Страница 3 из 18
— «Да молчи же ты!.. Ступай куда хочешь: кромѣ Россеи земель много! — крикнулъ мужикъ и Нѣмецъ замолчалъ.
Въ Вышній-Волочокъ мы пріѣхали въ три часа полуночи, гдѣ я и остался. Когда поѣздъ двинулся, я пошелъ къ извощикамъ, которые, зная часъ прихода поѣздовъ, пріѣзжаютъ къ этому времени. У самой станціи на снѣгу лежало мужиковъ человѣкъ 15.
— Что вы, братцы, тутъ дѣлаете? спросилъ я.
— „Машины, ваше степенство, ждемъ; да холодно гораздо. Самъ смотри: часа два ждемъ, и еще до утра далече; вѣдь въ Москву машина отойдетъ утромъ. Не въ терпежъ пришло: хоть по копѣйкѣ, али тамъ сколько за ночлегъ заплатили бъ, да негдѣ: кругомъ жилья нѣтъ!“
Я имъ посовѣтовалъ идти въ контору, какъ они называли станціонный домъ, и уѣхалъ. Не знаю — путстили-ли ихъ туда, а то въ-самомъ-дѣлѣ имъ бѣднымъ пришлось не въ терпежъ: на дворѣ было морозно, да и вѣтеръ былъ порядочный.
Пріѣхавъ въ Вышній-Волочокъ, я сейчасъ же легъ, а на другой день пошелъ посмотрѣть городъ. Волочокъ довольно хорошо выстроенъ, но показался мнѣ какъ-то непривѣтнымъ. А кажется тамъ чего-чего нѣтъ: и клубъ, и кофейная: въ кофейную собираются господа кофей, шоколадъ кушать; въ клубѣ назначены вечера карточные, вечера танцовальные, — только на улицахъ народу нѣтъ. Впрочемъ и дурное время выбралъ я для осмотра Волочка; надо пріѣхать лѣтомъ во время судоходства.
Мнѣ захотѣлось посмотрѣть здѣшній каналъ и шлюзъ, хотя, правду сказать, зимою не много увидишь. Тамъ стоялъ какой-то старикъ, съ которымъ мы разговорились. Я у него спросилъ, что сдѣлала имъ желѣзная дорога: поднялась ли торговля отъ чугунки? — „Да, кажись, другъ любезный, ни поднялась, ни опустилась; какъ была, такъ и есть. Вотъ только овесъ пошелъ шибче, прошлый годъ со всѣхъ мѣстовъ къ Волочку потянули, и сухопутьемъ — и на судахъ, а отсюда на чугунку, да и въ Питеръ; особливо зимой сильно овесъ идетъ“.
— Да отъ чего же по водѣ не отправляютъ овса въ Питеръ? здѣсь есть пароходы?
— „И по водъ отправляютъ, только пароходовъ здѣсь нѣтъ. Да и на что они, отъ нихъ проку никакого: вотъ нынче развелись пароходы въ Твери, стерляди были ни по чемъ!“
— Ты говоришь: рыбу распугали; какъ же такъ всю рыбу распугали, — этимъ лѣтомъ въ Твери стерляди-то были ни по чемъ?
— „А вотъ видишь ты: рыбу распугали изъ своихъ мѣстовъ, она и бросилась вся врозь; теперь-то ее много, да воду-то ей больше не будетъ.“
Какъ-то проходя вдоль чугунки, подошелъ я къ одной будкѣ, и закуривъ папироску, спросилъ у солдата, что онъ здѣсь дѣлаетъ?
— „Да ничего, — отвѣчалъ онъ: начальство велѣло, какъ идетъ поѣздъ, палкой честь отдавать, караулъ дѣлать, — только сорвется поѣздъ съ дороги, съ рельсовъ, — за хвостъ не удержишь.“
4-го Декабря. Новгородъ.
Мы всѣ хлопочемъ нынче о пользѣ ближнему; взгляните на любое объявленіе объ изданіи журнала, для чего онъ издается: „Наши дамы сознали, что женщины…. образованіе…. только съ этой цѣлью мы рѣшились для общей пользы издавать журналъ“. Въ другомъ читаемъ: „Давно чувствовалась потребность въ газетѣ, которая-бы за дешевую цѣну распространяла въ народѣ свѣдѣнія, знанія…. поэтому мы для общей пользы….“ Одно только забываютъ господа заботящіеся объ общественной пользѣ, забываютъ спросить самихъ себя — съумѣютъ ли они сдѣлать какую-нибудь пользу? А то, пожалуй, вмѣсто пользы и вредъ выйдетъ! Это мнѣ пришло въ голову больному, а болѣнъ-то я сдѣлался отъ „пользы“, которую мнѣ навязали! Дѣло вотъ въ чемъ: изъ Чудовской станціи до Новгорода ходятъ ежедневно дилижансы, — одинъ казенный, другой графскій, графа Г. Въ казенномъ мнѣ не хотѣлось ѣхать — онъ неудобно устроенъ: внутри кареты сидѣнье не поперегъ, какъ въ обыкновенныхъ, а вдоль, влѣзаютъ сзади, и садятся затылкомъ къ окну; мнѣ кажется, что, впродолженіи семидесятиверстной дороги, вѣтеръ сильно надуетъ въ затылокъ. Я сталъ разспрашивать про частные дилижансы, а казенный между-тѣмъ уѣхалъ, и я пошелъ отыскивать кондуктора графскаго дилижанса; но его нигдѣ неоказывалось. Съ помощію гривенника я только могъ узнать, что кондукторъ пьянъ и рѣшительно къ дѣлу неспособенъ. Дѣлать было нечего, я сталъ терпѣливо ждать минуты отъѣзда, и пошелъ обѣдать въ гостинницу, которая здѣсь очень чисто содержится. За обѣдомъ хозяинъ говорилъ мнѣ, что этотъ дилижансъ „не для аферы устроенъ, а собственно для того, чтобъ проѣзжающимъ было хорошо: вѣдь ямщикъ запроситъ съ васъ и Богъ-знаетъ какую цѣну, а нечего дѣлать — дадите! Вотъ и устроили этотъ дилижансъ по таксѣ, - значитъ „для пользы“, — и дѣйствительно, дилижансъ отправляется очень аккуратно, тотчасъ по приходѣ поѣзда желѣзной дороги. Какъ только пріѣхалъ поѣздъ, я съ одной стороны, пьяный кондукторъ съ другой, бросились къ дилижансу.
