Страница 14 из 77
Я тоже к тому времени видел изображения американских атомных бомб, знал какую из них сбросили на Хиросиму, а какую — на Нагасаки. Удивительное сходство наших и американских атомных бомб объяснялось, конечно, не общими законами аэродинамики, как это нам пытался объяснить майор Шелков. Оно было следствием приказа куратора атомного проекта Берии ничего не менять в тех принципиальных данных и конструктивных сведениях, которые добыла наша разведка в Соединенных Штатах.
А наши нелегалы присылали настолько подробные описания конструкции американской атомной бомбы, что трудно было ими не воспользоваться. В одном из донесений (18 октября 1945 г.) они писали:
По наружному виду атомная бомба представляет собой снаряд грушевидной формы с максимальным диаметром 127 сантиметров и длиной вместе со стабилизатором 325 сантиметров. Общий вес около 4500 килограмм… Имеет 32 линзы взрывчатого вещества[14].
Первая американская атомная бомба «Толстяк», которая послужила прототипом советской «тройки».
В состав компонентов аэродинамических устройств входили также две чеки отрыва, расположенные в верхней части изделия. Именно они переключали электропитание с бортсети на аккумуляторы изделия.
Сюда входили также механические блоки БДВМ, блокирующие работу электросхем на начальном участке полета изделия. Они представляли собой маленькие пропеллеры, которые подавали электропитание на изделие только после определенного количества оборотов. Эти механические временные реле должны обеспечивать безопасность самолета от несанкционированного срабатывания изделия. Пока крутятся вертушки блоков, самолет может уверенно отлетать от места сброса на безопасное расстояние.
Первая советская атомная бомба РДС-2. Мне не удалось найти фотографию РДС-3, но она имеет такое же закрытое хвостовое оперение как и «Толстяк».
О высотомере, основанном на изменении атмосферного давления, рассказывал майор Бугаенко. Этот дублирующий канал давал исполнительную команду в случае отказа радиоканала. Мы, радисты, естественно считали свой радиоканал надежным, более современным, и на бароканал смотрели снисходительно.
Костя Камплеев (слева) с товарищами.
Каждый взвод, в основном, специализировался на своей части изделия, но изучал и другие. Особое место занимал четвертый взвод, осваивающий центральную часть изделия.
К изучению ядерного заряда допускались только так называемые химики. Мы никогда не присутствовали на их занятиях и имели о центральной части только общие представления. И хотя, надо полагать, на занятиях настоящих ядерных центральных частей не было, даже общий вид «шарика» удавалось увидеть не всем.
Теперь об этом пишут…
В книгах по истории Отечественной войны много раз упоминается Багеровский аэродром. Наши летчики летали бомбить его, когда он был занят немецкой авиацией, затем сами садились и взлетали с него после освобождения Керчи. Так что история аэродрома героическая.
После 1945 года мир вступил в ядерную эпоху. И хотя вначале противостояния стратегического вооружения на полуострове не было, однако Крым внес свою лепту в создание «щита Советского Союза».
Известно, что испытания водородного оружия проводились Казахстане и на Новой Земле. Но базовый центр многих экспериментов находился в поселке Багерово близ Керчи. Полигон № 71 ВВС, который иногда называли «объект Керчь-2», стал ареной чрезвычайно важных экспериментов. Прежде чем сбрасывать на северных и среднеазиатских площадках бомбы с ядерными зарядами, необходимо было проверить механизм сброса и взрыватели.
С весны 1949 года здесь прошла серия испытаний. Самолет-носитель бросал на полигон № 71 бомбы, идентичные по форме, весу и размерам первой отечественной атомной — РДС-1, с той же системой взрывателей, но не ядерные, а с обычным взрывным устройством. (Аббревиатура РДС-1 расшифровывается как «Россия Делает Сама»).
Только после того, как эксперименты прошли успешно, приступали к испытаниям настоящих ядерных бомб на полигонах Семипалатинска и Новой Земли.
Полигон № 71 был создан с целью авиационного обеспечения проведения воздушных атомных испытаний и отработки технических средств доставки ядерных зарядов, в качестве которых в то время могла использоваться только авиация. Ввод полигона в действие был приурочен к лету 1949 года, т. е. к первому испытанию атомного заряда на Семипалатинском полигоне № 2. В состав полигона входили три авиационных атомного полка: 35-й отдельный смешанный и бомбардировочный, 513-й истребительный и 647-й смешанный специального обеспечения.
Здесь же отрабатывалась система радионаведения самолетов-снарядов на цель. В качестве цели использовался крейсер Черноморского флота «Красный Кавказ». По заявке испытателей он выходил из базы и курсировал в 20–30 км от южного берега Крыма, в районе мыса Чауда. В результате удачных испытаний крейсер и был потоплен в этом районе.
Для взлета и посадки тяжелых бомбардировщиков на полигоне была построена взлетно-посадочная полоса шириной 100 метров и длиной 3,5 км. Полоса была сделана из прочнейшего бетона и до сих пор находится в отличном состоянии. К ней от огромных ангаров с бетонными перекрытиями ведут под 45 градусов рулежные дорожки.
Все основные самолеты-носители атомных и водородных бомб проходили испытания на полигоне в Багерово. Таким образом, можно смело утверждать, что крымский полуостров — колыбель «Советского атома».
После гражданской свободы, нас тяготила не столько воинская дисциплина, сколько закрытый режим гарнизона. Чьи-то мудрые головы решили, что еще не готовым к военной жизни офицерам полезнее будет постоянно находиться за колючей проволокой. Не последнее место в этом решении, очевидно, сыграли специфика нашей работы и повышенный уровень ее секретности. Какие бы ни были соображения командования, но они произвели на нас тягостное впечатление.
Представьте себе — все офицеры гарнизона, многие из которых жили в Керчи, имели свободный выход, а мы должны все свободное от занятий время, проводить в постылых казармах.
Сперва это был бывший свинарник, переоборудованный в так называемую «гостиницу Серебровского». Серебровский — был одним из начальников административно-жилищной службы гарнизона.
Позже мы переехали в настоящие казармы с большими, на несколько десятков коек, комнатами, высокими потолками и звучными бетонными стенами. Если в «гостинице Серебровского» можно было хоть как-то создавать иллюзию уюта и покоя, то в настоящей казарме все было на виду. В ней всегда было шумно, беспокойно: кто-то играл в домино или преферанс, кто-то, поставив между койками столик, пил водку, кто-то устраивал спортивные соревнования. Начальники, надо им отдать должное, нечасто наведывались в казарму, предоставив командирам взводов доводить до нашего сведения приказы и указания Шашанова и Шаронова.
Дисциплина, вместо того, чтобы крепнуть в нетронутом воинскими муштрами сознании, падала на глазах. Все чаще по вечерам устраивались пирушки с водкой и вином, которые многим заменяли посещение кино в Доме офицеров. Других развлечений, таких как танцы или вечера самодеятельности, не было. Общение с девушками, естественное в нашем возрасте, ограничивалось флиртом с официантками офицерской столовой да сестрами медсанчасти.
Мы мечтали о поездках в Керчь, где могли бы познакомиться с достопримечательностями города, посетить ресторан и удовлетворить жажду общения с прекрасным полом.
14
Чиков В. М. Нелегалы. Ч. 1. Операция «Enormous». — М.: АСТ, 1997.