Страница 1 из 7
П. И. ЯКУШКИНА
ИЗЪ УСТЮЖСКАГО УѢЗДА
Пестово, 20 іюля 1860 г.
Дорогу отъ Боровичей до Пестова, въ особенности первую половину ея никакъ нельзя назвать веселою: вся она идетъ рѣдкимъ мелкимъ лѣсомъ. Сначала, пока не надоѣстъ своимъ однообразіемъ, она довольно красива, совсѣмъ не похожа на большую, не шире проселочной, и извивается точно проселочная, да и самыхъ верстовыхъ столбовъ на ней не было, ихъ ставили только при мнѣ, по случаю проѣзда губернатора; но ѣхать такими однообразными мѣстами и мелколѣсьемъ, изъ за котораго ничего не видно, болѣе ста верстъ, согласитесь сами, не очень весело! Изрѣдка только мелькнетъ какое-нибудь озерцо и опять тоже, тоже и тоже… Правда, что въ одномъ мѣстѣ приходится ѣхать верстъ пять по берегу Меглина, довольно большаго озера (верстъ 20 въ длину) и здѣсь открываются виды великолѣпные: но эти какія нибудь пять верстъ совершенно теряются въ несносныхъ ста верстахъ. Да и самый лѣсъ до крайности однообразенъ: большею частію боръ, т. е. сосновый, а частію ельникъ; попадается иногда осина, а еще рѣже береза! Проѣхавъ озеро, я замѣтилъ вправо отъ дороги за рѣчкой Меглиной, которая здѣсь выходитъ изъ озера, нѣсколько кургановъ, по здѣшнему сопокъ; съ дороги ихъ можно насчитать до шести; на нѣкоторыхъ изъ нихъ растутъ столѣтнія деревья.
— Это какіе курганы? спросилъ я своего ямщика.
— Это не курганы, это сопки! отвѣчалъ тотъ.
— А много ихъ?
— Да десятка два будетъ.
— Не знаешь, откуда они взялись?
— Нѣтъ, не знаю; старики, можетъ, и знаютъ.
Проѣхавъ версты полторы, мы пріѣхали въ деревню Устюцко, въ которой, до случаю Ильина дня, и на улицѣ, и въ харчевнѣ шелъ пиръ горой: на улицѣ дѣвки и бабы въ нарядныхъ сарафанахъ, нѣкоторыя въ кумачныхъ, взявшись за руки, шли въ рядъ и распѣвали пѣсни, только дѣвки отдѣльно отъ молодицъ. Въ харчевнѣ старики угощались по своему. Я вслѣдъ своему ямщику остановиться и зашелъ въ харчевню. Въ одной комнатѣ сидѣли за столами по нѣскольку человѣкъ, довольно подпившихъ, и обѣдали, а въ другой пили чай и водку. Шумъ какъ въ той, такъ и въ другой былъ страшный, но ни одного неприличнаго слова я не слыхалъ: разговоръ былъ большею частію назидательный.
— Старца убить — не спасенье получить! слышалось изъ одного угла.
— У бабы сердце — что у кошки! неслось изъ другаго: кошку разсердишь, вцѣпится, не скоро оторвешь; ну, и бабу разозлишь, не вдругъ отгонишь.
Я спросилъ водки, велѣлъ поднести ямщику и самъ выпилъ; хозяинъ на закуску далъ кусокъ рыбнаго и кусокъ хлѣба испеченнаго изъ гороховой и ржаной жуки.
Закусивъ, я сѣлъ и закурилъ папироску; ко мнѣ подошелъ какой то пономарь.
— Не знаете-л вы, спросилъ я у него, какія это сопки у васъ за рѣчкой?
— Какъ не знать? знаю! отвѣчалъ тотъ.
— Какія же?
— Ты хочешь рыть, что ли?
— Да чтожъ тамъ рыть?
— Я знаю, я тебѣ укажу: въ одномъ золото, въ другомъ серебро, а въ третьемъ церковные сосуды.
Нельзя было не замѣтить, что мой собесѣдникъ, вѣроятно, по случаю Ильина дня, сильно подгулялъ.
— Коли вы вѣрно знаете, гдѣ золото, и серебро и церковные сосуды, такъ отчего же сами не берете? спросилъ я его.
— Какъ же я одинъ буду рыть? Вдвоемъ-то я знаю какъ…
— Да какія кто сопки? перебилъ я его.
— Эти сопки еще съ литовскаго раззоренія, еще…
Хозяинъ перебилъ нашъ разговоръ, войдя съ чашкой пива, которымъ сталъ угощать меня, и отъ котораго я не хотѣлъ отказаться, въ чѣмъ и не раскаявался: пиво было такъ хорошо, что лучше и желать нельзя было.
— Сами пиво варите? спросилъ я хозяина.
— Сами, ваше здоровье!
— Какъ же? въ ссыпчину? братчиной?
— Нѣтъ, всякъ самъ по себѣ!
Выкуривъ папироску, я вышелъ на крыльцо, гдѣ стояло нѣсколько бабъ, и самую хорошенькую, какъ я послѣ узналъ невѣстку хозяйскую, мой ямщикъ довольно безцеремонно цѣловалъ и обнималъ. Я сѣлъ на телѣгу и мы тронулись.
— Кланяйся, Капитонушка, сестрицѣ, братцу, дѣткамъ, всѣмъ, всѣмъ! кричала хозяйская невѣстка моему ямщику.
— Хорошо, буду кланяться! отвѣчалъ ей ямщикъ. Она изъ нашей деревни, прибавилъ онъ, обратясь ко мнѣ.
