Современная жрица Изиды

Но эта заграничная поѣздка, очевидно, очень интересовала ее, особенно же ей хотѣлось доставить удовольствіе одной изъ своихъ дочерей, которую Блаватская, съ большой предусмотрительностью, тоже пригласила въ гостепріимный домъ Гебгарда.

— Я знаю, что не на пріятности ѣду! — воскликнула г-жа Y. — Но я не могу не ѣхать, потому что только личнымъ моимъ свиданіемъ съ Еленой возможно все это уладить. Вы сами мнѣ скажете спасибо, я докажу вамъ на дѣлѣ мою дружбу! Только, Бога ради, будьте благоразумнѣе! Вы все въ какихъ-то эмпиреяхъ витаете и не хотите понять дѣйствительности; я гораздо старше васъ и видала на свѣтѣ всякаго, вѣрьте же мнѣ, что вы поставили себя въ ужасное положеніе, и я дрожу за васъ…

— Помилуйте! — возразилъ я, — можно подумать, что я совершилъ какое-нибудь злодѣяніе или позорящій честь поступокъ, а потому долженъ бояться, трепетать мщенія Блаватской и X.!

— Ну вотъ, ну вотъ! — всплеснула руками г-жа Y. — На какой планетѣ вы живете?! неужели вы не можете понять, что вовсе не надо быть преступнымъ или непорядочнымъ человѣкомъ для того, чтобы вамъ испортили репутацію и отравили всю жизнь? Добрая слава лежитъ, а худая бѣжитъ! — не даромъ это говорится. Тамъ уже противъ васъ цѣлая организованная кампанія. У Елены есть друзья, а у X. ихъ даже очень много — и люди все почтенные. И вотъ всѣ эти почтенные люди, ничего не зная, со словъ Елены и X., а потомъ со словъ другъ друга, станутъ повторять про васъ самыя возмутительныя сплетни, переиначивать, искажать факты вашей личной, интимной жизни. Да одно это испортитъ вамъ будущность! Вѣдь вамъ въ глаза никто ничего не скажетъ, вы ни о чемъ не будете и подозрѣвать, а пройдетъ нѣсколько времени — васъ смѣшаютъ съ грязью, обольютъ помоями, и никто за васъ не заступится, потому что вѣрятъ скорѣе всему дурному, чѣмъ хорошему, и всякій фактъ, при усердіи, можно освѣтить какъ угодно. Одной такой злобной, безсовѣстной и преступной клеветницы, какъ X., достаточно, чтобы навсегда отравить вашу жизнь. Чѣмъ безсовѣстнѣе клеветникъ, тѣмъ клевета вѣрнѣе достигаетъ цѣли. Главное же, что вы ничего не будете знать и станете биться, какъ рыба объ ледъ, не понимая, почему это люди отъ васъ отстраняются и не только не помогаютъ вамъ въ затруднительныя минуты жизни, а даже вредятъ вамъ. Еслибъ вы были одинокій и хорошо обезпеченный человѣкъ — тогда бы еще туда-сюда, махнули бы рукой — и только! Но вѣдь вы не таковы, вы не можете обойтись безъ людей… Неужели всѣ эти азбучныя истины вамъ неизвѣстны?

— Къ несчастію, извѣстны, — отвѣтилъ я, — и вы добились того, что меня совсѣмъ разстроили и смутили. Да, очень можетъ быть, что всѣ эти ужасы меня ждутъ дѣйствительно. Но что же мнѣ дѣлать? Въ недобрую минуту я столкнулся съ вашей Еленой Петровной; но разъ ужь совершилось такое мое несчастье — все послѣдующее неизбѣжно вытекало одно изъ другого…

— Зачѣмъ же вы не бѣжали отъ этой фатальной женщины тогда, въ Парижѣ, въ 1884 году, когда я васъ предупреждала? развѣ я не говорила вамъ, что съ нею только можно запутаться? — перебила меня г-жа Y.

— Все это такъ; но я не могъ успокоиться на вѣрѣ въ ваши слова; и сама она, и ея общество, и все движеніе, поднятое ею, характеръ этого движенія, заставляли меня убѣдиться, узнать все непосредственно. Только теперь я знаю, когда во всемъ убѣдился своими глазами и ушами, только теперь, узнавъ это явленіе, я могу спокойно и извѣстнымъ образомъ къ нему относиться.

— Я васъ не понимаю и никогда не пойму! — горячилась г-жа Y.,- узнали, ну и молчали бы, а не лѣзли въ петлю. Однако, покажите-ка мнѣ письма Елены, которыя ее такъ компрометтируютъ, я должна прочесть ихъ сама, чтобы знать, въ чемъ дѣло, и имѣть право говорить, что я сама, своими глазами, ихъ читала.

Я передалъ ей извѣстныя читателямъ письма. Она прочла и сидѣла вся багровая.

— Вотъ съумасшедшая! — наконецъ воскликнула она, — дайте мнѣ пожалуйста съ собой эти письма, я сохраню ихъ, какъ зеницу ока, и верну ихъ вамъ по моемъ возвращеніи изъ Эльберфельда.

— Вы требуете совершенно невозможнаго, — сказалъ я, — эти письма должны находиться у меня. Вы ихъ видѣли и читали, знаете, что это ея собственноручныя письма. Если же понадобится переводъ, сдѣланный мною въ Парижѣ, и провѣренный и засвидѣтельствованный присяжнымъ переводчикомъ Парижскаго апелляціоннаго суда Бэссакомъ, — онъ оставленъ мною у m-me де-Морсье, также какъ и копіи оригиналовъ. Это дѣло въ порядкѣ, и всякій можетъ сличать письма и переводъ ихъ сколько угодно.

— Съ чѣмъ же я ѣду? какое ваше послѣднее слово? неужели и теперь, когда вы видите, какъ много зла вамъ могутъ сдѣлать, вы не будете согласны на какія-нибудь уступки, которыми я могла бы ихъ обезоружить. Остерегитесь и будьте хоть теперь-то благоразумны!!

— Мое послѣднее слово вотъ: я, конечно, не стану отказываться отъ своихъ показаній, которыя записаны и оставлены мною у m-me де-Морсье. О прошломъ Елены Петровны, которое мнѣ, главнымъ образомъ, разсказали вы же, и разсказали не какъ тайну, а какъ вещь общеизвѣстную, — было сообщено мною интимному кружку въ Парижѣ. Я долженъ былъ это сдѣлать въ виду извѣстнаго «измышленія дѣвства», на которомъ Блаватская основывала свое положеніе въ теософическомъ обществѣ. Но мы тутъ же рѣшили, что еслибъ пришлось дать бо#льшее распространеніе сдѣланнымъ разоблаченіямъ — это прошлое будетъ оставлено въ сторонѣ, насколько сама Елена Петровна его оставляетъ въ «исповѣди». Во всякомъ случаѣ, ее обвиняютъ и будутъ обвинять не въ ея прошломъ, а въ теософскихъ обманахъ. Я же отнынѣ отстраняюсь отъ всего…

— Но вы станете, пожалуй, здѣсь, въ Россіи, писать и печатать противъ нея? — перебила г-жа Y.

— Въ Россіи о «теософическомъ обществѣ» и его основательницѣ очень мало извѣстно, и самое лучшее — совсѣмъ не говорить объ этомъ. Я обѣщаю вамъ, что пока въ русской печати не станетъ появляться превратныхъ свѣдѣній о «теософическомъ обществѣ» и Еленѣ Петровнѣ — я буду молчать. Если же обо всемъ этомъ заговорятъ, и заговорятъ лживо — я почту своимъ прямымъ долгомъ печатно возстановить правду и разсказать то, что мнѣ извѣстно. Вотъ мое послѣднее слово.

Г-жа Y. осталась очень недовольна моей неуступчивостью и уѣхала въ Эльберфельдъ.

Недѣли черезъ полторы изъ Эльберфельда въ меня былъ пущенъ еще одинъ двойной зарядъ, направленный рукою Елены Петровны, т.-е. два письма, вдохновленныхъ ею и даже, по всѣмъ вѣроятіямъ, прошедшихъ черезъ ея цензуру. Я долженъ былъ убѣдиться изъ этихъ писемъ, что путешественницы, какъ и легко было предвидѣть, совсѣмъ попали въ лапы «madame» и стараются изо всѣхъ силъ усидѣть на двухъ стульяхъ сразу.

Г-жа Y. просила меня, между прочимъ, прислать засвидѣтельствованную копію «исповѣди» и т. д. и въ то же время объявляла, что ѣдетъ въ Парижъ для сличенія писемъ. Далѣе опять уговаривала она меня, — призывая Бога въ свидѣтели чистоты своихъ намѣреній, — сдѣлать требуемыя отъ меня уступки «пока еще можно прекратить скандалъ безъ огласки». «Не доводите до крайности, не заставляйте ее (Блаватскую) прибѣгать къ суду, привлекать васъ, де-Морсье и пр., къ отвѣту въ диффамаціи… У нея много преданныхъ, а главное, очень богатыхъ друзей, которыхъ процессъ не разоритъ и которые умоляютъ ее начать его. Гласности она не боится… Письма изъ Парижа убѣдили меня окончательно, что парижане только и ждутъ возможности привлечь васъ къ суду „en diffamation“, — а если до этого дойдетъ, поздоровится ли отъ печатнаго скандала вамъ! Ради Бога не оскорбляйте меня: не подумайте, что я запугиваю васъ! Не запугиваю я, а жалѣю. Глубоко жалѣю и хочу вамъ добра…»

Такъ какъ г-жа Y., съ моихъ же словъ, отлично знала, что всѣ «документы» находятся въ Парижѣ, у m-me де-Морсье, а она туда ѣхала, — то мнѣ нечего было посылать ей копію. Такъ какъ въ ея «запугиваньи» все была ложь, къ тому же давно ужь пережеванная, — то я имѣлъ право не отвѣтить на ея письмо. Я очень живо представлялъ себѣ, какъ кипятится «madame» и прибѣгаетъ къ своему любимому, уже извѣстному читателямъ, пріему — стращать судебнымъ процессомъ, начинаемымъ съ помощью богатыхъ и вліятельныхъ друзей.