Из Астраханской губернии

Утвердительно сказать я не могу, но судя по тому, что я видѣлъ, и отъ другихъ слышалъ, донскіе козаки не любятъ наниматься въ работники. У низовыхъ донцевъ я не былъ, да и у верховыхъ мало что видѣлъ. Но, проѣзжая на почтовой телегѣ отъ Новохоперска, чрезъ Урюпинскую и Усть-Медвѣдицкую станицы, на Калачъ, нельзя не замѣтить зажиточности козаковъ: избами по станицамъ и хуторамъ домовъ назвать нельзя; всѣ дома опрятны; всѣ дворы наполнены скирдами. Можетъ быть, это изобиліе всего для домашней жизни отучило козаковъ наниматься въ работники; но въ средней Россіи: въ Орловской, Тамбовской, Рязанской, Воронежской губерніяхъ изъ богатыхъ семействъ молодые люди, безъ которыхъ можно обойтись дома, идутъ въ работники. Я уже не говорю про Ярославскую, Владимірскую губерніи, откуда почти всѣ поголовно идутъ въ работники.

Можетъ быть, я и ошибаюсь, но скажите, чѣмъ вы объясните, что отъ Новохоперска до Калача, ни на одной почтовой станціи я не видѣлъ ни одного ямщика изъ козаковъ, а все уроженцы Орловской, Тамбовской, Воронежской губерніи. На разстояніи четырехъ сотъ слишкомъ верстъ ѣхавши Землею войска донскаго, ни одного изъ донцевъ ямщика-работника! Содержатели почтовыхъ лошадей есть и козаки, а ямщики русскіе.

— А! посмотрите сюда, кричалъ козакъ-шутъ:- посмотрите, кумова вода подошла!

— Какая кумова вода? спросилъ я козака-зеленую шубу, сидѣвшаго со мной.

— Спросите его.

— Кумова вода, кричалъ шутъ:- кумова вода!..

— Что за кумова вода? спросилъ я шута.

— Кумова вода, вотъ и вся недолга!..

Я не сталъ большее спрашивать. — А вотъ какая кумова вода! самъ заговорилъ со мною шутъ: — сказать, что-лъ?

— Сдѣлайте одолженіе.

— Ну, слушайте! И началъ онъ скоморошливо разсказывать, и отъ себя привирать и изъ пѣсенъ выбирать.

— Ѣхали по рѣкѣ на лодкѣ кумъ да кума, началъ свой разсказъ шутъ:- хорошо. Вотъ кумъ и говоритъ кумѣ:

— Какъ же я тебя, кумъ, полюблю? говоритъ кума:- вѣдь мы съ тобой кумъ да кума, стало быть родня!

— Такъ чтожъ?

— Грѣхъ большой будетъ намъ съ тобой! твердитъ свое кума: — мы съ тобой кумъ да кума!..

— Э! нашла гдѣ грѣхъ!..

— А какъ же?

— Здѣсь не согрѣшимъ, въ другомъ мѣстѣ согрѣшимъ, все едино! пристаетъ кумъ къ кумѣ: — а здѣсь согрѣшимъ, грѣхъ, по крайней-мѣрѣ, веселый!

Кумъ пристаетъ. Кума упирается: извѣстно, бабье дѣло — ломается!

— Слушай, куманекъ любезный, сказала кума: — видишь ты эту самую рѣчку?

— Вяжу.

— Видишь, куда вода бѣжитъ?

— Вижу.

— Внизъ, или вверхъ?

— Внизъ.

— Такъ слушай, куманекъ любезный! Когда вода въ рѣкѣ побѣжитъ вверхъ снизу, тогда полюблю, куманечекъ, я тебя!..

— Полюбишь?

— Тогда полюблю!

— Не обманешь?

— Нѣтъ, не обману.

— Правое слово?

— Правое слово.

— Ладно!..

Вотъ ѣдутъ кумъ съ кумой все по той же рѣкѣ. Ѣхали, ѣхали и наѣхали на стрѣшную воду… Вода какъ къ кручи, къ бережку подбѣжитъ, воду-то отъ бережку навалъ отбиваетъ: вода-то будто въ гору идетъ; послѣ она опять-таки подъ низъ сходитъ, а на стрѣшной водѣ видать въ гору идетъ.

— Видишь, кума, рѣку? спрашиваетъ куманекъ свою куму на стрѣшной водѣ.

— Вижу.

— Видишь, куда вода бѣжитъ?

— Вижу.

— Вверхъ или внизъ?

— Вверхъ.

— А помнишь, кума, правое слово свое?

— Помню.

— Полюбишь, кума, кума?

— Полюблю.

И стала кума любить своего куманечка!..

— Оттого и прозывается стрѣшная вода — кумовой водой! кончилъ шутъ.

Въ Черный Яръ мы пріѣхали довольно поздно, забрали дровъ и остановились до утра.

— Плохо мое дѣло, Павелъ Иванычъ, обратился ко мнѣ машинистъ, съ которымъ мы въ сутки, проведенныя на пароходѣ, совсѣмъ познакомились.

— А что?..

— Взялся я харчить пассажировъ; а теперь-то харчить-то и нечѣмъ.

— Отчего-же вы не запаслись на мѣстѣ — въ Царицынѣ? спросилъ я.

