Станкевич

—  Ну, как? У батька — махновцы, а у Евдокимова — евдокимовцы!

—  А, понимаю! Зато уже эти, сюда, никогда не сунутся!

—  М-мм, если б ноги поотсыхали у них…

— Зачем?

—  Чтоб и туда не пошли, где нас с Полем не будет.

—  Конечно бы так… Но, представь — поотсохли ноги?! Ты изверг, Потемкин! А какого Фосгена ты вспоминал?

—  В пятнадцатом, немцы одной, абсолютно бескровной атакой, убили пятнадцать тысяч солдат противника.

—  Да ты что! Это как же — десницей господней?

—  Нет, ветер попутный был.

—  И дальше? Поставили парус и разогнались?

—  Нет. Так они б свои ноги переломали. Они постучали Фосгену — тук-тук, и выпустили. Это был желтый газ. Первая в мире, газовая атака.

—  А-а! Я это знаю...

—  Полю, потом, как-нибудь, расскажешь.

—  Ага, он теперь поймет. А как рапорт писать будем? Позориться, а?

Поджал губы Потемкин, и посмотрел на пса:

— Главное, Коля, семья у тебя нынче крепкая: «Объединенные шкафы»! А Поль про нас лишнего не наболтает…

***

Внимательно вычитав рапорт, ротный его отложил... Посмотрел сквозь Потемкина, и поверх него, и не смеясь, сказал:

— Да-… Это тот, о котором я говорил: «Государственный Вы человек!». Я бы на смех тебя поднял, Потемкин, или бы постыдил вволю. Да ведь все ж понимаю… А? — он смотрел доверительно, и уж не мимо Потемкина, — Это ж она? Вот, две беды у мужчин… Не будь их, нам цены бы не было! Это горло, Потемкин, и сердце… Второе, я б проще назвал, и точнее, которое, в общем: «Вам ниже пояса будет, со стороны живота». Да звучит оно неблагозвучно… С горлом-то у тебя — нормально? Совсем нормально! И дай бог! Так значит — второе. Я ж все теперь понял: ты у нее был? Позавчера звонила: вот этой рукой я тебя, лично сам, к ней направил. Отгул у меня хотел выпросить — все, ты же видишь, сходится! Ты там был? И голову, ясен перец — ты потерял! А? Ты чего вспоминал в эту ночь? О чем думал? Любой результат естественен, потому что он зреет там, — он показал на висок, — и только на 10 процентов зависит от внешних факторов. С этим ты спорить не станешь, зреющий сыщик?

—  Нет, с этим спорить не стану.

—  А с остальным? Вот и правильно, что молчишь: все равно не поверю! Не буду касаться я личной жизни той девушки — дело ее. Но вот что тебя, старшина, касается, я тебе так скажу: любую. твою ошибку, начальство всегда объяснит по-своему. А то и, как я — не захочет слышать! Не допускай их! А лучше ты, друг мой, не уходи к Евдокимову. Я-то тебя, таким, какой есть: с ошибками и приключениями, — и поддержу, и прикрою всегда. А там — неизвестно!

—  Спасибо.

—  Хорошее слово, да жаль, — не ответ…

***

«Если б люди умели друг друга слышать, — думал, остывая от разговора с ротным, Потемкин, — преступления бы раскрывались с простотою весенних почек. Естественно. Грянуло солнце — пошло сокодвижение. Земля слышит небо. А тут, ротный метко сказал: тебя каждый слышит по-своему, — или не хочет слышать!».

Последний период всерьез изменил отношение к миру и к человеку. Потемкин старался быть глубже и терпеливей. Анатом, биолог, Олег, — его слышать не захотел. Привычка, натура такая — таков он. Поэтому знал он жену, понимал ее, не намного больше, чем посторонний. Посторонний предмет и теряется легче! Погубил ты его, или сам он исчез как-нибудь — большой разницы нет. Главное — как ты к нему относился…

Перебрав документы о тех, кто пропал в тот период без вести, Потемкин убрал из них те, что касались области. «Время теряю — считал он, — а времени мало. Из области в город, ни труп, ни фрагменты, везти не будут».

«Узнать бы сейчас, — закурил он, расслабился, — что найден фрагмент трупа женщины, из числа пропавших… Тогда, — улыбаясь, дымил он в пространство, — можно сказать: «Да, Олег, убит негодяй, но свидетель — когда-то ему обещали Вы руку и сердце! Забыли?»

От сигареты остался фильтр. Ствол сгорел в огоньке, улетел в пространство, помедлил и побродил там клубами дыма, и просто исчез, как исчезают пропавшие без вести…

***

Потемкина встретили, уважительно расступились, впуская в свой дом, двое. Он и она.

