Станкевич

Гармоничной парой, — Потемкин видел, — они с потерявшейся быть не могли. Худой, постоянно уставший от жизни и язвы, преподаватель, и ладная, судя по фото, нескучного нрава, неутомленная жизнью, домохозяйка. Женщина, которой любовь по душе, а не ее отсутствие. А отсутствие тут, видно было хроническим…

— Гости к Вам приходили часто?

—  Нечасто. Я давно не пью, не люблю гостей и пустые праздники! — хозяин уже не скрывал, что теряет терпение.

— А женщины любят праздники…

— Их дело! А к ней приходили подруги. Днем, когда меня нет.

«И только подруги?» — подумал Потемкин. В надежных глубинах воображения, он представлял, как могло быть за кулисами. Не красавец, конечно, хозяин, и не атлет, но взглядом такой вспыхнуть может. И нервы, как видно, — не сталь!

«Есть порог ужаса, в каждом. Шагнул за него, — все, не остановишься! Труп? Ну, уж есть он — пленку назад не смотаешь! Теперь его резать, рубить — но, теперь уже надо!» — знает ли девушка Люда Станкевич, о чем сейчас размышляет Потемкин? Словами ее говорил человек, знающий жизнь не вприглядку и не понаслышке…

Картина есть. Полотна, чтоб ее отразить реально — не находилось. Все мог понять Потемкин, но при этом не знал ничего. Дальше, чем видят глаза, ничего, до сих пор, не видел.

«Никаких, — хотел он спросить, — предположений за это время не появилось? Куда могла пойти Зоя? Нельзя же настолько не знать близкого человека…». Знал — бесполезно, и не спросил.

—  Извините, такая служба, — поднялся он.

«Отшить меня вздумал! — видел он очевидное, — Друг мой, напрасно. Не на такого напал!».

«Три дня — срок немалый». Потемкин гулял в тени дворовых деревьев, курил и думал о том, что он за три дня мог бы и замести, и построить едва ли не заново. Мало ли можно успеть за три дня? И даже — четыре! Особенно, если «шагнул за порог», а «пленку назад не смотаешь»!

Жаль, не было в этой квартире Потемкина сразу же, после исчезновения. Но неужели, того, что он заметил сегодня, не видел тот, кто был там в те дни? Опер из настоящих? Не должно быть такого.

Вывод, пока не закончил Потемкин проверку всего, что наметил, считался поспешным. Тем паче — бежать к Евдокимову было бы глупо.

***

Терпения Севе Гриневичу не занимать. Этим и отличается от других, человек добросовестный.

—  Знаешь, — зашел он к Люде, в хорошем расположении духа, — ну, анекдот! У соседа с пятого этажа, милиция арестовала собаку!

—  Надо же! И по какой статье?

—  Да не знаю. Ее отпустили, потом. А хозяина — нет. Вместе их повязали.

— А хозяина не отпустили?

—  Нет.

—  Что ж, у каждого есть своя степень вины.

—  Это ты, как философ толкуешь?

—  Это доступная философия, Сева, понятная...

—  А кто судьи?

—  Судьей человек сам себе может быть.

—  Как здорово! Я тебя понимаю, но, видишь, собаке не дал бог подобного развлечения!

—  Почему — развлечения?

—  А разве нет? Что, человек сам себя может к «вышке» приговорить? Или отправить на каторгу? А? Ты подумай!

—  Подумаю. Но развлечением это считать, вряд ли стоит.

—  Хорошо, считай так, а другие — эдак. Сам себя человек каждый день судить может. С целью полного оправдания и реабилитации. А собака — бесхитростна и бессловесна, она и в тюрьму угодить, видишь, может. За Ральфом ты последи, а то, видишь, милиция наша и собак арестовывать может.

Люда над шуткой не посмеялась. Сева подумал и покурил:

— Ну, ладно. Как жизнь, как дела, расскажи? — он хотел подойти, положить руку на талию, на плечо, может быть. Или просто взять в руку ее ладонь, и притиснуть легонько, дружески. Но не решился. Не в первый раз… Да, не в первый уже не решился… М-мм… Ну, ничего, придет скоро все, по другому, — само собой. Придет! Стоит ли, столько выждав, теперь торопить события? Можно накуралесить, и оттолкнуть, вдруг, Людмилу, не дай бог... Столько нормальных вещей человеком теряется по легкомыслию, так ведь?...

—  Люд, — пояснил он, — я что про собаку-то? Жизнь, понимаешь, я ж все об этом… Вот, Ральф, например, — это же он карусель закрутил? Которой, я так понимаю, в милиции вовсе не рады!