— Запастись-то я запасся, да мало: я думалъ, что только вы, да еще одинъ баринъ потребуютъ что кушать; а набралось теперь больше десяти человѣкъ… На завтра мало провизіи будетъ.

— Въ Черномъ Яру купите.

— Черный Яръ отсюда версты четыре будетъ: туда далеко посылать.

— Отчего же мы не остановились въ самомъ Черномъ Яру?

— Здѣсь всегда останавливаются.

— Отчего-жь не въ городѣ?

— Тутъ конторки.

— Такъ въ конторкахъ купите провизію? спросилъ я.

— Въ конторкахъ купить нельзя, отвѣчая онъ: — а тутъ близко живутъ, у нихъ нѣтъ ничего.

Посланный вернулся съ одной щучьей икрой, которую онъ принесъ въ большой чашкѣ.

— Ничего больше не досталъ, объявилъ онъ, входя на пароходъ и подавая икру.

— Что будешь дѣлать?

— Все лучше, чѣмъ ничего, сказалъ я, желая утѣшить случайнаго буфетчика.

— Чѣмъ же лучше?

— Икра есть.

— Какая это икра!.. Кто эту икру ѣсть станетъ?! Икра щучья!

— Можетъ быть, и станутъ.

Когда я на другой день проснулся и вышелъ на палубу, пароходъ уже быстро шелъ внизъ по Волгѣ, и при попутномъ вѣтрѣ мы дѣлали около двадцати верстъ въ часъ, какъ мнѣ говорилъ мой хозяинъ — машинистъ.

Пассажиры палубные, пьющіе чай, и нѣкоторые каютные уже напились чаю; я попросилъ подать для меня самоваръ на палубу. Мой попутчикъ сильно противъ палубы возставалъ, но я рѣшительно ему объявилъ, что буду пить чай на палубѣ, и ежели онъ хочетъ со мной пить, то и онъ долженъ пить на палубѣ, а не желаетъ — какъ знаетъ.

— Вы кушайте на палубѣ, наконецъ, рѣшился онъ: — =- а я послѣ въ каютѣ.

— Какъ знаете.

— Пусть онъ пьетъ чай на палубѣ, а мы съ тобой вмѣстѣ буденъ пять, сказалъ онъ своему товарищу: — возьмемъ самоваръ въ каюту, тамъ и напьемся!

Мнѣ подали самоваръ и я усѣлся за чай, и сталъ всматриваться въ публику; палубные раздѣлились кучками: козаки, армяне, татары, всѣ народности сидѣли отдѣльно; только одинъ жидъ, отдѣлившись отъ своихъ, сидѣлъ посреди палубы и читалъ, покачиваясь изъ стороны въ сторону, какую-то книжку, чѣмъ онъ и вчера цѣлый день занимался.

— Святой человѣкъ! сказалъ мнѣ еврейчикъ, подсаживаясь ко мнѣ.

— Кто святой человѣкъ? спросилъ я.

— А вотъ онъ святой человѣкъ, отвѣчалъ онъ, указывая на качающагося жида.

— Почему же онъ святой?

— Все читаетъ.

— Что читаетъ?

— Святыя книги все читаетъ.

— Чего же онъ мотается изъ стороны въ сторону? сидѣлъ бы смирно.

— Безъ этого нельзя.

— Отчего?

— Безъ этого ничего не выйдетъ.

Посмотрѣлъ я на этого святаго я подумалъ, что ежели этотъ жидъ святой, то на землѣ совсѣмъ нѣтъ грѣшныхъ людей: онъ былъ грязенъ, на лицѣ ясно было написано одно только ханжество, лицемѣріе и больше ничего… Непріятно было на него смотрѣть даже: мой собесѣдникъ былъ немногимъ лучше святаго человѣка. Онъ началъ-было еще со мною говорить, я не охотно ему отвѣчалъ, и онъ отошедъ отъ меня.

— Послушайте, сказалъ я, обращаясь въ козаку зеленой-шубѣ: — подсядьте ко мнѣ, давайте вмѣстѣ чайкомъ побалуемся: вдвоемъ все веселѣе.

— Благодаримъ покорно за чай: мы уже напились, отвѣчалъ козакъ: — а такъ посидѣть можно; разумѣется, ничего не дѣлаешь, одному скучно, добавилъ онъ, подсаживаясь поближе ко мнѣ.

— Тутъ и дѣло будетъ: чай будемъ пить; а это дѣло не будетъ мѣшать намъ съ вами и поговорить — все веселѣе.

— Извольте, извольте…

— Кушайте, сказалъ я, наливъ чашку чаю, и подвигаясь къ нему поближе.

— Что этотъ человѣкъ все читаетъ молитвы? спросилъ я, указывая на качающагося чтеца.

— Жидъ!..

— Что же, что жилъ?

— Одно слово: жидъ!..

— Вѣдь и между евреями есть много людей хорошихъ; что же, что онъ еврей?

— То еврей, а это жидъ!..

— Я васъ не понимаю…

— Я въ Вильнѣ служилъ, а Вильна — жидовская сторона… Тамъ я на жидовъ насмотрѣлся: есть тамъ еврея, что и русскому не уступятъ; есть честные, на своемъ словѣ тверды!.. А те есть жиды!.. Какъ есть жиды!..