Современная жрица Изиды

— Очень жаль! — воскликнула г-жа X.,- но отчего же ты не взяла его съ собою? — любопытно было бы посмотрѣть на художество этого твоего «челы».

— Художество его ты и сейчасъ увидишь, на мнѣ такой же точно портретъ «хозяина», нарисованный этимъ же «челою». Смотри!

При этихъ словахъ Блаватская сняла со своей шеи большой золотой медальонъ, открыла его и передала г-жѣ X.

Скоро медальонъ этотъ оказался въ моихъ рукахъ, я увидѣлъ въ немъ сдѣланное на кости, и весьма посредственно, изображеніе какого-то необыкновенно красиваго человѣка въ бѣломъ тюрбанѣ. Посмотрѣли мы всѣ, посмотрѣли — и Елена Петровна опять надѣла медальонъ на шею.

— Да, но я бы хотѣла видѣть именно твой портретъ, — стояла на своемъ г-жа X. — Ты вѣдь говоришь, что не только для твоего «хозяина», но и для «челы» его нѣтъ ничего невозможнаго, ну, такъ сдѣлай же, чтобы этотъ портретъ изъ Адіара, изъ шкатулки, очутился здѣсь, передъ нами.

— Ишь, чего захотѣла! — замѣтила г-жа Y.

Елена Петровна усмѣхнулась.

— А вотъ посмотримъ, можетъ быть это и возможно, — многозначительно проговорила она и подняла руку.

Въ то же мгновеніе надъ нашими головами раздался уже знакомый мнѣ звукъ серебрянаго колокольчика. Блаватская прислушалась и затѣмъ обратилась къ г-жѣ X.:

— Ну-ка, сними съ меня медальонъ да открой его, можетъ быть тамъ что-нибудь и найдешь.

Г-жа X. сняла медальонъ, открыла, и моимъ изумленнымъ глазамъ явилось на обѣихъ внутреннихъ сторонахъ медальона два портрета: одинъ, уже знакомый, красиваго человѣка въ бѣломъ тюрбанѣ, а другой — портретъ Елены Петровны въ какой-то мѣховой шапочкѣ, портретъ мало похожій и вовсе не хорошо сдѣланный, но несомнѣнно ея портретъ.

Я взялъ медальонъ въ руки, тщательно осмотрѣлъ его: оба портрета были вдѣланы крѣпко, очень крѣпко, однимъ словомъ, имѣли такой видъ, будто они всегда тутъ и находились, одинъ противъ другого. Все это было устроено такъ чисто, что я рѣшительно не могъ ни къ чему придраться.

Г-жа X. многозначительно взглядывала поперемѣнно на каждаго изъ насъ и вдругъ сказала:

— Ну, а открой-ка теперь медальонъ, можетъ быть твой портретъ ужь и исчезъ.

— Можетъ быть, — произнесла Елена Петровна, открыла медальонъ… портрета въ немъ не было.

Опять она сняла медальонъ съ шеи, опять онъ въ моихъ рукахъ, я разглядываю его очень внимательно и убѣждаюсь, что единственный портретъ человѣка въ тюрбанѣ крѣпко вдѣланъ, а отъ другого не осталось ни малѣйшаго слѣда. За портретомъ «хозяина», судя по толщинѣ медальона, не можетъ быть мѣста для другого портрета, сдѣланнаго на костяной пластинкѣ, съ наклееннымъ на нее все же довольно плотнымъ стекломъ.

«Феноменъ, да, феноменъ», — думалъ я, но въ то же время внутреннее чутье настойчиво твердило: «а что, если это только одинъ изъ самыхъ обыкновенныхъ фокусовъ, если все это подготовлено, какъ и весь разговоръ о портретѣ, какъ и каждое слово?

А что, если меня и чай пить звали, и всю обстановку такую спокойную и симпатичную устроили для того, чтобы совсѣмъ сразить и на вѣки-вѣчные заполучить этимъ феноменомъ?»

Одной этой мысли было совершенно достаточно для уничтоженія во мнѣ того сладостно-жуткаго чувства, которое не можетъ не охватить человѣка въ виду полуоткрытой передъ нимъ двери въ область тайнъ природы.

— Ну, что вы на это скажете, господинъ скептикъ? — обратилась ко мнѣ Елена Петровна.

— Это необыкновенно и во всѣхъ отношеніяхъ интересно.

— Убѣждены ли вы наконецъ?

— Не совсѣмъ, но теперь ужь вамъ очень легко убѣдить меня. Я прошу вашего хозяина, для котораго пространство — ничто, и который, какъ вы говорите, невидимо присутствуетъ здѣсь, въ этой комнатѣ, его или его челу, однимъ словомъ, я прошу существо, или силу, которыя производятъ эти феномены, положить сейчасъ исчезнувшій вашъ портретъ въ мой портъ-сигаръ.

Я вынулъ изъ кармана портъ-сигаръ, открылъ его, убѣдился, что кромѣ папиросъ въ немъ ничего нѣтъ, закрылъ и крѣпко держалъ въ рукѣ своей.

— Вотъ, сказалъ я, — пусть вашъ портретъ очутится въ этомъ портъ-сигарѣ, который я держу въ рукѣ, и тогда я убѣжденъ совершенно и готовъ буду идти на какія угодно пытки за мое убѣжденіе.