—  Это я звонил предварительно, — уточнил Потемкин, показывая удостоверение.

Мирно, втроем, расположились на кухне. В коридоре, в пространстве, которое видел Потемкин, и в кухне, были следы ремонта. Хозяину: это Потемкин знал, как Жуляку, — 45. О ней — ничего не знал. Не было в строчках, которые он изучал, ничего о ней.

—  Хозяйку представьте, — сказал Потемкин.

—  Элла, — она назвалась сама, и поднялась к плите: там варился кофе.

—  Ваш выбор, — спросила она, — кофе? Чай?

—  Если можно — чай.

—  А я знала, что чай! Сыщики спят не много, значит много пьют кофе. Он Вам надоел. А мы с Колей — кофе.

—  Кофе? Ну, значит и Вы спите плохо. На это, наверное, есть причины?

—  Нет. Как раз спим неплохо поэтому кофе нам не помешает. Он просто нравится нам.

Сыр, печенье и хлеб, ждали Потемкина заблаговременно. Он звонил полчаса назад.

—  Знаете, да, Сергей Алексеевич, что меня привело?

—  Да, надеетесь что-то услышать Вы, и, так же точно — надеюсь я.

—  Времени около полугода прошло, что-то нового, может быть удалось Вам вспомнить? Увидеть по-новому? Нам это может быть важно.

—  Извините, — спросила, ставя кофе и чай, хозяйка. Или, может быть, гостья… — я, может быть, в Вашей беседе, лишняя?

—  Нет, — согласился Потемкин.

—  Особого, нового — нет, ничего вспомнить не удалось. Как ни печально звучит, даже дико, пожалуй, но — исход такой был, знаете, естественным. Самому, Вы поймите, так говорить не просто. Но… При ее образе жизни…

— Сергей Алексеевич! «Ее образ жизни» — да разве не странно звучит это в Ваших устах. Вы кто? Посторонний? Вы — часть судьбы, половинка того человека…

— Да, извините, конечно же, извините… При увлечениях этой, моей половинки — так было б точнее сказать. Я, конечно же, виноват, — Сергей Алексеевич досадовал, он даже не знал что сказать. И сказал виновато, — просмотрел, ничего не. скажешь…А половинками мы с ней не стали. Не жизнь была, а кошмар! Не выпивала. Но вот мужчины… — Сергей Алексеевич развел руками, отвел в сторону взгляд, — Да, что я мог сделать? Это болезнь, хуже алкоголизма. Любила, при чем таких, которые ни во что, саму-то ее, не ставили. Вот чем он дебильнее, тем, тем… — А! — махнул он рукой.

«Не того ли искал я?! — подумал Потемкин, — Что ж, значит, не зря пришел! Возможно…». — А как же Вы делали выбор? — спросил он, — Когда начинали.

—  Банально: по глупости юных лет. Я ее несколько раз увидел, в соседней деревне, и как-то незабываемо все у нас получилось. Я после Армии, все было в жизни впервые… Ответил, как разумел это — полной взаимностью и обязательством. Потом переехали в город, родился первый…

— А дети с Вами?

—  Всегда были с нами! Жаль, видели все, а уже большие. Старший — уже младший школьник. Сначала она на работе водилась со всеми, на стройке. Я думал: условий там много благоприятных для этого. Уговорил, настоял, — перестала работать. Я-то столяр-макетчик, с зарплатой нормально…

— Мастер режущих инструментов?

— Ну, — хозяин отхлебывал кофе, — столяр — каких же еще?

Он не знал, что еще скажет Потемкин, и чувствовал себя неуютно, — Вы мне не верите? — вдруг спросил он.

—  Ну, Сергей Алексеевич, Вам так не надо думать. Вы ж невиновны. Так ведь? Но перемены у Вас — я так вижу, все к лучшему, да? За последнее время…

— А, Вы все это имеете в виду? — Показал следы ремонта, и посмотрел на Эллу, — А Вы представьте, мы с Эллой знакомы уже почти сорок лет. Вы про такое читать могли, в книгах, а я это знаю. Меньше всего, посторонним тем более, я бы хотел говорить это слово: «Любовь». Но я знаю теперь, и дай бог, что дожил до такого чувства. Любили мы эти сорок лет! Да, сначала не знали об этом, потом не имели права. Хотя, это я не имел, а она ждала. Элла не выходила замуж.

«Дождалась, или есть грех на душе, а Сергей Алексеевич?» — думал Потемкин. Он спокойно отхлебывал чай и наблюдал, краем глаза, за Эллой. Не корпел, это правда, и не подыскивал нужного слова. Исчез человек — а живущим — во благо! Несчастье бы продолжалось, будь та живой и здоровой… Что мог на это сказать Потемкин?