Наваждение

Я вздрогнулъ, и не зналъ, что мнѣ дѣлать, имѣю-ли я право остановится или долженъ пройти. Она не дала мнѣ времени рѣшить этотъ вопросъ, она протянула мнѣ руку, и даже въ лицѣ ея я не замѣтилъ особеннаго смущенія; я видѣлъ только, что она откровенно и радостно смотрѣла на меня. Я жалъ ея руку, стараясь выразить въ этомъ пожатіи всю благодарность, которая наполняла меня.

— О, какъ я радъ, что вы не прошли мимо, — невольно прошепталъ я.

Она только качнула слегка головою.

«Пойдемте!» разслышалъ я и пошелъ рядомъ съ нею.

Я не зналъ про нее ничего въ послѣднее время. Можетъ быть, она замужемъ? Только нѣтъ, конечно, нѣтъ, потому что тогда-бы она не смотрѣла на меня такъ свѣтло и радостно, тогда-бы, можетъ быть, она не протянула мнѣ руку. И, дѣйствительно, оказалось, что она не замужемъ. Она сейчасъ-же сказала мнѣ, что недавно пріѣхала съ матерью изъ деревни, пробудетъ здѣсь недѣли три, посовѣтуются съ докторами, а затѣмъ, вѣроятно, отправятся куда-нибудь за границу, такъ какъ Софья Николаевна очень дурно себя чувствуетъ. Лиза говорила и разсказывала, и разспрашивала меня своимъ ровнымъ, спокойнымъ голосомъ, только я замѣтилъ, какъ румянецъ все ярче и ярче вспыхивалъ на щекахъ ея и какъ грудь ея высоко поднималась.

Я поспѣшилъ разсказать ей, что я одинъ въ Петербургѣ, далъ ей понять, что встрѣча съ нею для меня величайшее счастье. Она еще разъ быстро и глубоко взглянула на меня и кончила наконецъ тѣмъ, что просила сегодня-же вечеромъ придти къ нимъ.

Я съ ней простился и возвращался домой съ легкимъ сердцемъ, со счастливымъ сознаніемъ, что теперь мнѣ есть куда идти и что я знаю, зачѣмъ я пойду. Снова мнѣ вспомнились тѣ милые, беззаботные дни, то свѣтлое наше время въ деревнѣ. Я радостно отдавался этимъ воспоминаніямъ и радостно чувствовалъ, какъ съ каждою новою минутой вмѣстѣ съ ними возвращаются и мои прежнія чувства къ Лизѣ, какъ все милѣе и милѣе она мнѣ кажется. Я ужъ сгоралъ нетерпѣніемъ и, вынувъ часы, по-дѣтски разсчитывалъ сколько еще времени оставалось мнѣ до возможности къ нимъ отправиться.

XII

Въ такомъ настроеніи я вернулся въ свою квартиру и, отворивъ дверь кабинета, остановился съ невыразимымъ ужасомъ. Передъ моимъ письменнымъ столомъ сидѣла Зина.

Конечно, ничего безобразнѣе, ничего страшнѣе этого не могло со мной случиться. Ея посѣщеніе ужъ само по себѣ было невозможно и невыносимо, но то, что оно случилось именно въ этотъ день, въ эту самую минуту — могло довести до сумасшествія. Какая страшная судьба меня преслѣдуетъ! И развѣ не судьба это, развѣ это не демонъ, которому суждено разбивать мою жизнь всякій разъ, какъ она начинаетъ казаться мнѣ свѣтлою…

Какъ смѣла она придти ко мнѣ! Какъ смѣетъ она чего-нибудь ждать отъ меня!..

Я взглянулъ на нее съ ненавистью и негодованіемъ.

Она тоже, какъ и Лиза, мало измѣнилась, только, кажется, пополнѣла немного. Она обернулась ко мнѣ, поднялась съ кресла и глядѣла на меня въ смущеніи.

Да, вотъ оно, это вѣчное фатальное лицо! Вотъ она смотритъ на меня своими молчащими глазами. Это тѣ самые глаза, изъ-за которыхъ я вынесъ столько муки, которые столько разъ меня обманывали.

