Война: ускоренная жизнь

Но письмо женщины из города Вичуга, судя по всему — просто «цветочки» по сравнению с тем, которое было отправлено через два дня после окончания войны из Читы в Германию майору И.Ф. Худякину.

«11 мая 1945 г., г. Чита.

Худякин!

Я к тебе обращаюсь по фамилии, чтобы сразу все поставить на место.

Ты воевал, и я, как настоящая патриотка, проявляла к тебе большую чуткость и многое умалчивала, но теперь война закончена, и ты должен знать всю правду. Прими ее как подобает коммунисту-фронтовику: мужественно и с достоинством.

Еще полтора года назад я встретила человека, которого полюбила единственной огромной любовью, и уже больше года он является моим мужем. Он военный, подполковник, но не тыловая крыса, как наверняка ты подумаешь, а воевал, был трижды ранен и награжден орденом и медалью. Он выше тебя ростом и крупнее всеми другими размерами. Если ты был ниже меня, то он выше на полголовы. Посылаю тебе нашу фотографию, чтобы ты мог его себе представить и понять, как замечательно мы выглядим рядом и какой ты, извини за откровенность, плюгавец по сравнению с ним. Посмотри и заруби себе на носу, что обратного хода быть не может. Даже если бы ты вывернулся наизнанку, я к тебе все равно никогда бы не вернулась.

Встретив его, я поняла, что тебя-то никогда не любила, а всего лишь терпела. Просто встретились, сошлись и жили вроде как люди, и не ссорились, но не в радость все это было, во всяком случае мне. Однако вида я не подавала, терпела, и ты должен это оценить. Обязана тебе сказать как на духу, что как мужчина ты меня никогда не устраивал, и, чтобы не болеть по-женски, мне приходилось тебе изменять еще до войны, и все это было отвратительно, я сама себя стыдилась и чувствовала плохой.

Что же касается дочери, то заявляю тебе со всей ответственностью, что ты к ней не имеешь никакого отношения. Кто ее отец — это знаю только я, он же сам на нее никогда не претендовал и, более того, даже не знает о ее существовании. Как понимаешь, это мое письменное заявление освобождает тебя от обязанности выплачивать алименты. Мною сегодня подано заявление в райвоенкомат, и аттестат, по которому я получала от тебя деньги, в ближайшие дни будет возвращен в часть, где ты находишься.

Все твои книги, институтские записи и личные документы я до конца недели отправлю багажом твоей сестре, чтобы ты больше никогда у нас не появлялся. Наташа с двух лет приучена называть моего нового мужа папой, о тебе она не знает, и не смей ее травмировать своим появлением. Ты должен твердо понять: ни для меня, ни для нее ты больше ни в каком качестве не существуешь.

Худякин! Ты мужчина и коммунист, вооруженный марксистско-ленинским учением, потрудись все взять на себя и даже письмами нас больше не беспокоить. Найди себе женщину, их сейчас более чем достаточно, роди ребенка и навсегда забудь о нашем существовании.

Алевтина».

Это без сомнения «сильное» и такое же сволочное письмо и результат дало действительно убойный.

«Политдонесение.

Доношу о гибели политработника майора Худякина И.Ф.

Офицером контрразведки Смерш майором Веселовым проведено обстоятельное расследование. Установлено, что Худякин И.Ф. покончил жизнь самоубийством 26 мая с.г. в 0 часов 15 минут, выстрелив из личного табельного оружия себе в голову.

Причиной такого трагического конца в эти радостные и счастливые для всего народа дни окончания войны стало получение в начале мая Худякиным отказного письма от жены, в котором она всячески оскорбляет и унижает его и сообщает, что вышла замуж за другого, более для себя подходящего и устраивающего ее как мужчина. Как последняя сволочь еще и прислала ему фотокарточку, где она снялась с новым мужем, окончательно добив Худякина еще и тем, что он якобы не является отцом их ребенка. Перенести такое оскорбление и унижение отцовских чувств, чести и достоинства мужчины и офицера Худякин не смог. И как только такую тыловую блядопатриотку земля носит!

Майор Худякин И.Ф. -боевой офицер, воевал с 1942 года, прошел с боями до Берлина, награжден орденами и медалями.