—  Ну, да, Сева, — он! Ну уж точно не я, — ты и сам понимаешь.

—  Не ты! Так вот, этот пес, которого повязали — выходит, что как бы за Ральфа, — ответчик! А ты не находишь?

—  Нет, я так не нахожу.

—  А чего?

—  Хотя бы того, что не знаю: а не анекдот ли ты мне рассказал?

—  Какой? Про собаку?

—  Да.

—  Я ж тебе говорю — мой сосед…

— Но еще говорил — анекдот.

—  Да если б я врал, это чистая правда! Пса зовут Гросс, — у соседей проверить можешь…

— Сев, да не все они, эти люди такие, как ты говоришь…

— А-а, ты о них? Да, — все солдафоны, Люд! Даже если способен был думать какой человек, — так профессия сделает дело. Профессия, ты ж должна это знать, — наложит свой отпечаток. А как же: милиционер он и должен быть милиционером — Пришибеев, — унтер! Не был таким, так станет. Не ясно?

Люда молча не соглашалась.

—  Но у нас с тобой, Люда, пари было честным, Так ведь?

—  Честным.

—  Сентябрь скоро…

— Сентябрь…

— А: в сентябре у нас будут темы другие. Намного лучше! Все будет лучшее. Ты поняла меня?

—  Не совсем, — помолчав, серьезно отозвалась Людмила, — речь шла только о романтическом ужине…

— Ну, ведь со свечами?

—  Ну, да, со свечами.

—  Ну, так что? Ты разве не понимаешь?...

Люда молчала.

—  Ну, как? Я полагал, ты догадываешься и одобряешь… Ждешь даже, может быть… А чего бы нет? Нормально же, а Люд?

—  То есть, если оно со свечами, то мы потом спать ляжем вместе?

—  А что тут такого? Каждая женщина — это жена. А я, ну, давай руку на сердце, Люда: я — лучшая партия! Разве не так? Ну, извини меня, Люд, извини.

—  Да уж ты извини меня, Сев…

— Слова назад брать не будешь?

—  Не буду.

—  Спасибо. Огромное, Люд, спасибо! Ну, вот, хорошо! Все у нас хорошо. А сентябрь уже, слава богу, близко! Пока, дорогая.

—  Пока.

***

«Еще один адрес сегодня, — решил Потемкин, — ведь завтра на смену!». Помедлил: «А, может, напрасно спешу? Подгоняет кто-то? Никто! Может лучше мозгами теперь поработать, подумать? К Мацу ведь неподготовлен был, в результате и выяснил что? Да практически — ноль!». Непокоило-таки его впечатление, не забывалось, что не продумал беседы и получил только то, что пожелал сказать Мац, а не то, что хотел бы услышать Потемкин. А там было, было! Да поезд ушел…

Спешить? Не спешить? Будь привычка, монету бы бросил Потемкин. Да не любил он так, наугад…

А у Людмилы, внутри, глубоко, там где человек не всегда себя слышит и понимает, возбуждалось, как рябь по воде, беспокойство. Сентябрь… Приближается Сева к тому, что б, наконец, получить, свою… свой, в общем, выигрыш.

Что ж, все живут парами, все: кто почаще, кто, может, пореже, имеют близость. Так принято. Это судьба. Такова природа. Кто б удивлялся? Чему? Но Потемкин считал не совсем так, он слышал Людмилу: «На эту тему… Суть понятна, проста — нереализованность».

Ей не хотелось, «ни. к свету, ни может, на дно…», с Гриневичем. Все-таки, он ее не добивался, а покупал. Пусть честной монетой, но все же…

***

Казалось Потемкину, что недалеко уже где-то она — финишная прямая. Азарт потихонечку кровь будоражил. «Хорошо бы, — подумал он, — отпроситься на завтра у ротного!». Железо казалось реально горячим, а за сутки, которые он проведет на маршруте, оно охладеет. Не совсем, скажем так, не фатально, но все же…

— Але! — Потемкин рискнул набрать ротного.

—  А, Потемкин! Вот хорошо, что ты позвонил! Станкевич Людмила просит, чтоб ты ей позвонил. Ты слышишь?

—  Спасибо. А мне бы на завтрашний день…

— Отпроситься, что-ли?

—  Ну, да…

— К ней собираешься, а, Потемкин? Нет! Уйдешь от меня — нагуляешься вволю. Сейчас- никаких. Ты понял?

—  Я понял, спасибо.

Свернув размышления о недалеком финише, стараясь забыть разговор с командиром, Потемкин перенастроил себя на реалии дня грядущего, передохнул, и снял телефонную трубку.