Мое негодованіе и ненависть росли съ каждою секундой. Я, наконецъ, подошелъ къ ней.

— Зачѣмъ вы здѣсь? Неужели вы думали, что имѣете право придти ко мнѣ? Только нѣтъ, конечно, какое вамъ дѣло до этого!.. Нѣтъ, не то… неужели вы думаете, что я могу допустить эту встрѣчу? Что я могу и хочу васъ видѣть?

Она не шевельнулась. Она глядѣла на меня, глаза ея и все лицо были неподвижны, совсѣмъ какъ будто мертвые.

Я вышелъ изъ комнаты, прошелъ въ спальню, заперъ дверь и ждалъ. Я прислушивался, когда она уйдетъ, и ничего не слышалъ. Проходили минуты, — я не знаю сколько прошло времени, только все это тянулось безконечно долго. Наконецъ, я опять вошелъ въ кабинетъ; можетъ быть, я не разслышалъ; можетъ быть, она давно ужъ ушла…

Но нѣтъ, она здѣсь. Она стоитъ все также неподвижно, на томъ-же самомъ мѣстѣ, гдѣ я ее оставилъ! Я готовъ былъ кинуться къ ней и насильно вывести ее изъ комнаты. Я имѣлъ на это право, и это было-бы самое лучшее, что я могъ сдѣлать. Но я опять взглянулъ на нее. Она мнѣ показалась такою странною, такою испуганною и въ то-же время жалкою, что у меня опустились руки.

— Прошу васъ, уйдите, оставьте меня въ покоѣ,- едва слышно прошепталъ я. — Оставьте меня, между нами нѣтъ ничего общаго, намъ незачѣмъ встрѣчаться, уйдите, уйдите!..

Она сдѣлала нѣсколько шаговъ; мнѣ показалось, что она шатается. Она ужъ не глядѣла на меня; ея глаза были опущены.

— Хорошо, я уйду, если ты меня гонишь, — услышалъ я ея голосъ:- я уйду!..

И она опять сдѣлала нѣсколько шаговъ, схватила свою голову и громко зарыдала.

Слезы отчаянья! Но развѣ я не слыхалъ ужъ ихъ, развѣ я могу имъ придавать какое-нибудь значеніе?

А между тѣмъ безумная, отвратительная жалость ужъ закралась въ меня, и я погубилъ себя этою жалостью.

— Я не гоню васъ, я прошу васъ уйти, потому что между нами нѣтъ ничего общаго и потому, что я никакъ не могу понять, зачѣмъ я вамъ нуженъ? Если я вамъ нуженъ зачѣмъ-нибудь, говорите — я васъ слушаю.

— Нѣтъ, я уйду, уйду! — проговорила она и вдругъ обернулась ко мнѣ, и вдругъ опять взглянула на меня и продолжала:

— Боже мой, какъ будто я сама не понимаю, что не имѣла никакого права приходить къ тебѣ, что ты можешь, что ты долженъ гнать меня. Я четыре раза подходила къ этому дому и все не рѣшалась войти. Гони-же меня, гони, я уйду, я знаю, что мнѣ нечего ждать твоего состраданія, что я его не стою!

Но могъ-ли я послѣ этого прогнать ее?

— Что съ тобой, говори, — спросилъ я у нея, не будучи въ силахъ уничтожить въ себѣ жалости, которая ужъ охватила меня. — Говори, чѣмъ я могу помочь тебѣ? Несчастье съ тобой случилось, что-ли какое?

— Несчастье, конечно, несчастье, иначе не хватило-бы у меня силы придти къ тебѣ… Только это не то несчастье, которое можно назвать однимъ словомъ; какъ видишь я здорова, никто у меня не умеръ, никто меня не обокралъ.

— Такъ, что-же съ тобою? Чего тебѣ нужно?

— Ахъ, мнѣ нужно только, чтобы ты не гналъ меня, чтобы ты не отвертывался отъ меня, чтобы ты протянулъ руку, простилъ-бы меня. Вотъ въ чемъ мое несчастье!