— Есть мѣсто?
— Есть — извольте садиться!
Влѣзаю: не успѣлъ еще сѣсть, за мной еще господинъ, еще и еще.
— Есть мѣсто? проговорилъ женскій голосъ.
— Есть!
— „Ну, какъ тѣ не грѣхъ?“ проговорилъ одинъ изъ ямщиковъ (которыхъ здѣсь много стоятъ на тройкахъ, парахъ, въ одиночку). „Какъ не грѣхъ отбивать у насъ работу? И добро бы для себя хлопоталъ, а то чортъ знаетъ для кого!“
Но несмотря на эту рацею, барыня все-таки влѣзла въ карету.
„— Есть мѣсто, есть мѣсто?“ слышалось отовсюду, но кондукторъ, возчувствовавъ весь грѣхъ отбивать работу, закричалъ: „Пошелъ! мѣста нѣтъ!“ всползъ, кое-какъ на козлы, и мы поѣхали.
На ходу мы стали размѣщаться; оказалось, что всѣхъ мѣстъ семь, а насъ было пятеро, чему мы, конечно, порадовались, — просторнѣе! Едва мы усѣлись, о ужасъ! мы замѣтили, что дверецъ въ каретѣ не имѣется! Вмѣсто дверецъ висѣлъ какой-то клокъ кожи; клокъ, который ни справа, ни слѣва, въ одномъ мѣстѣ на вершокъ, въ другомъ на четверть, не закрывалъ отверзтія. Я погоревалъ объ этомъ вслухъ; баринъ, сидѣвшій тутъ (какъ послѣ оказалось членъ комитета по крестьянскому дѣлу), смѣясь, проговорилъ: „И ты, мужичокъ, этимъ огорчаешься? Нехорошо! Ха, ха, ха! Каково! мужичокъ вошелъ въ карету, нашелъ недостатки. Прошу покорно!“ [5]. Я его назвалъ „вашимъ благородіемъ“ и сказалъ, что онъ, въ качествѣ барина, долженъ заступиться за мужичка: вѣдь мужичокъ заплатилъ деньги, такъ надо, чтобъ мужичокъ даромъ денегъ не платилъ“. Пока мы такъ пріятно бесѣдовали, мы замѣтили, что одного стекла въ окнахъ кареты нѣтъ; еще немного проѣхали — свѣчи стали валиться въ фонаряхъ; въ обыкновенный фонарь вставили свѣчку, она, разумѣется, отъ тряски нерессорнаго экипажа, никакъ не могла держаться; мы остановились, зажгли снова фонарь; но черезъ пять минутъ та же исторія; мы бросили. Въ темнотѣ мы сдѣлали открытіе: крыша кареты во многихъ мѣстахъ отстала, такъ-что въ щель проходилъ палецъ. Надо замѣтить, что эти кареты еще очень недавно ходятъ.
Можете судить о моемъ горестномъ положеніи: я ѣхалъ въ вагонѣ по чугункѣ, одѣваться тепло было не для чего, сѣлъ въ карету — тоже; но послѣ оказалось, что я сижу на механически устроенномъ сквозномъ вѣтру. Пріѣхали на станцію, я упросилъ одного пассажира наружнаго мѣста помѣняться со мной, и онъ (о, несчастный!) согласился. На этой же станціи баринъ, назвавшій меня мужичкомъ, извинялся, и хоть я его увѣрялъ, что единственное мое желаніе — походить на мужика, и что я очень радъ, что могу казаться мужикомъ, онъ все-таки не могъ повѣрить, что онъ меня ни мало не обидѣлъ. Вторую станцію я проѣхалъ хорошо: ночь свѣтлая; хоть вѣтеръ, да несквозной; а внутри кареты темно и вѣтеръ, чувствительнѣе; да къ тому же на козлахъ сидѣлъ мальчикъ, кажется, сынъ ямщика; я его перетащилъ къ себѣ, а онъ въ благодарность цѣлую дорогу пѣлъ мнѣ пѣсни: „Конченъ, конченъ дальній путь“, „Во пустынюшку мальчикъ удаляюсь“, и тому подобныя. Да одну пѣсню про Ярославль-городъ. Ярославль городъ и здѣсь, на битой дорогѣ, не потерялся. Пѣсню, которую пѣлъ мнѣ мальчикъ, я зналъ прежде, она сложена про пожаръ Ярославля; но я его заставилъ пропѣть два раза; мнѣ хотѣлось прислушаться къ выговору. Такъ онъ выговаривалъ: ёму вмѣсто ему, загоряеться вмѣсто загорается, полторы вёрсты вмѣсто полторы версты, руучей, поглядишь…. Еще въ этой пѣсни поется:
5
Надо замѣтить, что я былъ въ полушубкѣ и съ бородой