Часовъ въ шесть вечера мы пріѣхали въ Пестово, мнѣ не хотѣлось дальше ѣхать, и я, закусивъ, пошелъ по деревнѣ. Избы выстроены обыкновенно, по-новгородски въ два этажа; первый для жилья, нижній для скота; дворъ весь крытый, какъ говорятъ отъ снѣга; противъ каждаго двора черезъ улицу — холодное строеніе для анбаровъ и т. и, Такъ какъ здѣшняя сторона — лѣсистая и лѣсъ потому почти ни почемъ, то всѣ крыши деревянныя. Избы, двери, сарай, все покрыто дранью особеннымъ образомъ: избы рубятся изъ толстыхъ бревенъ до крыши со всѣхъ четырехъ сторонъ; послѣ съ передней и съ задней стороны изъ такихъ же бревенъ надстроиваются треугольники, на которые кладутъ переплеты, далеко выпуская ихъ впередъ; къ этимъ переплетамъ прикрѣпляютъ деревянные крюки толщиною въ руку. Крюки эти обыкновенно дѣлаютъ изъ молодой ели; ель срубаютъ съ частію толстаго корня, который стелется по землѣ, а на эти крюки кладутъ жолобъ, выдолбленный изъ толстаго бревна; потомъ настилаютъ на крышѣ дрань, вкладывая нижній конецъ въ жолобъ, и наконецъ верхніе концы какъ съ той, тамъ и съ другой стороны, покрываютъ однимъ жолобомъ. Верхній жолобъ называется княземъ. Если дрань коротка, то кладутъ еще жолобъ, или два, между нижнимъ жолобомъ и княземъ, нижнія изъ нихъ подпирается распорками, упираясь въ самый нижній, слѣдующій такими же распорками во второй жолобъ и т. д.; такимъ образомъ на всю крышу не требуется ни одного гвоздя.
— Долго эта крыша можетъ простоять? спросилъ я одного мужика, который подошелъ хо мнѣ.
— Хорошо покроешь, отвѣчалъ тотъ: лѣтъ двадцать простоятъ!
— Да вѣдь нижніе концы, въ жолобѣ, да и самъ жолобъ гніетъ, какъ же двадцать лѣтъ простоятъ?
— Нельзя, чтобъ не гнило, а все простоятъ.
— Которая крѣпче крыша, такъ крытая жолобами да распорками, или крыша, пробитая гвоздями?
— Съ гвоздями крышѣ не устоять двадцати лѣтъ!
— Отчего же?
— Отъ желѣзнаго гвоздя дерево сильно портятся, а въ нашей крышѣ — одно дерево; чему тутъ портиться.
— И всѣ такъ вроютъ?
— Да обличь [1] насъ всѣ такъ.
Я разговорился съ этимъ мужикомъ; мы подошли къ моей квартирѣ, сѣли на крылечко. Онъ, какъ оказалось, былъ тоже не здѣшній, только не дальній и пріѣхалъ стоять настойку, т. е. онъ обязавъ былъ возить чиновниковъ земской полиціи и разсыльныхъ и поэтому простоять извѣстное число дней, когда его смѣнитъ другой.
— Почемъ у васъ теперь пудъ сѣна? спросилъ я.
— У насъ теперь сѣна на пудъ не продаютъ, отвѣчалъ онъ; теперь у насъ продаютъ, съ нови-то продаютъ копнами.
— А копка почемъ?
— Да копѣекъ 25, а то и 20.
— Въ копнѣ много пудовъ?
— Да поболѣ пяти будетъ.
— И всегда оно у васъ такъ дешево бываетъ?
— Какое всегда! Зимой сани по тридцати копѣекъ за пудъ покупать будутъ! Зимой дорого!
— Такъ для чего же теперь продаютъ?
— Долженъ ты!..
Мой собесѣдникъ зѣвнулъ, перекрестился, сказалъ: «Господи! прости мои прегрѣшенія!» и замолчалъ.
— Ну, а хлѣба у васъ, какъ?
— Да и хлѣба плохо! Всѣ, какъ есть, градомъ поколотило!
— Какъ всѣ?
— Всѣ, какъ есть! Какая пенька была, — какъ серпомъ срѣзало; ни одной былочки живой!
— И много десятинъ?
— Да всего-то будетъ со всѣмъ, съ рожью, съ овсомъ, съ житомъ [2] — всего будетъ десятинъ съ пять!
— Это у тебя у одного?
— Нѣтъ, у меня да еще у церковниковъ; всѣхъ-то десятинъ съ пять.
— А какъ у васъ хлѣбъ родится?
— Да если положить хорошенько навозу, или на лединахъ — на этихъ лединахъ дѣлаютъ росчисть, такъ хлѣбъ хорошо родися… а въ первый годъ, я скажу тебѣ, и сказать нельзя, какъ хорошо!..
— Какъ вы это дѣлаете?
— А вотъ какъ: выберешь ледину… лѣсокъ меленькій… такъ въ оглоблю, — а то и въ слегу, такъ дѣла нѣтъ… Выберешь ледину, да не на болотѣ, а на высокомъ мѣстѣ… на болотѣ какой будетъ хлѣбъ?.. Выберешь ледину: съ лѣта срубишь лѣсокъ, повалишь его, онъ за лѣто-то и попросохнетъ, пролежитъ зиму, а на весну около Николы вешняго и заорешь… заорешь, да и сѣй сейчасъ же хлѣбушко.
1
Обличь — по близости. Авт.
2
Жито ячмень. Авт.