Елена Петровна наклонила голову, будто къ чему-то прислушиваясь, и сказала:

— Вы забываете, что имѣете дѣло съ человѣкомъ, хоть и умѣющимъ производить вещи, кажущіяся вамъ необыкновенными, но все же остающимся индусомъ-фанатикомъ. По его взглядамъ, онъ никакъ не можетъ войти въ соприкосновеніе съ европейцемъ.

Я улыбнулся, положилъ свой портъ-сигаръ въ карманъ и заговорилъ о совершенно постороннемъ.

Елена Петровна видимо была взволнована. Черезъ нѣсколько минутъ я всталъ, сказалъ, что уже поздно, что я долженъ вернуться пораньше домой. Дамы стали просить меня остаться.

— Ну, пожалуйста! — говорила Блаватская, — какихъ-нибудь полчаса: вотъ сейчасъ наши вернутся съ conference'а, мы имъ разскажемъ про феноменъ. Пожалуйста! да ну, не дурите, останьтесь — что вамъ полчаса какихъ-нибудь!

Она взяла изъ рукъ моихъ шляпу и снесла ее на мраморную доску камина. Я ничего не замѣтилъ особеннаго, но внутренній голосъ ясно сказалъ мнѣ: «портретъ въ шляпѣ». Мнѣ очень хотѣлось сейчасъ же подойти къ камину и скорѣй убѣдиться, правъ я или нѣтъ, но я терпѣливо вернулся на свое мѣсто и наблюдалъ.

Дамы были очень взволнованы; г-жа Y. увѣряла, что видитъ какую-то сѣрую человѣческую тѣнь.

— И я тоже вижу тѣнь, — смѣясь сказалъ я, — вонъ она сгущается возлѣ камина, у самой моей шляпы!

Я ждалъ, что послѣ этихъ словъ моихъ Блаватская подойдетъ къ камину и я ужь пожалуй не найду въ шляпѣ портрета. Она даже и приподнялась-было, но снова погрузилась въ свое кресло.

Скоро раздался звонокъ, теософы вернулись съ conference'а. Дамы стали оживленно разсказывать Олкотту, Могини и Китли о только-что происшедшемъ феноменѣ, требовали моего подтвержденія, и я, конечно, подтвердилъ, что все было именно такъ какъ онѣ разсказывали.

— Могу я теперь удалиться? — спросилъ я Елену Петровну.

— Можете.

Я подошелъ къ камину, взялъ шляпу и, разумѣется, маленькій овальный портретикъ, тотъ самый, который появился въ медальонѣ Блаватской, а потомъ исчезъ изъ него, былъ въ ней. Я не могъ удержаться отъ смѣха.

— Индусъ-фанатикъ преодолѣлъ свое отвращеніе къ европейцу! — сказалъ я. — Елена Петровна, получите вашъ портретъ.

— Онъ уже теперь не мой, — отвѣтила она, — оставьте его себѣ на память, если хотите, а не хотите — такъ бросьте.

— Очень вамъ благодаренъ, — я оставлю его на память.

На слѣдующее утро я опять долженъ былъ ѣхать въ квартиру Блаватской, чтобы подвергнуть себя обычнымъ магнетическимъ пассамъ полковника. Мнѣ очень любопытно было взглянуть на Елену Петровну при свѣтѣ дня, послѣ вчерашняго феномена.

Я нашелъ всѣхъ трехъ дамъ нѣсколько смущенными, тѣмъ не менѣе сейчасъ же, конечно, заговорили о феноменѣ.

— Не убѣдительно? — спрашивала Блаватская.

— Не убѣдительно, — сказалъ я.

— Чего же вамъ, наконецъ, нужно? Или вы думаете, что это я сфокусничала?

— Я ровно ничего не думаю, я только просто не убѣжденъ, а для убѣжденія надо было такъ мало! Да и теперь еще очень легко все исправить; вѣдь вы сказали, что тотъ, кто произвелъ феноменъ, не могъ положить портрета въ портъ-сигаръ только потому, что я держалъ портъ-сигаръ въ рукѣ?

— Да.

— А въ шляпу, которую я ношу, онъ все же положилъ?

— Это совсѣмъ другое.

— Такъ вотъ я и предлагаю слѣдующее: вашъ портретъ находится теперь въ моемъ бюро; вернувшись сегодня отъ васъ, я его снесу въ садъ и закопаю въ землю, — если мудрый индусъ могъ приблизиться къ моей шляпѣ, то въ моемъ саду онъ легко можетъ, конечно, вырыть портретъ и взять его. Я буду ждать двѣ недѣли: если черезъ двѣ недѣли раскопаю землю и не найду портрета, — феноменъ для меня будетъ такъ же убѣдителенъ, какъ еслибы портретъ былъ положенъ въ мой портъ-сигаръ.

— Хорошо, я постараюсь, — унылымъ голосомъ произнесла Елена Петровна.

Но это уныніе было мгновенно; она тотчасъ же разсердилась и уже не въ состояніи была себя сдержать: вся ея мудрость исчезла. Теперь она проявляла всѣ признаки раздражительной дамы, которой не удалось устроить то, чего она желала, и которая, къ тому же, попалась въ просакъ.