Она глядѣла на меня своимъ умоляющимъ, знакомымъ мнѣ взглядомъ, которымъ три года тому назадъ обманула маму и заставила себѣ вѣрить. Я зналъ этотъ взглядъ, я зналъ настоящую ему цѣну. Теперь я могъ, я долженъ былъ снова вознегодовать и возмутиться, теперь я долженъ былъ встать и указать ей двери. Но я не всталъ; на меня ужъ дохнуло старымъ ядомъ, меня ужъ заколдовало ея прикосновеніе, я опять былъ въ рукахъ ея.

Она пришла, потому что ее пригнало ко мнѣ несчастье, и это несчастье заключается въ томъ, что я далекъ отъ нея, что я не простилъ еще ея… Вотъ она станетъ теперь мнѣ разсказывать, какъ она мучилась изъ-за меня всѣ эти три года, и я ей повѣрю, и я буду прощать ей, и въ концѣ-концовъ я снова упаду къ ногамъ ея, и все это будетъ такая глупая ложь, все это будетъ моя окончательная погибель. Ну, что-жъ, такъ видно нужно: не она пришла ко мнѣ, пришла моя судьба, пришла въ ту самую минуту, когда я думалъ наконецъ уйти отъ судьбы этой, когда мнѣ снова блеснула другая жизнь и другая участь. Судьба зоветъ! и я опять безсиленъ, опять мучаюсь, опять брежу, опять безумно люблю ее.

Я протянулъ ей руку. Она вдругъ вся преобразилась, дѣтская, блаженная улыбка мелькнула на лицѣ ея, она жадно схватила мою руку.

— Скажи мнѣ, скажи одно слово ты меня прощаешь, André? О, какъ ты добръ, какъ ты безконечно добръ!..

Я угадалъ: она сѣла рядомъ со мною и стала разсказывать, и я заранѣе зналъ все, что она мнѣ разскажетъ. И между тѣмъ жадно ловилъ каждое ея слово и вѣрилъ каждому этому слову. Она разсказывала о томъ, какъ терзалась своимъ поступкомъ со мною и какое тяжкое несетъ за это наказаніе.

— Знаешь-ли ты, что все можно было вернуть, что это, можетъ быть, была-бы моя послѣдняя, безумная вспышка. Но тогда, въ своемъ проклятомъ припадкѣ, въ тотъ послѣдній день я приняла это отвратительное предложеніе. Я могла съ тобой проститься, могла написать записку твоей матери, но потомъ, на слѣдующій день, я одумалась, я пришла въ себя, припадокъ прошелъ, и я побѣжала къ тебѣ: тебя ужъ не было. Если-бы зналъ ты, какое отчаяніе охватило меня! О, какъ я была наказана! Какую жизнь взяла на себя!.. Я обвѣнчалась… Мы уѣхали тогда за границу, но я ничего не видѣла, ничего не слышала, это была не жизнь, мнѣ все стало тошно, противно. Иногда являлись капризы, я удовлетворяла имъ, но это не принесло мнѣ радости. Потомъ мы переѣхали въ деревню, и вотъ два года безвыѣздно прожили тамъ, и въ эти два года я ждала только одного, только объ одномъ думала, чтобы снова тебя увидать, чтобы вымолить себѣ прощенье, чтобы ты, вотъ такъ, какъ теперь, протянулъ мнѣ руку. Но я не смѣла надѣяться, что ты простишь меня, и я гнала отъ себя мысль о возможности такого счастья… Андрюша, пойми… все-же, вѣдь, ты одинъ у меня, къ кому-же было мнѣ идти… Вѣдь, только ты одинъ у меня на всемъ свѣтѣ и можешь быть моимъ другомъ, только ты одинъ можешь прощать меня, одинъ меня понимаешь! André, если три года человѣкъ задыхается, вѣдь, простительно-же ему, наконецъ, желать вздохнуть свободнѣе, выйти на чистый воздухъ… И вотъ въ эти три года я дышу въ первый разъ, дышу потому, что ты со мною! André, голубчикъ, не оставляй меня, не оставляй, а то я совсѣмъ задохнусь!..