Одновременно ходатайствую о захоронении майора Худякина со всеми почестями как погибшего при исполнении служебных обязанностей, а не как собаки — аморального, разложившегося самоубийцы. Извещение о смерти и аттестат высылать больше некому: родственников у погибшего Худякина нет.

Прошу санкционировать.

Начальник политотдела».

В тылу (война есть война, да еще такая. — Авт.), выражаясь современным языком, ощущался сильный дефицит мужчин, и при этом мужчины, одетые в военную форму, пользовались большим вниманием женщин. Чем многие, попавшие в тыл по ранению либо прибывшие в командировку фронтовики и пользовались. Кто не забывал об офицерской чести, а кто и не имел ее вовсе.

Написавший замечательную «Повесть о разведчиках» наш земляк Георгий Егоров рассказывает в ней, в частности, о своем пребывании в госпитале после ранения. Пишет о том, как один находящийся на излечении, «мудрый» капитан скрашивал себе госпитальную жизнь, на всю катушку пользуясь известной женской доверчивостью и добротой. Сначала он обхаживал санитарку, затем. Впрочем, обратимся лучше к авторскому тексту (в небольшом сокращении. — Авт.):

«Еще не старая, но замордованная жизнью, оттого, наверное, какая-то неприметная, она как-то вдруг смущенно, но счастливо заулыбалась — и разом помолодела, будто похорошела. Потом капитан ушел вечером и вернулся утром с помятым лицом — явно с похмелья. Еще раз или два отсутствие капитана совпадало с выходными днями санитарки.

Дальше капитан переметнулся на кухню к посуднице, рослой, упитанной женщине примерно одних лет с ним. (Она три раза в день обходила палаты, собирала грязную посуду.) А бедная наша санитарка поминутно заглядывала к нам в палату, высматривала капитана, а тот всячески избегал встречи с нею. И вот однажды он бегом пронесся по коридору, юркнул в халате и тапочках под одеяло с головой. Потом высунулся оттуда и попросил старшего лейтенанта:

— Я заболел. Скажи, чтобы меня не беспокоили.

— Знаешь что-о! — сквозь зубы зло процедил старший лейтенант. — Катись-ка ты знаешь куда?

Санитарка заглянула в палату, увидела на кровати капитана, облегченно вздохнула и начала подтирать пол, хотя уже подтирала его всего лишь час назад. Особенно старательно вытирала она в проходе между кроватями ее капитана и старшего лейтенанта. Полдня пролежал капитан, закрывшись с головой, и полдня бедная женщина крутилась около нашей палаты. Наконец он понял, что объяснений не миновать, охая и вздыхая, поднялся и пошел в коридор. Разговаривали они прямо за дверью, хоть и тихо, но отдельные фразы долетали до меня.

— Понимаешь, этот разведчик, с краю который лежит, как сыч, не спит по ночам. Привык там по ночам шариться. К начальству уже вызывали.

— А чего таиться-то, Вань? Пойдем да скажем: так, мол, и так.

Потом о чем-то бубнил он — я не слушал, я залез под подушку с головой. Пригрелся и задремал. Что было у них дальше, не знаю, но проснулся я от шума: санитарка, вся в слезах, причитая, жаловалась старшей медсестре:

— Женится собирался. У меня ребятишки. Я привела его, сказала им водкой поила из последнего, угощала. А он три дня походил и сбежал. Что я ребятишкам своим скажу?

Старшая медсестра успокаивала ее, что-то ей говорила. Короче говоря, через несколько дней в госпитале состоялся суд чести. Кроме нашей палаты, на нем присутствовали офицеры-врачи. Суд решил просить командующего Харьковским военным округом понизить капитана в звании за аморальное поведение, за то, что он объедал и опивал бедных одиноких женщин.

Капитан пришел в палату перед самым отбоем — дал нам возможность потолковать. А говорили мы долго. И, как ни странно, не о нем. Говорили о ней. Она, конечно, дура. Без сомнения. Но ведь и каждой дуре хочется своего счастья.

Забегая вперед, скажу: когда через полгода глубокой осенью меня выписали из госпиталя и я приехал в Харьков в отдельный полк резерва офицерского состава, то первым, кого там встретил, переступив порог проходной, был наш капитан, уехавший сюда еще два месяца назад. Одной звездочки на погонах у него не хватало — осталось только темное пятнышко. Но он и тут не оставлял своего занятия — втолковывал дежурному на проходной: