тишине и покое in prato di fresca verdura, то есть среди луга, покрытого свежей зеленью. Рядом шумит прекрасный родник, близ которого тени великих греков и римлян, li spiriti magni, то есть «великие духи», как называет их Данте, собираются на месте «открытом, освещенном и высоком» sopra 'l verde smalto или «над зеленой эмалью», или, как прекрасно переводено у М. Лозинского, «на зеленеющей финифти трав». И сразу вспоминается, что рассказывает о загробном мире в «Энеиде» Вергилия древний поэт Мусей спустившемуся туда на поиски своего умершего отца Энею:
По рощам тенистым
Мы живем; у ручьев, где свежей трава луговая, -
Наши дома.
Становится ясно, что Данте поселяет древних поэтов и философов в той самой обстановке, что казалась естественной для загробного мира самим римлянам. И это понятно, потому что для автора «Божественной комедии» они – прямые предшественники христианства и непосредственные наставники святых отцов, поскольку последние именно им подражали в плане литературной формы своих творений и у них учились как греческому, так и латыни. Мало того, у них они брали конкретный материал, а зачастую идеи и принципиально важные тезисы. Василий Великий постоянно использовал Плутарха, Амвросий Медиоланский – Цицерона, а Григорий Богослов в своих поэтических текстах подражал Гомеру и так далее.
Но вернемся к 12-й главе (РВ) Евангелия от Иоанна. Далее, в 25-м стихе, Иисус опять произносит очень важные слова:
«Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Ин., 12:25).
Мы уже читали об этом: дважды в Евангелии от Матфея (10:39 и 16:25); один раз в Евангелии от Марка (8:34) (РВ) и дважды в Евангелии от Луки (9:23 и 14:27). Например, в Евангелии от Матфея Иисус говорит: «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет её» (16:25). Чтобы понять эту или любую другую евангельскую фразу о душе, которую можно потерять, стремясь ее сберечь, необходимо иметь в виду, что за греческим словом «душа» здесь стоит еврейское слово «нефеш», означающее не душу в платоновском понимании, не какую-то бестелесную часть нашего «я», что остается, когда умирает тело, не ту душу, о которой Н. Гумилев пишет в стихотворении «Душа и тело» и о которой говорят античные философы. Здесь за греческим словом «душа» скрывается еврейское слово, означающее прежде всего «кровь», «жизнь». Это та жизненная сила, которая делает тело живым. Это кровь, это сердце, которое бьется.